орной знати, для его поведения по отношению к этой знати вообще: эта знать составляла его общество. Он принадлежал к ней, и он нуждался в ней как в обществе. Но в то же время он отдалялся от нее в той самой мере, в которой его господствующая позиция возвышала его над всеми другими дворянами.
В поведении Людовика XIV по отношению к придворной знати всегда сочетаются две противоположные тенденции, которые определяют место знати в этой системе господства и которые, закрепляясь в институтах, снова и снова с необходимостью рождаясь из институтов, остаются характерными и для его наследников до самого конца этого режима: это, во-первых, тенденция к созданию и обеспечению с помощью всякого рода институтов неограниченного личного господства короля, подавляющего любые притязания крупной и мелкой знати на власть; во-вторых, это тенденция к сохранению дворянства как зависимого от короля, служащего королю, но четко отличаемого от остальных общественных слоев сословия с его специфической этикой, как бы в роли единственно адекватного монарху и необходимого ему общества.
Это амбивалентное отношение короля к дворянству, теперь в решающей степени влиявшее на облик самого дворянского сословия, не было выражением личного произвола какого-то одного властителя. Оно было необходимым следствием ситуации, медленно складывавшейся в течение XVI века, того специфического исторического процесса, в ходе которого дворянство вместе с немалой частью своих экономических возможностей утратило одновременно и основы своего социального положения и своей социальной исключительности, а короли в силу своей функции и биографии обрели грандиозные новые возможности. Происхождением и воспитанием короли были связаны с дворянством, но социальное развитие Франции все более определенно переводило их из положения «первого среди равных» в такую потестарную позицию, которая была намного выше позиций всех прочих дворян их королевства. Выходом из конфликтов, возникавших из-за этой одновременной принадлежности к сословию и дистанции от него, оказался двор.
Борьба между дворянством и королевской властью шла во Франции издавна. Причины ее до XVII века мы в данном контексте можем не рассматривать. Так или иначе, в XVII веке борьбу эту, в конце концов, выиграла королевская власть. Как самим фактом, так и масштабами этой победы короли обязаны были, однако, обстоятельствам, которые большею частью не зависели от их собственной воли, от их личного усердия, а находились вне сферы их власти. То, что после религиозных войн королевская власть досталась именно Генриху IV, может быть, и зависело от личных дарований и относительно случайных констелляций. Но то, что баланс сил между королями и дворянством отныне окончательно и радикально сместился в пользу первых, а в дальнейшем власть короны еще и внушительно расширилась, — это было, в основном, последствием общественных сдвигов, происходивших за пределами сферы власти королей или какого бы то ни было отдельного человека и даже отдельных групп людей. Эти сдвиги подарили королям значительные возможности (которые те конечно же могли использовать или не использовать в конкретном случае в зависимости от своей личной одаренности) и поколебали основу жизни дворянства.
Произошедшие в течение XVI века перевороты в социальном строе Европы были, несомненно, едва ли менее значительны, чем те перевороты, которые отчетливо проявились лишь в конце XVIII в Конечно же при ток драгоценных металлов из заморских стран и соответствующее умножение оборотных средств, которое рано или поздно дало себя знать во всех европейских странах — правда, весьма различным образом, — было не единственной причиной этих общественных изменений XVI века, но во всяком случае, можно определенно сказать, что приток драгоценных металлов послужил их катализатором. Золотой и серебряный дождь дал развиться многим зародышам, которые были заложены в истории европейских обществ и которые без этого дождя, вероятно, прорастали бы гораздо медленнее и частично, может быть, погибли бы. С другой стороны, этот приток драгоценных металлов едва ли произошел бы, если бы развитие самих европейских обществ не достигло уже такой ступени, на которой в нем была потребность и его могли бы использовать. Применительно к Франции эта взаимосвязь между умножением денежных средств и тем направлением, которое приняло в эту эпоху перестроение общества, уже выяснена достаточно четко[143].
