ей, а тем самым и баланса власти в системе напряжений данной совокупной конфигурации. Лишь один пример тому — сдвиг в распределении власти в пользу группы короля за счет всего прочего дворянства. Определения в духе «более» или «менее», выражения вроде «прирост королевской власти» или «прогресс монетаризации» составляют в данном случае вспомогательные инструменты, выражающие преемственность изменения. Однако то, что в эпоху Генриха IV, после многих колебаний в ту и в другую сторону, выглядит поначалу просто как дальнейшее увеличение власти короля, оказывается в то же время неким «Metabasis eis alio genoj»[216]: из непрерывного изменения потока конфигураций возникла конфигурация нового типа.
Выражение «переход количества в качество» указывает, стало быть, на очень важную проблему, которая заслуживает тщательного исследования, и в особенности теоретического. Мы можем обрисовать здесь лишь в общих чертах и мимоходом теоретическое значение этой проблемы. Однако ее невозможно совершенно обойти; без указания на нее исследование придворного общества Франции повисает в воздухе.
Это развитие в XVII веке было продолжением тенденций предшествующих столетий с сохранением определенной преемственности. Однако, несмотря на нее, в то же время взаимное отношение людей при дворе, так же как жесты и облик этих людей, в XVII веке представляли собою и нечто новое. Проблема в том, как можно выразить этот «Metabasis eis alio genos», этот переход в иной род, этот процесс социологической мутации, не давая повода ни для представлений об абсолютной непрерывности вроде той, какая существует в числовом ряду, ни для мысли об абсолютном разрыве. В той фазе развития научного знания, когда накопление необобщенного частного знания о таких процессах значительно опережает разработку их итоговых теоретических моделей, выразить это превращение очень трудно. Где бы мы ни встретили подобные проблемы, нам следует прибегать к помощи метафор из других, относительно более простых предметных областей знания. Употребляя такие метафоры, мы должны развивать их буквальное значение, пока они по степенно не утратят и всякое отношение к той области, из которой происходят, и даже самый характер метафор, не окажутся более впору для тех обстоятельств, на которые мы их перенесли, и не превратятся, наконец, в специальные термины для обозначения этих обстоятельств. Само понятие «развития» (Entwicklung) может служить примером превращения слова, употреблявшегося первоначально в метафорическом смысле, в специальный термин. В словоупотреблении практически исчезло всякое воспоминание о связи с буквальным значением. Отголоски этого первоначального смысла мы встречаем, например, когда речь идет о распеленании (Auswickeln) грудных детей, о наматывании (Wickeln) бинтов медсестрами; другая, вначале метафорическая, а затем специализированная ветвь эволюции этого слова ведет нас в область фотографии, где метафора «проявки» (entwickeln) пленок стала ныне общепринятой. Однако относительная неадекватность буквального значения слова его использованию в специальной области едва ли кого-нибудь смущает. Ее вообще вряд ли замечают. Специальное словоупотребление стало вполне обыденным и самостоятельным.
В области общественного развития переход в иной типологический род часто выражают с помощью метафорического использования слов: «достижение новой ступени», «выход на новый уровень». И пока мы по мним, что это — первые шаги в долгой, кропотливой работе по выковыванию специальных терминов для переработки материала наших наблюдений, подобного рода метафоры не причинят никакого вреда. Они напоминают нам об опыте альпинистов, которые, восходя на горный кряж, достигли определенного плато, откуда открывается свой особый вид и оттуда поднимаются через леса к следующему по высоте плато, на котором их глазам открываются иные виды. То, что альпинисты поднимаются все выше и выше, — это аспект «более или менее», количественная сторона их восхождения. Однако вид с более высокого плато отличается от вида с более низкого, на котором остаются скрытыми взаимен связи, различимые с более высокого. Это пример различия и отношения, существующего между, с одной стороны, таким изменением, которое можно выразить сравнениями «выше» и «ниже», и, с другой стороны, целостным изменением совокупной конфигурации — взаимного отношения альпиниста, плато и перспективы. Пусть более высокое плато — это нехоженый край, пусть видимая с него перспектива открывает взгляду неизвестные до тех пор взаимосвязи. Однако, как бы то ни было, метафорическое употребление таких выражений, как «более высокая ступень» или «новый уровень», без труда можно было бы развить таким образом, чтобы они понимались как выражение не только количественной непрерывности, но и относительной прерывности конфигурации, перехода в иной род конфигурации, свидетельствовали бы о явлении социологической мутации.
Именно такого типа переход имеется в виду, когда мы говорим, что в ходе прикрепления ко двору сословия воинов — длительного процесса, к ранним стадиям которого относятся, в том числе, уже относительно небольшие дворы правителей отдельных земель в XI и XII столетиях, — в XVII веке на смену рыцарско-воинскому дворянству окончательно пришла придворная аристократия как высшая группа знати. Тем самым развитие центрального органа в государстве в известном смысле достигло некоторого нового плато. Здесь уже недостаточно сравнительных и иных количественных выражений. Речь идет о формировании относительно новой группы людей — придворной аристократии — в рамках не прерывного развития королевского двора и всего общества, центральным органом которого является этот двор.
