Эпоха создания «Астреи» — это время, когда заметно усиливается цивилизационное принуждение в форме произвольного или непроизвольного контроля аффектов, осуществляемого людьми над самими собой, в форме манер, совести и так далее. Процессы социализации, трансформация молодых людей в соответствии с растущими требованиями преобладающих в обществе правил контроля аффектов становятся все труднее. По всем линиям укрепляется способность и привычка дистанцирования — в отношении к «объектам», к «природе», в отношении человека к человеку, в отношении к себе самому. Одновременно растет и способность к рефлексии. Однако природа цивилизационного превращения, которому подвергаются люди, остается, на этой ступени цивилизационного процесса, еще в общем и целом скрытой от тех, кто сам переживает такое превращение. Они ощущают давление принуждения (особенно в области сдерживания аффектов), которому они подвержены, но они его не понимают.
Романтические движения, выражающие, в том или ином виде, тоску по свободе от этого принуждения, появляются и вновь исчезают. Эта тоска выражается в утопической, а именно в неосуществимой, форме и часто с полуотчетливым сознанием ее неосуществимости. Тогда становится вероятным предположение, что определенные социальные структуры, специфические положения групп людей благоприятствуют возникновению движений и идеалов, обещающих людям освобождение от гнетущего их принуждения. Иногда мечтают об освобождении от принуждения цивилизации и власти одновременно путем отступления в оазисы более простой общественной жизни или путем восстановления жизни прошедших времен, которая переживается как лучшая, более простая, более чистая жизнь. Условия, в которых была написана «Астрея» д’Юрфе, раскрывают некоторые взаимосвязи между определенными социальными структурами и упомянутым выше специфическим конфликтом, характерным для романтических произведений и движений. Только дальнейшее исследование поможет выяснить, повторяется ли, и если да, то в какой мере, в других случаях эта объясняющая взаимосвязь между романтической структурой идей и идеалов и специфическими социальными ситуациями. Стремление к большей простоте жизни, которое мы видим в «Астрее», — это стремление привилегированного слоя. Он сознает свою собственную второразрядность, свою подчиненность власти другого слоя, более высокого рангом. В то же время упомянутый слой подчеркнуто и сознательно отделяет себя в качестве элитного и привилегированного от низших рангом. Применительно к буржуазным слоям, находящимся в подобном положении, говорят обычно о «средних слоях». Говоря о дворянстве, это понятие можно использовать лишь с известными колебаниями. Мы лучше всего выразим в понятии то общее, что есть у этих слоев, если будем говорить о слоях с «двумя фронтами» (Zweifrontenschichten). Они испытывают социальное давление сверху, со стороны групп более могущественных, обладающих большими возможностями в смысле власти, авторитета и престижа, чем они сами. Они испытывают и давление снизу, со стороны групп, которые хотя и уступают им в ранге, авторитете и престиже, но, тем не менее, играют немалую роль как фактор власти в балансе взаимозависимостей общества в целом. Сами слои с «двумя фронтами» могут переживать принуждение, которое они ощущают на себе, в первую очередь как принуждение, которому они подвержены вследствие превосходства возможностей осуществлять власть у людей, стоящих выше в социальном отношении. Именно такое направление, как мы видели, получает идеологическая борьба, которую ведет д’Юрфе в своей «Астрее» против господствующего при дворе слоя, высшего слоя придворной аристократии. Именно их преобладающие при дворе модели поведения и жизненный стиль служат объектом идейной атаки, неявно выражаемой в описании простой пастушеской жизни. Когда д’Юрфе говорит о том, что его пастухи просто ищут для себя более приятной жизни без принуждения, то он осознает только принуждение, исходящее от победоносного короля и от его двора. Д’Юрфе не понимает того, что принуждение, бремя которого ощущают на себе он и его собратья по общественному слою, есть в то же время принуждение, которое они сами осуществляют по отношению к себе. Они хотят воспитать и сохранить в себе все те свойства, которым они придают ценность не только ради них самих, но в значительной мере и как символам привилегированного социального положения, инструментам своего социального превосходства и авторитета в отношении стоящих социально ниже. Даже утонченная любовная игра, напряженно-изысканный любовный этос — средство обособления от «не столь деликатных» отношений полов в неаристократических слоях общества. При этом самим автором едва ли осознается парадоксальность того, как стремление к свободе и его символ — мнимосвободная пастушеская жизнь — сочетаются с самопринуждением, характерным для утонченного любовного этоса.