Первым следствием увеличения объема денег стало чрезвычайное их обесценение. Покупательная способность денег упала, по оценке одного современника[144], вчетверо. Соответственно, выросли цены. Объем движимого имущества возрос. Хотя прочную основу всякого состояния по-прежнему образовывала земельная собственность, в обществе все более утверждалась привычка держать в доме значительную сумму наличными. Но это обесценение денег имело чрезвычайно различные последствия для разных слоев народа. Едва ли можно описать эти процессы лаконичнее и яснее, чем это сделано в нижеприведенных словах: приблизительно с 1540 года «мало-помалу турский ливр непрерывно обесценивался, а цены на товары росли. Уже в царствование Франциска I стали заметны некоторые последствия этого процесса: арендная плата и покупательная стоимость земли возрастали, а фиксированные доходы — например, доходы с цензив — наоборот, падали; эти последствия не были пагубными для земледельцев, промышленников и торговцев, которые могли пропорционально повышать свои цены. Но они оказались пагубными для высших и низших слоев: землевладельцев-сеньоров и рабочих… Сеньоры и дворяне искали места при дворе или в правительстве; буржуа — административные и судейские должности. Одни столпились вокруг короля, другие захватили аппарат управления. Все эти перемены приближали установление абсолютистского, централизованного, аристократического и бюрократического режима»[145].
Если отвлечься в данной связи от значения этих процессов для прочих слоев, то, во всяком случае, для значительной части французского дворянства обесценение денег означало глубокое потрясение, если не разрушение экономических основ его существования. Оно получало от своих земельных владений фиксированную земельную ренту. Поскольку цены постоянно росли, дворяне — в большей или меньшей степени — уже не могли более прожить на те доходы, которые они получали в соответствии с договорами. К исходу религиозных войн большая часть дворянства была по уши в долгах. Во многих случаях его земли прибирали к рукам кредиторы. В эту пору большая часть земельных владений сменила своих владельцев. И, по крайней мере, часть дворянства, оторванного таким образом от своих земель, стекалась ко двору, чтобы там искать себе новой жизни. Мы видим, как судьбы общества сузили круг возможностей целого социального слоя, а тем самым и уменьшили и его силу, его социальный авторитет, и дистанцию, отделяющую его от других слоев.
Если причислять короля непосредственно к дворянскому сословию, то можно сказать, что король, в силу своей функции, был единственным дворянином в этой стране, чей экономический базис, чья сила, чья социальная дистанция под влиянием этих процессов не уменьшились, а, напротив, увеличились.
Первоначально для короля, как и для всех дворян, основным источником дохода были доходы от его землевладений. Теперь это давно уже было не так. В изучаемую эпоху для доходов короля все большее значение приобретали налоги и им подобные поступления, которые он как бы черпал из денежных средств своих подданных. Так постепенно король, владеющий землями и раздающий земли, превращается в короля, владеющего деньгами и раздающего деньги.
Позднерыцарские короли XVI века представляют собою промежуточные типы. Короли двора в XVII и XVIII веках представляют в экономическом отношении королевскую власть, основанную на денежных поступлениях. Поэтому, в то время как дворянство конца XVI и начала XVII века, жившее в основном за счет своих землевладений и практически не принимавшее участия в коммерческих движениях своей эпохи, вследствие обесценения денег нищало, доходы короля — по многим каналам, прежде всего благодаря налогам и продаже должностей, — не только могли расти пропорционально обесценению денег, но еще и умножались по мере роста богатства определенных слоев, плативших в казну налоги. Эти постоянно растущие поступления, которые текли к королям в силу их специфического положения в фигурации общества с его растущей урбанизацией и коммерциализацией, составили одно из решающих условий относительного прироста их могущества. Раздавая деньги тем, кто служил их власти, они создавали себе механизм господства. При этом не следует забывать, что этот доход для королей — в отличие от купцов и ремесленников — не был трудовым доходом, получаемым от их включенности в социальные сети, от какой-либо профессиональной деятельности; он поступал королям из трудового дохода работающих слоев благодаря деятельности оплачиваемых функционеров. Одной из функций короля было управление этими функционерами, координация их деятельности и принятие решений на уровне высшей координационной инстанции государства. В этом отношении короли тоже оказались единственными членами дворянского сословия, которым происшедшая перемена фигурации предоставляла возросшие возможности. Ибо короли могли в главном сохранить свой сеньориальный характер, им не нужно было предаваться какой-нибудь профессиональной деятельности, и, тем не менее, они могли приумножать свои доходы за счет растущего богатства их страны.
Между тем как король возвышался, все прочее дворянство опускалось — таково было то смещение равновесия, о котором мы говорили выше. А дистанция, которую поддерживал затем Людовик XIV между собою и дворянством, была «создана» не им лично, но всем этим развитием общества, принесшим социальной функции короля огромные возможности и уменьшившим при этом возможности всего остального дворянства.