ледствии.
С течением времени центральные властители той или иной ступени все более и более выделялись из общей массы дворянства; они смогли увеличить собственную власть за счет других представителей дворянства отчасти благодаря тому, что привлекли людей из другого сословия, которое постепенно стало пригодно для подобных целей, — из буржуазии — к осуществлению функций, бывших до сих пор привилегией дворянства и высшего духовенства. Во Франции им действительно удалось оттеснить дворянство почти ото всех подобных функций и заменить его ротюрье. В руках именно этих людей находилась уже в конце XVI века большая часть судопроизводства, администрации и даже министерские функции.
Что же после этого делало дворянство необходимым для короля? Как видим, это — решающий вопрос. Хотя ленные отношения и продолжали существовать, в трансформированном виде, в отношении короля и двора, от их старых обязательств, от старого этоса — при неравенстве возможностей, оказывавшихся в распоряжении у короля и дворянства в условиях денежного хозяйства, и при ослабевающей зависимости короля от дворян, — конечно, не осталось бы ничего, если бы только нищающая знать нуждалась в короле для своего сохранения, а король решительно ни в каком смысле не нуждался бы в ней как в особенном и незаменимом сословии. Так для чего же нужно еще было теперь королю дворянство?
Задав этот вопрос, мы немедленно затрагиваем еще одну, более обширную проблему: всякий институт является продуктом совершенно определенного распределения власти и сил между взаимозависимыми группами людей. Из этой констелляции он не только рождается однажды, но в течение известного времени рождается снова и снова как некоторая фигурация, переживающая множество отдельных людей. А потому и применительно ко двору эпохи старого порядка следует задать вопрос об общественном производстве и воспроизводстве распределения власти, которое только и может представить в надлежащем свете эту фигурацию сменяющихся, приходящих и уходящих людей.
Сформулированный выше вопрос о характере и степени той зависимости дворянства от короля и короля от дворянства, которая находит себе воплощение в феномене двора, есть не что иное, как формулировка в иных словах этой же проблемы общественного производства и воспроизводства двора. Ибо так же как невозможно понять, скажем, фабрику как общественный институт, пока мы не выясним себе из структуры порождающего ее социального поля, в каком смысле люди оказывались и оказываются вынуждены наниматься к некоторому предпринимателю в качестве рабочих и в каком смысле, до какой степени этот предприниматель, в свою очередь, зависит от рабочих, — так же точно невозможно понять двор как общественный институт, покуда мы не установим формулу потребности, т. е. характер и меру взаимозависимостей, которые в каждое время сплачивали различных людей и группы людей в «двор» и удерживали их при дворе.
Лишь тогда двор предстанет перед нами таким, каким он был в действительности, а именно не как произвольно или случайно созданная общественная группировка, о цели либо причине которой спрашивать и невозможно, и не нужно, но как фигурация людей определенных слоев общества, которая вновь и вновь создавалась именно таким образом, потому что предоставляла объединенным в ней людям возможности для удовлетворения различных, вновь и вновь общественно формируемых в них потребностей или нужд.
От двора Капетингов, прежде всего двора Людовика Святого (1226–1270), к двору Франциска I, а затем двору Людовика XIV и его наследников ведет непрерывная линия развития. Во Франции, несмотря на все порой довольно глубокие трансформации социальной структуры, придворная традиция смогла непрерывно сохраняться и оставаться живой с XIII до самого XVIII века. Это было одной из важнейших предпосылок для утонченности и проработанности французской придворной этики, а кроме того и для складывания специфически «французской» традиции вообще. Решающий рубеж в этой эволюции пролегает в XV и XVI веках. Если до этого времени наряду с королем имели собственные дворы и его крупные вассалы[149] (хотя число их постепенно убывало), так что двор короля Франции был только первым, но даже не всегда самым богатым, блестящим и задающим тон, то в эти два столетия, по мере роста могущества короны и королевский двор постепенно все более и более становился господствующим центром страны. В том, что касается дворянства, этот процесс означал его трансформацию из натурально-хозяйственной феодальной знати в придворную аристократию. Эта перемена стала очевидной в годы правления Франциска I.
Как мы сказали выше, Франциск I представлял собою переходный тип на пути от рыцарского к «придворному» типу короля и был еще, возможно, ближе к первому, чем ко второму.
Именно потому, что это тип переходный, оказывается трудно, а в данном контексте и вовсе невозможно осветить структуру его двора подробно. Но чтобы, так сказать, взять разбег для описания двора в его зрелой форме, характеризующейся раздачей денег королем, упомянем здесь вкратце один-два структурных элемента переходного типа дворов XVI века.
