Любая попытка объявить незаконной продажу должностей и в самом деле терпела впоследствии крах в продолжение всей эпохи ancien régime, отчасти по финансовым причинам, отчасти из-за ожесточенного сопротивления их обладателей. Кстати, можно заметить, что в эпоху перестройки французского дворянства никто всерьез не рассматривал возможности решения его проблем путем очиновления дворян. Такое решение находилось за пределами осмысленного и возможного в данном социальном поле и не входило в интересы ни «дворянства мантии», ни «дворянства шпаги», ни короля. Вышеупомянутая петиция дворянства 1627 года, рассматривающая всевозможные пути обеспечения и поддержания дворянства вовсе не упоминает об этой возможности. Само дворянство, как мы сказали, требует только допустить определенное число дворян с совещательным голосом в верховные суды и парламенты, причем без содержания, а значит, не ради обеспечения, а ради занятия некоторой ключевой позиции.
Основой жизнеобеспечения дворянства оставались, не считая поместий, пенсий и подарков короля, в первую очередь придворные, а также придворно-дипломатические и военные должности. А потому требование дворянства зарезервировать посты за дворянами имело некоторый успех, собственно, лишь в том, что касалось должностей такого рода. Но это было только при Людовике XIV. При Людовике XIII и Ришелье, на время которого приходится указанная выше петиция дворянства, до этого дело еще не дошло. Баланс между основными группами еще не установился оптимально в пользу королевской позиции. Гранды французского королевства, отчасти возглавлявшие движение гугенотов, все еще представляли угрозу для неограниченного королевского господства.
Если мы попытаемся представить себе фигурацию двора и состояние социальных напряжений, в которых происходило его медленное формирование в эпоху правления Ришелье, состояние напряженных отношений между королевской властью и ее представителями с одной стороны, и дворянством, стесняемым восходящим третьим сословием, с другом, то мы увидим следующее:
Сословно-представительные органы дворянства, а тем самым и основная масса этого сословия уже почти утратили всякое самостоятельное значение как политические факторы в борьбе с королем. Генеральные штаты 1614 года впервые с полной ясностью показывают, сколь сильным и требовательным стало к этому времени третье сословие и как сословное дворянство, будучи вынуждено обороняться от буржуазии, уже слишком нуждается в короле как в опоре и арбитре, чтобы сопротивляться и его притязаниям.
Группы же дворянства, ближе всего стоящие к трону, — крупное дворянство, прежде всего принцы крови, герцоги и пэры Франции, — были все еще очень сильными соперниками короля. На чем основывалась их сила, и каков был ее источник, достаточно ясно: она основывалась в первую очередь на исполняемой ими функции губернаторов, военных командующих в своих провинциях и фортах. После того как знать была постепенно вытеснена из всех других механизмов господства, в ее руках еще оставалась эта последняя самостоятельная ключевая позиция.
К этому присоединялось то обстоятельство, что король и Ришелье поначалу были сравнительно снисходительны к ближайшим родственникам королевского дома, прежде всего к матери короля и к его брату. Очевидно, нужно было неоднократно убедиться на опыте в том, что вмешательство и участие ближайших родственников короля в правительственных делах представляет угрозу для монарха и его власти; нужно было сперва подавить все эти их поползновения, чтобы завершитель строительства французской абсолютной монархии Людовик XIV — решился с самого же начала проводить сознательную и последовательную политику устранения своих ближних от дел правления и целенаправленного сосредоточения всех компетенций в одних руках. Это было значительным шагом вперед в развитии династической[192] фазы истории государств. В эпоху Людовика XIII и Ришелье все мятежи знати против короля поначалу опирались на еще не сломленную военную силу крупного дворянства. Благодаря его представителям и представительницам еще обладали в то время некоторой и весьма серьезной — социальной силой придворные группировки, которые, в принципе, существовали всегда, но без такой силовой позиции и без такого центра оставались бы более или менее малозначащими кликами и, во всяком случае, не могли бы представлять никакой угрозы для короля.
Чрезвычайно характерно, что брат Людовика XIII, герцог Гастон Орлеанский, точно так же как и братья-соперники прежних королей, когда решился возглавить враждебную кардиналу фракцию и заявил Ришелье о разрыве дружбы с ним, немедленно оставил Париж и отправился в Орлеан, чтобы таким образом вступить в борьбу против кардинала и короля с надежной военной позиции.
Аналогичным образом уже и прежде собралась группировка вокруг внебрачного сына Генриха IV, единокровного брата короля, герцога Вандомского. Ее опорным пунктом была Бретань. Герцог был губернатором этой провинции, и он думал, что благодаря женитьбе имеет наследственные права на эту область.
