Состязание было аналогом и продолжением «учтивых» литературных споров. Аббат Фор, осуждая в письме к Сумарокову безудержное авторское самолюбие Ломоносова, ссылался на правила «благопристойности» и «соревнования» («les procédés de de[ce]nce et <…> le concours de l’émulation» – Берков 1936, 261; РГАДА. Ф. 199. Портфель 409, № 3. Л. 1 об.). «Caméléon littéraire», приучавший – бесспорно, с одобрения Шувалова – русскую публику к европейским культурным нормам, в одном из первых номеров объяснял пользу соревнований для развития словесности:
Rien n’est si avantagueux pour la littérature que ces luttes d’esprit & de talens, surtout quand les atlettes sont à peu près de force égale. L’imagination de l’homme est presque infinie & peut varier de mille façons sur un même sujet. Aussi trente auteurs tous fameux <…> peuvent traiter parfaitement une même matière chacun dans leur genre quoique par différentes méthodes.
[Нет ничего полезнее для словесности, чем эти состязания умов и дарований, особенно если атлеты приблизительно равны по силе. Воображение человеческое почти безгранично и может тысячекратно разнообразить одну и ту же тему. Посему тридцать прославленных авторов <…> вполне смогли бы обработать одну и ту же материю, каждый в своем роде и особенным способом.] (CL, № 2, 38–39)
Переложения двух поэтов были напечатаны под общим поясняющим заглавием: «Ода господина Русо <…> переведенная г. Сумароковым и г. Ломоносовым. Любители и знающие словесныя науки могут сами, по разному сих обеих пиитов свойству, каждаго перевод узнать» (Ломоносов, VIII, 661). Двойная публикация репрезентировала, однако, не только подобающие формы литературного диалога, но и культивировавшийся в окружении фаворита взгляд на русскую словесность. В изложении А. Шувалова и Фора противоположные «свойства» двух поэтов образовывали своего рода бинарный каркас для общего очерка молодой литературы:
Ломоносов – гений творческий <…> Избранный им жанр наиболее трудный, требующий поэта совершенного и дарование разностороннее; это – лирика. Нужны были все его таланты, чтобы в этом отличиться. Почти всегда равен он Руссо, и его с полным правом можно назвать соперником последнего. <…> Мысли свои он выражает с захватывающей читателей порывистостью; его пламенное воображение представляет ему объекты, воспроизводимые им с той же быстротой; живопись его велика, величественна, поражающа, иногда гигантского характера; поэзия его благородна, блестяща, возвышенна, но часто жестка и надута. <…> Что касается Сумарокова, то он отличился в совершенно ином роде, именно, драматическом. <…> все сюжеты его нежны; любовь рассматривает он с несравненной тонкостью; он выражает это чувство во всей его утонченности; чувство он рисует с такой правдивостью, что поневоле удивляешься, и такими красками, которые кажутся взятыми из самой природы (Берков 1935б, 358–361).
Ici dans un Eléve d’Uranie ils [les Beaux Arts] ont le Poëte, le Philosophe & l’Orateur de Dieux. Son âme male, audacieuse, ainsi que le pinceau de Raphaël, a peine à descendre jusqu’à la naïveté de l’amour, jusqu’aux crayons de la volupté, des graces & de l’innocence. Les Beaux Arts ont encore l’élégant écrivain d’Athalie dans l’Auteur ingénieux, qui le prémier fit parler votre langue à Melpoméne.
[Здесь в питомце Урании они [изящные искусства] имеют поэта, философа и божественного оратора. Его мужественная душа, отважная, подобно кисти Рафаэля, с трудом снисходит к наивной любви, к изображению наслаждений и невинных прелестей. Изящные искусства имеют еще изящного творца Гофолии в остроумном писателе, который первым заговорил на вашем языке с Мельпоменой.] (Faure 1760, 20–21; ср.: Берков 1936, 256)
В первоначальном варианте приведенный фрагмент Фора заканчивался следующей фразой:
Quand un tel parallele désigne deux génies-créateurs, existans parmi-vous, répétons-le, Messieurs, les beaux Arts ont toutes leurs richesses.
[Если это сравнение описывает двух гениев-творцов, обитающих среди вас, повторим же, господа: изящные искусства располагают всеми своими богатствами.] (РГАДА. Ф. 199. Портфель 4. Ед. хр. 4. С. 8)
Соперничество двух «гениев-творцов», вместе охватывающих противоположные полюса литературной сферы, служило эмблемой литературного изобилия; оно, в свою очередь, должно было говорить в пользу российского государства.
И Фор, и А. Шувалов говорили о Ломоносове и Сумарокове как о поэтах, «украшающих <…> родину» (Берков 1935б, 357). В 1760 г. М. М. Херасков опубликовал в «Полезном увеселении» стихотворное «Письмо», рекомендовавшее молодым стихотворцам сочинять
Как Сумароков пел и так, как Ломоносов,
Великие творцы, отечеству хвала,
И праведную честь им слава воздала.
