живо и ясно воскреснуть в социологическом исследовании и для людей иного общества. Не нужно разделять свойственных людям двора ценностных представлений, чтобы понять, что эти представления имели над их социальной жизнью огромную власть и что, для большинства этих людей было трудно, если не вовсе невозможно, выйти из конкуренции за шансы, высоко ценившиеся в их обществе. В придворном обществе для герцога было целесообразно быть герцогом, для графа графом и для каждого привилегированного при дворе — привилегированным. Любая угроза привилегированному положению одного отдельно взятого дворянского дома, как и всей системе иерархически распределенных привилегий вообще, означала угрозу тому, что придавало людям в этом обществе в их собственных глазах и в глазах тех людей, с которыми они общались и мнением которых дорожили, ценность, значение и смысл. Всякая потеря означала утрату смысла. Поэтому каждому из этих людей приходилось выполнять и все представительские обязанности, сопряженные с его положением, с его привилегиями. Соответственно иерархии рангов, соответственно месту в этом многоступенчатом обществе существовали ценностные противоречия самого разного рода. Вся система была полна напряжений. Она была пронизана бесчисленны ми отношениями соперничества между людьми, которые пытались утвердить свое положение, усиливая свои отличия от нижестоящих, и в то же время, возможно, улучшить его, сокращая свои отличия от вышестоящих. Со всех сторон летели сотни искр. Но хотя группы придворных интеллектуалов и начали ставить под сомнение саму систему привилегий, масса привилегированных людей, как мы еще покажем в дальнейшем, крепко завязла в этой фигурации — придворном обществе. Существовало бесчисленное множество напряжений и конфликтов по поводу конкретных привилегий, но угроза привилегиям как таковым означала для большинства привилегированных общую угрозу тому, что в их самоощущении придавало смысл и ценность их жизни. Как в других обществах, так и в абсолютистском обществе Франции были социальные ниши для людей, искавших самореализации в стороне от сферы наиболее ценимых шансов и от конкуренции за них. Жизнь в монастыре и еще некоторые позиции в церкви предоставляли такие возможности ухода и отступления. Но они же, в свою очередь, как правило, открывали путь к иным формам конкуренции за статус и престиж.
Многое, что придворные люди считали достойным стремлений и трудов, поблекло и кажется сегодня почти вовсе лишенным ценности. Но далеко не все. С сословно-придворными ценностями, утратившими свой смысл и свой блеск, теснейшим образом связаны другие, лишь немного потерявшие с тех пор в смысле и блеске. Сюда относится целый ряд произведений искусства и литературы, характерных для специфически культивированного хорошего вкуса в придворном обществе; сюда относится, в том числе, и целый ряд жилых построек. Мы лучше поймем язык форм, если одновременно поймем тип принуждения к репрезентации и тип эстетического чутья, который был характерен для этого общества в связи со статусной конкуренцией в нем. Так, феномены, сохранившие свою ценность, оказываются социально связаны с другими, ценность свою утратившими. Да и обнаруживаемая при анализе фигураций борьба людей с необходимостями, проистекающими от их взаимозависимости, вероятно, никогда не потеряет совсем своего значения, даже если в нашем обществе это иного рода необходимости.
VЭтикет и церемониал: поведение и умонастроение людей как проявления потестарных отношений в их обществе
Чтобы понять своеобразное придворно-аристократическое поведение и придворно-аристократический этос «хорошего общества» эпохи старого порядка, нам необходимо будет сначала понять структуру двора. Но отношение «хорошего общества» ко двору не всегда было одинаково.
Общество XVIII века, по меркам сегодняшних общественных отношений, было прочным социальным образованием с сильными внутренними связями. Но, с другой стороны, оно было спокойным по сравнению с обществом XVII века, прежде всего — со временем правления Людовика XIV. Ибо в его правление двор не только являлся главным центром и образцом: поскольку Людовик XIV по причинам, о которых мы еще будем говорить далее, не приветствовал распыления светской жизни, образования светских кружков за пределами двора (хотя этого и невозможно было совершенно избежать), светская жизнь в значительной мере концентрировалась при дворе[64]. После его смерти жесткие рамки этих кружков постепенно размыкаются[65]. Вначале светская жизнь нашла себе основное пристанище в Пале-Рояль, где была резиденция регента. Затем в Тампле, где еще во времена Людовика XIV (кроме 1706–1714 годов, когда он был изгнан оттуда) имел резиденцию великий приор Вандомский, потомок одного из незаконнорожденных детей Генриха IV, а после него герцог Конти. И, наконец, во дворце герцога Мэнского, одного из могущественнейших внебрачных детей Людовика XIV, который после его смерти вначале соперничал с герцогом Орлеанским за политическую власть. Герцогиня Мэнская была из дома принцев Конде и, стало быть, как принцесса крови превосходила своего мужа рангом. Все эти салоны представляли собой не что иное, как маленькие дворы[66].