Слои «с двумя фронтами» в обществах новейшего времени, будь то дворянские или буржуазные, нередко ощущают на себе особенно обременительное принуждение на протяжении длительного периода времени. Цивилизационное самопринуждение[222] особенно тягостно для них именно потому, что они живут под давлением постоянных напряжений и частых конфликтов на два фронта. Они совершенно лишены компенсации и общественных выгод положения на верхушке общества, когда нет никого выше, и приходится только защищаться от давления снизу. Слои «с двумя фронтами» хотят избавиться от тех аспектов принуждения власти и цивилизации, которые ощущаются как отрицательные. В то же время они хотят сохранить в неприкосновенности воспринимаемые ими как положительные аспекты своей собственной цивилизованности, составляющие часть непременно необходимых им признаков их изысканности, их привилегированного социального положения, а в большинстве случаев — и ядро их личной и общественной идентичности. В аргументации д’Юрфе этот конфликт обнаруживается весьма отчетливо. Его пастухи желают избежать принуждения придворно-аристократического общества, не потеряв привилегий и превосходства. Именно в связи с их цивилизованностью эти характеристики отличают их самих как аристократов от грубых, пахнущих овцами и козами нецивилизованных людей — от действительных крестьян и пастухов.
Тем самым мы еще несколько отчетливее, чем прежде, видим характер этого конфликта. Ему обязана своим появлением специфическая романтическая аура подобных произведений, кристаллизация подлинной тоски, реальных страданий в нереальных образах миражей, в утопических иллюзиях. Эти иллюзии часто лишь наполовину осознаются как таковые, и за них, может быть, держатся тем упорнее, чем больше боятся с полной ясностью осознать их иллюзорность. Более очевидный конфликт, свойственный общественным слоям «с двумя фронтами», заключается в том, что они рискуют стереть защищающие их самих от давления снизу преграды, если уничтожат барьеры, которые обеспечивают высшим по рангу и более могущественным слоям их привилегированное общественное положение. Они не могут освободиться от принуждения, оказываемого господством других людей, не ставя под сомнение привилегию своего собственного господства. Но это — только один аспект скрытого еще глубже конфликта. Конфликт слоев «с двумя фронтами» относится не только к тому принуждению, которое возникает из иерархического распределения возможностей власти и авторитета. В случае д’Юрфе речь идет не только о принуждении, вызванном подчинением победоносному королю и высшему придворному слою. Есть еще и цивилизационное принуждение аффектов, которое человек осуществляет по отношению к себе сам и которое составляет интегрирующий элемент его личности. Сторонники пасторальной утопии хотели бы жить простой и естественной пастушеской жизнью, противоположной жизни придворных аристократов. Однако в то же время они хотели бы сохранить за собою все признаки утонченности общения между людьми, и особенно утонченной любви, которые отличают их — цивилизованных аристократов — от грубых нецивилизованных пастухов. Этим и объясняется, в конечном счете, иллюзорный характер пасторальной утопии. Для этой и многих других форм проявления романтики характерно, что люди пытаются избежать цивилизационного принуждения и не могут этого сделать, потому что это принуждение стало частицей их самих. Beроятно, и цивилизационное принуждение, в форме утонченности ли общения и отношения между полами, или в форме совести и морали, оказывается у слоев с «двумя фронтами» особенно тягостным. Они так вплетены в сеть взаимозависимостей, что постоянно сталкиваются с напряженностью и конфликтными ситуациями на обоих фронтах. Внутриличностный конфликт, в котором коренятся романтические течения культуры, можно рассматривать с разных сторон: как со стороны принуждения власти, так и со стороны принуждения цивилизации. Однако, с какой бы стороны его ни рассматривать, он представляет собою конфликт, характер которого в весьма значительной степени обусловлен существенным неравенством распределения власти и уровня цивилизованности в том или ином обществе. Человек хочет сохранить за собою преимущества, привилегии, ценность своего отличия, которое присуще ему в силу его большей цивилизованности. При этом понимать признаки этого общественного отличия можно по-разному: как отличия в образовании, воспитании, нравах или культуре. И в то же время этот же человек хочет избавиться от того принуждения, которому он подвергается; а подвергается, не в последнюю очередь, также и вследствие неодинаковой меры цивилизованности и тех преимуществ, того превосходства и изысканности, которые доставляет ему эта цивилизованность.
Проблема и цель, которую д’Юрфе формулирует в своем пасторальном романе в словах «vivre plus doucement et sans constrainte», с его времени начинает выступать на поверхность все в новых и новых общественных движениях. Даже в анархических и психоделических устремлениях наших дней мы находим отголоски этой проблемы. Их романтически-утопический характер объясняется отчасти тем, что люди здесь желают избавиться от страданий, вызываемых принуждением, которое они сами в силу своих взаимозависимостей оказывают друг на друга. Они пытаются освободиться от этого принуждения или сломить его, не имея ясного понятия о его структуре. Выражение «vivre plus doucement et sans constraint» непросто перевести. «Более мирное и дружелюбное», «более приятное и удобное» общежитие людей, нежели существующее на данный момент — как бы это ни переводили, такая цель всегда остается в сфере только лишь возможного. Напротив, социальное сосуществование людей, лишенное принуждения, невозможно и непредставимо. Однако это отнюдь не означает, что принуждение необходимо должно иметь ту же самую структуру, которая присуща ему в развитии общества до настоящего времени, ту структуру, которая снова и снова порождает утопические и, соответственно, изначально обреченные на неудачу (в смысле их собственных целей) усилия. Речь может идти и о том принуждении, которое л