Очень медленно и весьма постепенно шло формирование характера двора как организации, служащей для жизнеобеспечения дворянства, и в то же время как инструмента господства короля над ним. Это происходило по мере того, как вовлеченные в процесс группы во множестве открытых и тайных конфликтов вновь и вновь испытывали относительную силу своей зависимости друг от друга и границы своих возможностей. Людовик XIV, в конечном счете, пользуясь прочностью своей центральной позиции, просто использовал те шансы, которые выпали на его долю в этом социальном поле — и сделал это, конечно же, с большой силой и решительностью. Может быть, мы лучше поймем, какие шансы это были, если прочтем петицию, озаглавленную «Просьбы и статьи ради восстановления дворянства» (Requestes et articles pour le retablissement de la Noblesse), с которой дворяне 10 февраля 1627 обратились к предшественнику Людовика XIV.
В начале ее говорится, что, помимо помощи Божией и шпаги Генриха IV, именно дворянству обязана корона своим сохранением в такое время, когда большинство других слоев могло бы дать увлечь себя к мятежу, но что, несмотря на это, «оно (дворянство) пребывает в как никогда более жалком состоянии… его тяготит бедность… праздность делает его порочным… угнетение довело его почти до отчаяния»[188].
Затем в числе причин такого состояния прямым текстом указано недоверие, которое внушили королю некоторые члены этого сословия своим высокомерием и своими амбициями, из-за чего короли, в конце концов, пришли к мнению, что необходимо умалить их могущество, возвышая третье сословие и не допуская их к тем должностям и званиям, которыми они, возможно, злоупотребили бы, так что с тех пор дворяне лишились судебной и налоговой администрации и изгнаны из королевских советников.
Сталкивание одного сословия с другим, балансирование на межсословных напряжениях авторы петиции понимают как вполне традиционную политику королей.
Затем дворянство в 22 статьях требует для себя следующего: прежде всего, перестать продавать за деньги должности военных командующих в областях королевства и гражданские и военные посты в королевском доме (т. е. подлинный скелет того, что впоследствии превратило двор в механизм жизнеобеспечения для дворян); все эти должности должны оставаться привилегией одного лишь дворянства. Таким именно способом — который, как видим, сначала появляется как требование дворянства — Людовик XIV впоследствии и в самом деле завершил обеспечение, а вместе с тем и усмирение знати Он оставил придворные чины привилегией дворянства и лично, по собственной милости, распределял их — хотя при переходе их от одного семейства к другому их приходилось, конечно, оплачивать; ведь они, как и всякая другая должность, были собственностью занимавшего их лица.
Но дворянство в этих 22 статьях требовало себе также и еще кое-чего Оно хотело получить известную меру влияния на провинциальный администрацию. Оно хотело доступа для некоторых, особенно к тому способных дворян в парламенты — хотя бы без содержания и с совещательным голосом. Оно требовало, чтобы одна треть членов финансового совета, военного совета и других инструментов королевского господства набиралась из его рядов. Но из этих и иных требований дворянства было впоследствии исполнено — не считая некоторых малозначительных, — по сути, только требование, указанное нами первым: придворные должности были за резервированы за членами дворянского сословия. Все прочие требования дворянства, если они имели в виду хоть какое-то пусть даже самое скромное участие дворянства в верховной власти или в делах администрации, до смерти Людовика XIV оставались неисполненными.
Здесь мы в очередной раз наглядно видим то смещение равновесия, которое привело во Франции к переходу отдельных частей дворянства к кормлению при дворе. Противоположной этому картиной было прусское решение этой проблемы, которое немцам, может быть, представляется само собой разумеющимся и наиболее правильным.
«Фридрих II, — пишет Тэн, — когда ему объяснили этот этикет, сказал, что если бы он был королем Франции, то своим первым эдиктом назначил бы другого короля, чтобы тот держал двор вместо него; в самом деле, этим раскланивающимся бездельникам нужен еще бездельник, перед которым они раскланиваются. Был лишь один возможный способ освободить монарха: полностью переделать французское дворянство и превратить его в полк трудолюбивых полезных чиновников по прусскому образцу»[189]. Создание из дворянства усердного управленческого персонала, полезных функционеров — это, в самом деле, полная противоположность тому, на что были направлены традиционно усилия французских королей.