Из этих дворцов часть влияния была перенесена затем при Людовике XV в особняки, бывшие местожительством придворных аристократов, не унаследовавших тех или иных титулов[67]. При этом сам королевский двор нисколько не утратил значения центра. Здесь, в конечном счете, сходились все нити общества. И от него по-прежнему зависели ранг придворных, авторитет и даже, до известной степени, доход Двор как место общественной жизни, как демиург общественной культуры делил отныне с аристократическими кружками это свое значение, хотя и находился на первом месте. Светское общение и его культура постепенно децентрализовались. Они распространились из особняков придворной знати даже в дома финансистов. И именно в этом состоянии их развития общество породило известный расцвет салонной культуры.
При слабом правлении Людовика XVI и с ростом богатства буржуазии двор постепенно утрачивал свое значение общественного центра[68]. Да и сам строй «хорошего общества» сильно ослабился, хотя его нижняя граница и не размылась полностью. Просто она стала такова, что, глядя из сегодняшнего дня, ее труднее распознать[69]. Затем бури революции разрушили всю эту конструкцию. На ее месте в эпоху империи образуется позже новое «хорошее общество», центр которого первоначально находится при дворе Наполеона. Но в силу того, что обстоятельства, вызвавшие его к жизни, были иными, оно никогда уже не сравнится с прежними по силе формирующего воздействия на жизнь, по детальной проработанности и утонченности образа жизни. Отныне культура светского общения и вкуса живет наследством XVIII века. Новые задачи, стоящие теперь перед обществом, находятся в других областях.
Эти линии наследственности хорошо просматриваются: салон знатных дам и финансистов XVIII века — детище королевского салона второй половины XVII века. При дворе Людовика XIV, собственно говоря, формируется новое придворное общество. Здесь находит окончательное завершение процесс, назревавший уже давно. Из рыцарей и придворных эпигонов рыцарства окончательно формируется придворная знать в прямом смысле этого слова: люди, социальное существование которых, а зачастую не в последнюю очередь и их доходы зависят от их престижа, от того, как оценивают их при дворе и в придворном обществе.
Выше мы шаг за шагом прошли всю иерархию жилищ — символа иерархии общества — от доходных домов до особняков знати. Остается только поговорить о верховном здании этой иерархии — о дворце короля, о подлинном центре двора и придворного общества, а тем самым одновременно о том здании, в котором более, чем во всех других, придворные получали свой облик, распространившийся по всей Европе.
Королевский дворец нашел свое высшее выражение в определенном сооружении — Версальском дворце. Поэтому после особняков, которые при Людовике XIV представляли собою лишь колониальные территории королевского дворца, прежде чем стали центрами относительно децентрализованной придворной жизни, предстоит проанализировать в социологическом плане — хотя бы в одном-двух аспектах — и исходный пункт этого движения: сам Версальский дворец.
То, что сразу бросается в глаза при первом взгляде, довольно своеобразно: мы видим комплекс зданий, способный вместить в себя много тысяч человек. Число их может сравниться с населением целого города. Но эти тысячи не живут здесь так, как это свойственно горожанам. Не отдельные семьи, как у горожан, составляют социальные единицы, потребности и границы которых соответственно оформляют пространственные единицы и замкнуты друг относительно друга, но весь этот комплекс зданий представляет собою одновременно дом короля и — по меньшей мере, временное — пристанище придворного общества в целом. По крайней мере, части людей этого общества всегда была предоставлена квартира для жилья в этом королевском доме. Людовик XIV желал, что бы его знать жила в его доме всякий раз, когда он пребывал там со своим двором, и он радовался каждый раз, когда его просили о квартире в Версале[70]. Прежде всего высшая знать, согласно желаниям короля, почти постоянно находилась при дворе, ежедневно приезжая туда из своих городских особняков. «Я почти никогда не покидал двор, — говорит однажды Сен-Симон, — а мадам де Сен-Симон тем более»[71]. А надо знать, что Сен-Симон не занимал никакой придворной должности, которая непосредственно привязывала бы его ко двору в материальном отношении.