И в то же время именно эти «гранды» были особенно опасны для короля. Ибо из этого круга, и только из него, могли выйти конкуренты. И в самом деле, еще в эпоху Людовика XVI в этом кругу возник планпринудить короля к отречению и поставить на его место одного из его родственников. А поэтому, хотя в течение XVIII века короли снова назначали себе министров из среды мелкого и среднего дворянства, начиная с Людовика XIV неоспоримой традицией режима, нарушаемой лишь изредка, стало устранение, по мере возможности, этих «грандов» от любого — даже неофициального — участия во власти. Это тоже показывает противоречия и напряжения внутри самого дворянства.
«Честолюбие „грандов“, — говорит в одном месте Энциклопедия, — направлено, кажется, в сторону аристократии; но если бы даже „народ“ позволил привести себя к этой аристократии, этому воспротивились бы простые дворяне, по крайней мере в том случае, если бы им не гарантировали некоей доли авторитета. Но в этом случае „гранды“ получили бы 20 000 себе подобных вместо одного государя, а вследствие этого они никогда не согласились бы на подобное решение. Ибо честолюбие тех, кто желает властвовать, — а оно единственная причина революций, — без сомнения, страдает не столь жестоко от превосходства одного человека, чем от равенства с большим множеством людей»[167].
Эти альтернативы превосходно передают социальные и психологические аспекты данной фигурации напряжений — как они видятся с позиции «грандов». «Верховенство» короля служит гарантом их дистанции от нижестоящих. Любая борьба против превосходства короля принуждает их искать себе союзников ниже себя, а при этом, значит, их гордость оказывается оскорблена необходимостью становиться на одну ступень с низшими их рангом людьми. Таким образом, стремление к социальной дистанции и превосходству, к сохранению своего обособленного существования принуждает их занять амбивалентное положение, полное притяжений и отталкиваний в направлении как выше-, так и нижестоящих, — положение, из которого нет выхода.
Положение «грандов» дополнительно осложняется еще одним обстоятельством: их круг столь узок и столь тесно связан с королевской властью, что принадлежащие к нему люди представляют не собственно сословные интересы, не интересы дворянства как целого — даже тогда, когда они, при известных обстоятельствах, встают во главе защитников сословных интересов или, чтобы приобрести себе союзников, идут, хотя бы вначале, на сословные компромиссы, как то делал регент. Но, в сущности, в этом узком кругу, где каждый почти в каждом другом видит непосредственного конкурента, каждый действует в пользу своего собственного интереса, т. е. в интересах своего «дома». Группа грандов на самом деле всегда была расколота на враждебные, соперничающие дома и фракции. Каждая из них — во всяком случае, до времени Людовика XIV, а затем, гораздо тише и секретнее, и при его наследниках тоже — хотела, как некогда крупные вассалы королей, получить если не саму власть, то хотя бы свою долю власти.
Но именно в тех случаях, когда один из «грандов» предпринимал некий рывок в этом направлении, с особенной отчетливостью становилось видно, как это социальное поле снова и снова неизменно уравновешивалось в пользу легитимного короля. При этом, правда, менялись отдельные факторы; но снова и снова повторяется основная структура, а именно: специфически неустойчивое состояние равновесия этого социального поля с его множеством общественных слоев и групп, ни одна из которых не имела значительно превосходящего базиса власти, достаточного, чтобы утвердить ее господство над всеми другими группами и над самим королем.
Соответственно, любой узурпатор неизменно попадал среди множества социальных групп и фронтов в одну и ту же ловушку. Чем сильнее он становился, тем сильнее становился единый фронт всех остальных. Законный же король, или законный наследник престола, имел, в сравнении с ним, одно внушительное преимущество: легитимность. Хотя в глазах каждой группы или слоя она и дистанцировала его более или менее от самой этой группы, в то же самое время она дистанцировала его и от всех других и предопределяла его таким образом на роль уравновешивающего, стабилизирующего начала в шатком равновесии социального поля.