На протяжении столетий многополюсный баланс равновесия французского общества-государства в противостоянии различных продворянски, пробуржуазно и прокоролевски настроенных групп колебался то в одну, то в другую сторону. Когда на исходе долгих гражданских войн на престол вступил Генрих IV, оказалось, что ход развития всего общества обеспечил обладателям и защитникам позиции короля новые возможности осуществления власти. Это прежде всего относится к двум монополиям центральной власти: к монополии взимания налогов и к монополии распоряжения военно-полицейской организацией. Эти возможности давали сторонникам короля неоспоримый перевес над любой другой группой в сфере господства — до тех пор, пока эти остальные группы не смогли бы оставить в стороне свои конфликты друг с другом и выступить сколько-нибудь устойчивым единым фронтом против королевских приверженцев. Это смещение основной оси равновесия в пользу государей составляет ключевой элемент того, что можно метафорически называть применительно к французскому обществу переходом в иной род или на новую ступень развития. Этот центральный феномен конечно же существует не обособленно от прочих. Мы неверно поймем подобного рода утверждения, если будем понимать их как высказывания о «начале» или «причинах». В длительных процессах общественного развития не существует ни абсолютного начала, ни абсолютных причин. Нужно искать иные языковые и мыслительные средства, если мы хотим исследовать и объяснить появление относительно новых конфигураций в непрерывном целостном развитии обществ. Именно об этой проблеме говорится в настоящий момент. Непрерывное целостное развитие французского общества достигает некоей точки, в которой после многих колебаний центральная ось социальных напряжений смещается в пользу позиции центрального властителя. В теснейшем сопряжении с этим изменением положения центрального властителя происходит соответствующее изменение в положении элитных групп дворянства и буржуазии. Изменение в положении элитных слоев буржуазии не входит в сферу нашего исследования. Что же касается отдельных частей дворянства, то они находятся теперь в большей зависимости от центрального властителя и привязаны к его двору сильнее, чем когда-либо прежде. Можно было бы сказать, что за ними захлопывается дверь во дворец и в то же время перед ними открываются новые двери. Они оказываются все более заметно изолированы от сельской жизни.
В ближайшем или более отдаленном будущем исследователи, может быть, проследят с большей степенью точности детали этого длительного процесса стягивания знати к королевскому двору, урбанизации и постепенного нарастания тоски по непридворной сельской жизни. Его подробности и отдельные фазы будут прояснены в подробностях вплоть до того момента, когда был достигнут уровень, на котором разделение города и деревни стало жестким и необратимым. Можно представить себе, что уже школьники, для того чтобы лучше понимать себя самих, будут уметь понимать этот процесс Его значение для становления европейских обществ, вместе с другими долгосрочными линиями развития Европы, ничуть не меньше, чем у мирных договоров или войн. В фактических свидетельствах реальности процесса превращения дворян в придворных конечно же нет недостатка. Приведем только одно свидетельство XV века — это жалоба Филиппа де Витри, епископа из Мо: «Сколь счастлива жизнь тех, кто проводит свое время в полях», приведенная в его стихотворении «О великом различии между жизнью в деревне и при дворе»[217]. Выше мы уже несколько раз цитировали свидетельства поэтов Плеяды, относящиеся к XVI веку. Сегодня в э том контексте нередко говорят об «отчуждении». Это понятие было бы уместно и в данном контексте, если бы его не использовали, достаточно часто, с романтическими ценностными акцентами с целью скорее пожаловаться на это «отчуждение», нежели поставить вопрос о его общественной природе и его объяснении независимо от ценности «отчуждения».
В XVII веке постепенная дифференциация между придворно-городскими и сельскими социальными группами достигает во Франции нового уровня. Импульс увеличения социального расстояния между городом и деревней, между придворной и провинциальной знатью так силен, что в эпоху Людовика XIV придворная знать в ее отношении к провинциальной уже имеет характер почти (пусть даже никогда не абсолютно) замкнутой особой социальной прослойки. Рыцари и сеньоры и прежде достаточно часто жили при княжеских или королевских дворах. Но в предыдущие столетия образ жизни, интересы, внешний облик, связи и принуждения, характерные для людей в придворных и непридворных (сельских) общественных группах, еще не были настолько различны, как это стало теперь, в XVII веке. Для позиции короля окончательно становится возможным почти исключительное полновластие по отношению ко всем другим социальным группам. Отныне королевский двор выделяется из всей совокупности общественных переплетений. Эта организация представляет собой не только новый порядок величины, но и новый «order of complexity», новую ступень усложнения сравнительно с другими светскими общественными организациями эпохи, и уж во всяком случае, по сравнению с поместьями, деревнями и иными организациями сельских групп.