Как здравствует? как меня часто вспоминает?
Латинским ли соглашать струнам стихи ищет
Фивейские, помочью благосклонной музы
Иль силится в зрелищах трагиков искусства
Неистовство оказать и великолепность? <…>
Что сам делаешь? Какой цветок облетаешь?
Не мал тебе ум, не груб, и остр и искусен,
Иль изощряя язык безвинных в защиту,
Или готовя ответ тем что совет ищут:
И буде пишешь стихи любезные, перву
Мзду победоноснаго блюща ты одержишь. <…>
И то отпиши, так ли с Мунацием водишь
Себя, как прилично вам, или дружба ваша,
Как бы худо сшитая язва, не срастая,
Разседается еще? Но вас хотя крови
Жар, или невежество вещей, непокорных
Свирепых мучит везде, где б ни находились.
Вы, коим братской любви розрыв недостоен,
Ведайте, что к вашему возврату пасется
Счастливому у меня на жертву телечка.
Послание Горация, как поясняет Кантемир, адресовано Юлию Флору, состоявшему в «ученой свите» Тиберия. Мы уже говорили о том, что исходная формула Горация – studiosa cohors – применялась к русской придворной словесности со времен Феофана Прокоповича, передавшего ее прославленным словосочетанием «ученая дружина». Гораций перечисляет друзей-царедворцев, подвизающихся в разнообразных литературных жанрах – истории или эпической поэме, пиндарической лирике, трагедиях и «любезных», то есть (согласно объяснениям переводчика) «любовных», стихах. По сути, здесь очерчивается придворный культурный идеал, сочетавший прославление монарха с обыкновениями аристократического досуга. В статье Г. Н. Теплова «О качествах стихотворца рассуждение», напечатанной в «Ежемесячных сочинениях» за три месяца до стихов Сумарокова, сообщалось, что в эпоху Августа «стихотворство так было в моде и употреблении, что и сам Август Цесарь писал стихи и от того времени не токмо знатные у двора, но и Императоры Римские некоторого в том будто бы любочестия искали» (Берков 1936, 180). Финальная часть послания, где Гораций осуждает ссору Флора с Мунацием и, по словам Кантемира, «со всем их междуусобным несогласием к ним поступает как к двум братьям», напоминает о попытках Шувалова помирить Ломоносова и Сумарокова в соответствии с требованиями «учтивства».
Горацианский язык придворного патронажа возобновлялся в послании Вольтера «К государственному министру о покровительстве искусствам» («Epître à un ministre d’Etat sur l’encouragement des arts», 1740), много раз перепечатывавшемся и широко ходившем при европейских дворах в 1740‐х – начале 1750‐х гг. Здесь прославлялся фаворит и меценат, примиряющий покровительствуемых им литераторов и ученых:
Esprit sage et brillant que le Ciel a fait naître,
Et pour plaire aux sujets et pour servir leur maître,
Que j’aime à voir ton goût, par des soins bienfaisants
Encourager les arts à ta voix renaissants!
Sans accorder jamais d’injuste préférence
Entre tous ces rivaux ta main tient la balance.
De Melpomène en pleurs anime les accents,
De sa riante sœur chéris les agréments;
Anime le pinceau, le ciseau, l’harmonie,
Et mets un compas d’or dans les mains d’Uranie. <…>
[Мудрый и блестящий ум, рожденный по воле небес очаровывать подданных и служить их государю! Как любезна мне твоя склонность поощрять благодетельными усилиями оживающие по твоему слову искусства! Не отдавая никому несправедливого предпочтения, твоя рука сохраняет равновесие между всеми соперниками. Одушевляй же глас слезливой Мельпомены, береги приятства ее смеющейся сестры, вдохновляй кисть, резец, гармонию и вкладывай золотой компас в руки Урании.] (Voltaire 18B, 453–454)
Послание Вольтера, отображавшее его сложные взаимоотношения с государственным министром Ж. Ф. Морепа и приуроченное к попыткам поэта добиться членства во Французской академии, очерчивало вместе с тем обобщенную модель придворного культурного патронажа. Под эгидой высокопоставленных покровителей – монархов или министров – «ученые споры» должны обернуться учтивым сотрудничеством. В этой культурной утопии была укоренена сама организационная форма придворной академии (см.: Stenzel 1996; Gordin 2000). В цитированной выше речи при вступлении во Французскую академию Вольтер напоминал, что «она образовалась на лоне дружбы» («c’est dans le sein de l’amitié qu’elle prit naissance») и что ее законами были «благопристойность, согласие, чистосердечие и разумная критика, столь далекая от злословия» («la bienséance, l’union, la candeur, la saine critique si opposée à la satire» – Voltaire 30A, 32).
Стихи Сумарокова «Желай, чтоб на брегах сих музы обитали» должны были опираться, кроме того, на сочинение известной поэтессы госпожи дю Бокаж о пользе литературных состязаний, перепечатанное несколькими месяцами ранее в «Caméléon littéraire». В 1746 г. оно выиграло литературный приз Академии Руана (см.: CL, № 16, 347–348; Wilson 1991, 141) и представляло собой апологию этого конкурса, а также академического принципа как такового:
Dans de savans combats, disputons la victoire <…>
Cherchez-vous les Lauriers, dont Melpomène en pleurs
Ceint le front des mortels, qui peignent ses douleurs?