Для этой ситуации характерна судьба одной из самых значительных личностей этого слоя — судьба великого Конде. Когда страной правил Мазарини, а Людовик XIV был еще несовершеннолетним, самые различные группы, на некоторое время и в последний раз перед окончательной стабилизацией абсолютного королевского господства, вновь собрались все вместе, чтобы единодушно атаковать представленное особой министра всевластие короля. Парламенты, сословное дворянство, городские корпорации, люди из высшей знати — все они попытались использовать с выгодой для себя час слабости королевской власти — время регентства королевы, осуществляемого через кардинала. Но это восстание фронды явило собою именно охарактеризованную нами только что типическую картину: группы вступают в союз между собою против министра, представителя короля. Отдельные части союзников ведут переговоры с министром, покидают союз, сражаются против своих прежних союзников, а отчасти снова возвращаются в их ряды. Каждая из этих групп желает урезать королевскую власть, но каждая в то же время опасается увеличить могущество другой группы. Принц Людовик II де Конде — одна из важнейших фигур в этой игре. Чего он хочет, причем хочет поначалу независимо от самой фронды, — совершенно ясно. Он хочет получить свою долю власти в государственных прерогативах. В октябре 1649 года он требует, «чтобы без его предварительного ведома и без совета с ним никто не назначался на высшие должности ни при дворе, ни на войне, ни во внутренних, ни в иностранных делах, чтобы при появлении вакансий учитывали надобности его слуг и друзей, чтобы ни по какому важному делу не принималось решения без дозволения от него»[168]. Кардинал Мазарини обещает ему поначалу исполнить это требование, но затем вступает в союз с противниками Конде. Для видимости он еще пишет 16 января 1650 года письмо принцу, в котором торжественно обещает, что никогда не отступит от него, и просит принца о протекции. 18 января он отдает распоряжение арестовать его.
Но тем самым ситуация довольно быстро и круто меняется. Верх повсюду берет страх перед Мазарини. Другие гранды, опасающиеся, что и их может постичь судьба Конде, парламент, сословное собрание дворянства в Париже все требуют освобождения принца. 18 февраля он возвращается в Париж. Ранке, как всегда несравненно ясный в описании конкретной ситуации, описал положение возвращающегося принца следующим образом[169]:
«Вся ситуация переменилась. Казалось, только от самого Конде зависит завладеть тем положением, о котором он мечтал всего год назад, — положением первого человека в стране… Но чтобы играть такую важную роль, нужно зависеть только от самого себя. Конде был скован тысячей соображений. Дружба, которую он обещал самым главным деятелям фронды, обременяла его как суровый долг…[170] не будучи хозяином ни в парламенте, ни в министерстве, не уверенный в преданности герцога Орлеанского, находясь в раздоре и с дворянством, и с духовенством — что же великого мог он предпринять?»
При более детальном анализе можно было бы установить, что в та кой же противоречивой ситуации, как та, в которой находился этот чело век и фракция его сторонников, пребывало и большинство других групп и корпораций фронды. Для всей этой ситуации, с ее многообразием возможных союзов, где каждый внимательно следил за другим, чтобы этот другой не слишком усиливался, характерна также одна цитата, приведенная у Ранке (по Обери): «Государь оставлял за собой право быть его другом или врагом, по мере того как поведение данного лица давало основания для того или другого…»[171]
Желающие могут прочитать у Ранке — восхитительное изложение которого в его существенных чертах едва ли устарело после недавних исследований французских историков — о том, как принц, благодаря новым союзам внутри страны, союзу с испанцами и общей враждебности почти всех слоев общества к Мазарини, еще раз добивается успеха, как он, благодаря собственной храбрости и благосклонности военной удачи, побеждает королевскую армию в Сент-Антуанском предместье, как парижские горожане с готовностью открывают ему городские ворота и как в то самое мгновение, когда он хочет уже утвердить свое господство, когда он раздает руководящие посты своим друзьям и приверженцам[172], среди парижских горожан тут же берет верх страх перед этой слишком большой властью принца. Стремление урезать королевскую власть, чрезмерно усилившуюся и ставшую особенно ненавистной из-за личности Мазарини, отступает при виде растущей власти принца, перед страхом за собственное положение, которое до сих пор было гарантировано властью законного короля, страхом изменений существующего порядка. И, в конце концов, горожане отворачиваются от своего союзника. Баланс сил между социальными группами страны постепенно восстанавливается под окончательно обеспеченным господством легитимного короля.
Структура этих битв и той фигурации, колебания в которой они выражают, иллюстрируется тем самым с определенной стороны в изложенном выше смысле: группы и корпорации вступают между собою в союз, но каждая из них опасается, что другие обретут слишком большую власть. Каждая из них чувствует угрозу для себя от приращения власти другой. Франция расколота на слои и группы, из которых ни одна не обладает достаточной социальной базой, чтобы получить абсолютный перевес над другими. Это ставит все их более или менее в зависимость от короля как социального миротворца, как единственного гаранта покоя и относительной безопасности от угрозы со стороны соперников. Если эта напряженность между приблизительно равными по силе социальными группами предоставляет монарху исключительные шансы, то растущее поступление королевских доходов из страны и распоряжение войском, которое он оплачивает с помощью этих