Задаться вопросом о том, почему в Пруссии развитие пошло в одном направлении, а во Франции в другом, — значит, одновременно развернуть перед собою проблему различия эволюции этих наций в целом. Можно было бы показать, какое значение имело для формирования прусского государства то обстоятельство, что здесь двор нового времени при первом прусском короле приходилось более или менее создавать заново, по иностранным образцам, тогда как во Франции в ходе постепенного многовекового роста двор приобрел определенный традиционный облик, который в каждом случае нужно было только развивать дальше и никогда не приходилось «создавать» в собственном смысле слова. Можно было бы показать также, что означало для отношений между дворянством и королевской властью в Пруссии отсутствие их изоморфности в смысле единого придворного воспитания нравов и традиционных взаимных обязательств короля и дворянства на почве этого воспитания. Сравнительно малая степень развития городской буржуазии придавала иной характер балансу сил в прусском обществе. В этой связи упомянем вкратце лишь одну из многих проблем, которые возникают при осмыслении различий в развитии между этими двумя фигурациями, потому что она имеет непосредственное отношение к вопросу о формировании двора во Франции. В Германии, очевидно уже со времен Реформации, в среде дворянства намечается некоторая тенденция к получению юридического образования и к чиновной карьере[190]. Во Франции же дворянство по традиции было и оставалось нетрудящимся сословием воинов, представители которого, как правило, посещали университет только в том случае, если намеревались стать священниками. По крайней мере, во всей новейшей истории Франции мы едва ли хоть раз встретим среди юристов дворянина, т. е. лицо, относящееся к дворянству шпаги[191]. Здесь можно лишь мимоходом упомянуть, что различие в способе, каким формировалась и рекрутировалась французская и немецкая интеллигенция, теснейшим образом связано с этим фактом. В Германии университет стал решающим инструментом образования, во Франции же он в эпоху ancien régime практически не имел живой связи с тем обществом, где люди действительно образовывались, — с придворным обществом. В Германии интеллигенция была в значительной мере интеллигенцией ученых или, во всяком случае людей, учившихся в университете; во Франции же механизмом отбора для интеллигенции служил не университет, а придворное общество, «свет» в узком или широком смысле слова. Наконец, в Германии, несмотря на все общественные связи между людьми, принадлежавшими к интеллигенции, все же если не первостепенным, то одним из важнейших средств коммуникации между людьми всегда была книга. А во Франции, при всей любви к книге, на первом месте среди форм коммуникации между людьми стояла все-таки личная беседа. Это лишь некоторые из феноменов, непосредственно связанных с особой ролью университетов в Германии и с отделенностью университета от придворного воспитания нравов во Франции.
Не только облик дворянства во Франции был иным, чем в Германии — или, точнее говоря, в Пруссии, — но там и здесь различна была и сама природа чинов и должностей. Оба эти факта теснейшим образом связаны друг с другом: одного нельзя понять, не поняв другого. Их взаимосвязь имеет некоторое значение и для процесса формирования двора как учреждения жизнеобеспечения дворянства. Скажем несколько слов об этом различии. Для чиновной системы ancien régime характерен был институт продажи должностей. Неважно, как он возник; во всяком случае, в течение XVI века он, с известными отклонениями, получал все большее развитие, и ко времени Генриха IV его, вероятно, уже нельзя было бы отменить, не перевернув всех социальных отношений. Придворная монархия ancien régime была всей своей структурой неразделимо связана с этим институтом.
Спрашивать, была ли продажа должностей «хороша» или «плоха» с точки зрения ценностных установок нашей собственной, более поздней ступени развития, не только бессмысленно, но и просто неправильно. Ибо ценностные установки господствующего ныне чиновничьего этоса, как и сама нынешняя форма бюрократии, возникают из более ранних форм, и в том числе из ценностных установок, связанных с продажей должностей Во-первых, Генрих IV узаконил продажу должностей по совершенно определенным финансовым соображениям Продажа должностей предоставляла королю важный источник доходов. Но кроме того, это узаконение было явным образом осуществлено для того, чтобы окончательно лишить дворянство всякого влияния на процедуру назначения на должности и сделать невозможной любую форму феодального патронажа над должностями в государстве. А следовательно, и этот институт явился в определенном отношении инструментом борьбы королей с дворянством, прежде всего с крупным дворянством.
Было бы прямо-таки бессмысленно и противно всем требованиям политики короля силой втискивать дворянство в этот институт продажных должностей — только что, в правление Генриха IV, окончательно узаконенный, обоснованный кроме всего прочего напряженностью между королем и дворянством. К тому же это было бы совершенно невозможно. Ибо только отмена продажного характера должностей, за которую и в самом деле довольно часто боролось дворянство, — а значит, перестройка всей системы, — могла бы вновь открыть доступ к этим должностям в администрации, в налоговой и в судебной системе основной массе дворянства, средства которой были незначительны. Подобная перестройка была бы сопряжена с чрезвычайно высокими издержками, ибо королю пришлось бы вернуть все деньги, полученные за эти должности, если только он не произвел бы принудительной их экспроприации. Тогда это самым решительным образом ослабило бы богатую буржуазию, в собственности которой находились должности. Кроме того, сами короли нисколько не были заинтересованы в подобной мере. Не говоря уже о том, что продажа должностей превратилась для них в незаменимый источник доходов, отмена этого института вызвала бы одновременно резкое нарушение социального равновесия в их государстве.