Du Sophocle Français, prenant l’essor sublime,
Par l’éclat des vertus faites pâlir le crime.
Malherbe, de Pindare imitant les accords,
Vous apprend sur sa Lyre à régler vos transports <…>
[Будем же в ученых схватках оспаривать друг у друга победу <…>
Ищете ли вы тех лавров, которыми плачущая Мельпомена
Увенчивает смертных, рисующих ее печали?
Следуя в высоком полете французскому Софоклу,
Блеском добродетелей заставьте бледнеть преступление.
Малерб, подражая песням Пиндара,
Учит вас управлять своим восторгом. <…>]
По всей видимости, Шувалов обдумывал создание русской литературной академии. Деятельность полуфантомного русско-французского литературного общества, существовавшего в конце 1750 – начале 1760‐х гг. в его окружении, могла стать прелюдией к этому шагу. В хорошо известном Ломоносову официальном издании по этой модели описывалась предыстория высочайшего возобновления Берлинской академии в 1744 г. (см.: Histoire 1746, 8; Коровин 1961, 399–400). Сумароковские стихи 1755 г. торопят будущее: «Желай, чтоб на брегах сих Музы обитали <…>Увидим, может быть, мы нимф Пермесских лик <…> На Невских берегах». В 1760 г. Сумароков (вряд ли без ведома Шувалова[19]) выпустил в свет статью «Сон», содержавшую челобитную «Мельпомены и всех с нею Российских муз» к «Российской Палладе», то есть императрице Елизавете:
Призваны мы на Российской Парнасс Отцем твоим, великим Юпитером, ради просвещения сынов Российских, и от того времени просвещаем мы Россиян по крайней нашей возможности <…> О заведении ученаго в Словесных науках собрания, в котором бы старалися искусныя писатели о чистоте российского языка, и возрощении Российского красноречия, иноплеменники <…> никогда и не думывали, хотя такие собрания необходимо нужны; ибо без того Науки ни в котором государстве совершеннаго процветания не имели, и иметь не могут <…> (Сумароков 1787, IX, 284–286).
Будущее «в Словесных науках собрание» увязывается здесь с опытом Академии наук, учрежденной по проекту Петра I – «великого Юпитера». Сам Сумароков желал быть «членом здешней Академии» (Письма 1980, 87; см.: Живов 2002а, 615–617). Видимо, с намерениями Шувалова соотносится черновая записка Ломоносова о реформе Академии наук (1758–1759); среди прочего она предполагала возобновление Российского собрания (см.: Ломоносов, X, 71)[20]. Пристрастиями фаворита объясняется, безусловно, учреждение в 1757 г. при Московском университете недолговечного литературного общества, о котором сообщает С. П. Шевырев. Хотя инициатива его создания приписывается директору университета И. И. Мелиссино, заседания начались в день рождения Шувалова, когда «Рейхель читал краткую речь о благодеяниях куратора университету» (Шевырев 1998, 52). Коллега И. Г. Рейхеля по университету Х. Г. Кельнер сообщал Готшеду в 1758 г., что обязательные еженедельные собрания профессоров изображают «ученое общество или Академию» («eine gelehrte Gesellschaft oder Akademie vorstellte» – Lehmann 1966, 114). Сумароков, однако же, жаловался Шувалову в том же 1758 г., что «в Университете словесных наук собрания установить вам еще не благоволилось» (Письма 1980, 84).
Академии создавались в Европе для того, чтобы подчинить «науки» интересам двора и обратить их в источник политического престижа (см.: Gosman 2005). Уже петровский дипломат Матвеев обращал внимание на Французскую академию: «<…> ныне государствующей король, под свое защищение ее взяв, из многих знатных ученых особ сложил тое, в особом призрении и чести содержевая оную» (Матвеев 1972, 218). Этим же идеалом руководствовался Шувалов. Содружество государства и словесности, которое ему так и не удалось воплотить в особом учреждении, вновь и вновь провозглашалось в публикациях, входивших в сферу его неформального, но значительного влияния. В сумароковском стихотворении 1755 г., как и в послании Горация, картина литературного быта отправляется от политико-панегирического языка: римский поэт упоминает «Августа действа», «войны» и «миры», которые заставят «позднейший век дивиться», а русский стихотворец прочерчивает символическую генеалогию империй, ведущую от Августа и Людовика XIV – эталонов государственного покровительства литературе – к Петру и Елизавете.
Сходная культурно-политическая риторика использовалась и в журнале «Полезное увеселение», который издавался по воле фаворита при состоявшем под его началом Московском университете. «Полезное увеселение» редактировал асессор университета Херасков, и поэтому оно обычно рассматривается как журнал «херасковского кружка» (см. авторитетную работу: Берков 1952, 129). Хотя Херасков, по всей видимости, пользовался определенной свободой при формиров