«В XVI столетии — говорит один французский историк, — во Франции появилось нечто новое: аристократическое общество. Место феодалов окончательно заняли дворяне, а это было революцией»[150].
Это в самом деле была своего рода революция, и для дворянства она была даже не просто внешней трансформацией, а едва ли не полной структурной перестройкой.
При Франциске I, конечно, еще существовали некоторые крупные лены; но он уже не терпел ничьей независимости, и его бальи — чиновники, набиравшиеся из буржуа, — и его суды, составленные из ротюрье, все более и более теснили феодальную администрацию и феодальную судебную систему.
Одновременно Франциск I рядом со старой владетельной знатью, иерархия которой была иерархией ее ленов, выстроил пирамиду новой титулованной знати — от простого дворянина до принца и пэра Франции. Хотя эти дворянские титулы, которые раздавал сам король, были еще связаны также и с владением землей и получением земельной ренты, но ранг дворянина уже не зависел более — или зависел не только — от ранга, традиционно соединяемого с владением определенными землями, а представлял собою дарованное королем отличие, с которым потестарные функции были сопряжены во все меньшей и меньшей степени, и король при этом отнюдь не всегда руководствовался происхождением человека, связанным с определенным владением; это правило он нарушал по своему усмотрению[151]. Причем король награждал таким образом прежде всего воинские заслуги. Поэтому здесь для «homines novi», а именно для военных, появлялись чрезвычайно богатые возможности выдвижения. Сформировалась — отчасти рядом со старой, отчасти внутри нее — новая иерархия дворянства, в которой различия определялись в гораздо большей степени установленным королем титулом и связанными с этим титулом денежными рентами, чем происхождением. Последствия этого для структуры дворянства проявились очень скоро. Уже во второй половине XVI века аристократия почти целиком состояла из новых фамилий.
Итак, дворянство, как и прежде, было сословием воинов. Король нуждался в нем прежде всего в таком качестве. Но благодаря своим возросшим возможностям он предпринял то, что применительно к позднейшей эпохе мы назвали бы «рационализацией», просвещенной реформой: он нарушил закон происхождения и начал перестраивать дворянство сообразно интересам своей власти.
Рост возможностей, которые были в распоряжении короля, заметен уже в том, что его расходы на раздачу подарков, пенсий, жалованья и пр. весьма значительно возросли сравнительно с расходами его предшественников. Правда, и он уже систематически делает долги, как это характерно и для последующих французских королей. Резервы, накапливаемые в казне в связи с войнами, расходуются чрезвычайно быстро, и делаются попытки открыть все новые и новые источники поступления денег: выдачей рент, повышением налогов, продажей должностей и т. п. Но все это показывает лишь, как благодаря развитию его социального поля и его специфического положения в этом поле перед королем открывались все большие возможности властвования.
Соответственно, все большее множество людей устремлялись ко двору. Для переходного характера этой эпохи, когда только начинается освоение новых форм, возникших в ходе развития общества и государства, показательно, что, по крайней мере, в первой половине периода правления Франциска I не было вообще ни одного здания, достаточно просторного и в достаточно хорошем состоянии, чтобы вместить в себе растущий королевский двор. Материальное вместилище для этого растущего двора эпохи денежного хозяйства приходится снова и снова строить и расширять, пока, наконец, не появляется Версальский дворец — символ кульминации, но в то же время и начала застоя. Только его размеров оказывается достаточно для дальнейшего развития двора, и это весьма показательно для соответствия, обнаруживаемого между эволюцией королевского двора и общества в целом. Королевский двор является на этой ступени истории европейских стран центром их интеграции. Интеграционные задачи рано или поздно увеличиваются по мере роста функциональной дифференциации населения. Так рост королевского двора — с оговорками, касающимися специфического распределения власти в династических государствах, отражает в известной степени рост разделения труда в обществе.
Для положения двора в переходную эпоху характерно, кроме того, что люди, сбирающиеся здесь, хотя уже более непосредственно, чем раньше, живут в постоянной зависимости от короля, но по сути своей они все еще рыцари и воины, а не, как то будет позднее, придворные, временами отправляющиеся на войну. Эпоха полна войн и военных экспедиций, судьба людей в этих войнах переменчива — достаточно вспомнить хотя бы пленение Франциска I. А потому и в королевском дворе в это время всегда есть что-то от военного лагеря.