Во имя славы «отечества» начинающий поэт упраздняет хорошо известную ему вражду двух литературных корифеев. Это объясняется не тем, что оба они, как полагает Берков, стали «явлением прошлого» (Берков 1936, 272): и в частной переписке, и в стихотворных публикациях этого времени Херасков выказывал себя верным почитателем «приятного С[умарокова]» (Херасков 1961, 84)[18]. Официально-вежливая формулировка «Письма» отвечала взглядам Шувалова, непосредственного начальника Хераскова по университету. В свою очередь, фаворит руководствовался канонизированными в Европе сценариями организации и осмысления литературной жизни, вписывавшими ее в символический облик монархической государственности.
В главе I было показано, что первенствующую роль в этом должна была исполнять Академия наук. Однако, как писал Сумароков, ее работа осуществлялась главным образом «в Науках[,] а не в Словесных Науках» (Сумароков 1787, Х, 7). Российское собрание, созданное в 1735 г. для «исправления и приведения в совершенство природного языка» (Ломоносов, VII, 782), к 1750‐м гг. давно перестало действовать, хотя Тредиаковский переиздал в составе «Сочинений и переводов» программную речь о его задачах.
На этом фоне складывалась и осуществлялась в 1750‐х гг. литературная политика Шувалова. Без его участия не обошлось, по всей видимости, основание единственного в ту пору русского журнала – «Ежемесячных сочинений». Академия наук начала издавать их в 1755 г. по распоряжению президента К. Г. Разумовского, которое поступило в ноябре 1754 г. (см.: Пекарский 1867, 4–5). Однако еще в январе 1754 г. Ломоносов писал Шувалову, что «весьма бы полезно и славно было нашему отечеству, когда бы в Академии начались <…> периодические сочинения» (Ломоносов, X, 498). Через год, в январе 1755 г., Ломоносов вмешивался в подготовку первого номера, ссылаясь на мнение «двора ея императорского величества» (Пекарский 1867, 8), – надо думать, с ведома Шувалова, чьи пожелания ему уже приходилось представлять в академических делах.
В предисловии к журналу, обратившем на себя внимание двора, говорилось:
Такие стихотворцы, каких Россия ныне имеет, достойны, чтоб потомкам в пример представлены были; а особливо не должны мы умалчивать о тех сочинениях, в которых содержатся достодолжные похвалы величайшей в свете монархине и всемилостивейшей наук питательнице и покровительнице (ЕС, 1755, генварь, 8).
Этот отзыв объединял не названных прямо Ломоносова и Сумарокова в общей картине отечественной словесности, прославляющей монархиню. В том же 1755 г. «Ежемесячные сочинения» напечатали уже цитировавшееся выше программное стихотворение Сумарокова, провозглашавшее литературное многообразие атрибутом имперского величия:
Желай, чтоб на брегах сих музы обитали,
Которых вод струи Петром преславны стали.
Октавий Тибр вознес, и Сейну – Лудовик.
Увидим, может быть, мы нимф Пермесских лик
В достоинстве, в каком они в их были леты,
На Невских берегах во дни Елисаветы.
Пусть славит тот дела героев Русских стран
И громкою трубой подвигнет океан <…>
Тот звонкой лирою края небес пронзит,
От севера на юг в минуту прелетит <…>
В героях кроючи стихов своих творца,
Пусть тот трагедией вселяется в сердца:
Принудит чувствовать чужие нам напасти
И к добродетели направит наши страсти. <…>
Пусть пишут многие, но зная, как писать <…>
Берков справедливо усматривал в этих стихах акт литературной политики: «Сумароков как будто предлагает своему противнику разделить сферы влияния в области поэзии» (Берков 1936, 175–176); к этому времени отношения двух поэтов, по всей видимости, еще не имели скандального характера открытой ссоры. По словам Тимковского, они спорили о «преимуществах с одной стороны лирического и эпического, с другой драматического рода», однако за этим столкновением эстетических позиций можно было увидеть плодотворное соседство различных жанров: так организованы цитированные выше парные характеристики Ломоносова и Сумарокова в работах А. Шувалова и Фора. В то же время очерченная в стихах Сумарокова модель литературного универсума была прямо увязана с «придворными воззрениями» на литературу. Классическое описание литературного содружества содержалось в уже упоминавшемся послании Горация I, 3, известном русской публике 1750‐х гг. в переводе Кантемира:
Охотно б я, Юлие Флоре, хотел ведать,
В коих землях пасынок Августов воюет <…>
В чем же упражняется ученая свита?
Да и то желаю знать, кто Августа действа
Писать взялся? Кто войны, кто миры известны
Учинив, позднейший век дивиться заставит?
Чтож делает Тициус имущий в пределы
Римские скоро прибыть? который напился
В Пиндаровом, не бледнев, источнике дерзок,
Общих озер, и ручьев воды погнушався?