В такой форме при Людовике XIII у высшей знати сохранялись еще старинные притязания крупных вассалов короля. Провинциальный партикуляризм в соединении с еще довольно значительной децентрализацией военной администрации, относительно большой самостоятельностью военных управителей в провинциях давал подобным притязаниям еще некую реальную основу. Во всех напряжениях и схватках между представителем короля — Ришелье — и высшей знатью обнаруживается одна и та же структура. Сопротивление исходило то от губернатора Прованса, то от губернатора Лангедока, герцога де Монморанси. Возмущение гугенотского дворянства тоже опиралось на подобную же силовую позицию. Военное устройство страны еще не было окончательно централизовано; губернаторы провинций могли рассматривать приобретенные и оплаченные ими посты как свою собственность; даже коменданты крепостей и капитаны фортов обладали еще довольно значительной мерой самостоятельности: благодаря всему этому знать, по крайней мере, высшая — сохраняла последнюю силовую позицию, позволявшую ей снова оказать сопротивление неограниченному господству короля.
Это, конечно, не случайность, что в 1627 году съехавшиеся по выбору Ришелье на ассамблею нотабли требовали прежде всего, чтобы в руках «грандов» не оставляли больше никаких крепостей, чтобы все крепости, не являющиеся непосредственно необходимыми для защиты страны, были снесены и чтобы никто без позволения короны не мог владеть пушками или отливать таковые. Не случайно и то, что эта ассамблея, после некоторых препирательств по поводу порядка уплаты и размера взносов каждой провинции, без возражений утвердила расходы на содержание постоянной армии первоначальной численностью 20 000 человек, которая, помимо задач борьбы со внешними врагами, прямо должна была служить обеспечению общественного спокойствия и укреплению авторитета короля. В этом смысле Ришелье сломил последнюю силовую позицию крупного дворянства. Те, кто ему сопротивлялся, умирали побежденными — частью в тюрьме, частью в бою, частью в ссылке; Ришелье сделал так, что даже мать короля умерла за границей. Таким образом, власть крупного дворянства еще оставляла для него возможность сопротивления власти короля; но когда дела королевства взял в свои руки решительный человек — эта власть легко озлобляющихся друг на друга и конкурирующих между собою «грандов» — оказалась уже недостаточна для достижения победы над королем. Хотя Ришелье и не осуществил своего плана — раз в три года сменять губернаторов (военных управителей провинций) — все же он поддерживал среди них строгую дисциплину[193] и увольнял их по своему усмотрению. Для них это было достаточно сильным унижением.
В одном месте своих мемуаров он прямо говорит:
«Было бы ошибкой считать, что сын или брат короля или же принц королевской крови может безнаказанно чинить смуту в королевстве. Гораздо разумнее обеспечивать спокойствие королевства и монархии без оглядки на звания, которые якобы гарантируют безнаказанность»[194].
Так он подчинял «достоинство» (qualité) дворянства нуждам королевской власти. Такое перераспределение власти между дворянством и короной определило одновременно и ту форму, которую приобрел двор при Людовике XIII. Он значительно вырос вследствие притока лишенного корней дворянства. Он по-прежнему представлял собою, как уже и в эпоху Генриха IV, своего рода плавильный котел, где восходящие буржуа, которых вынесла наверх прежде всего система продажи придворных должностей и люди, недавно полущившие дворянское достоинство, — прежде всего из лагеря «мантии» — приходили в соприкосновение, а отчасти и смешивались через брачные союзы с членами «старинных дворянских семейств». Двор еще не стал постоянным местожительством «грандов» страны, а тем самым — общественным центром Франции. Но вольная рыцарская жизнь, которой наслаждался дворянин в своем поместье, прочном отечестве, и в кочующем военном лагере, а дворянка — по крайней мере, у себя дома, где она распоряжалась, — для многих дворян навсегда осталась в прошлом.
Отныне у части дворянства не только сократилась материальная база, но одновременно сузились и сфера его деятельности, и его жизненный горизонт. Сводя кое-как концы с концами, оно оставалось приковано к своим сельским поместьям. Компенсации этой узости горизонта полевым лагерем и переменой мест на войне оно уже больше получить не могло, по крайней мере, в прежних масштабах. А более широкие перспективы, возможности раскрытия потенциала оказались для этой части знати за крыты, так как достигались, прежде всего, благодаря престижу, который отныне могла сообщить только придворная жизнь.
Другие дворяне находили себе новое, более зыбкое пристанище при королевском дворе, т. е. в Париже, или, в первое время, еще при дворе одного из «грандов» страны. Но и для последних, как и для королей, их сельские поместья превратились в простые подсобные хозяйства их особ