Более же верным и более христианским суждением было бы сказать, что Бог допустил столь тяжкое и жестокое гонение на свою Церковь, чтобы и папа, и кардиналы, и прелаты, и все терпеливо пострадавшие заслужили награду на небесах, чем говорить, что это было наказанием их пороков. Ибо, если рассмотрите самое начало нашей веры, найдете, что вся она утверждается на терпении гонений и что истинные христиане не избегают их, подражая Христу, который, будучи Богом, соизволил претерпеть великое поношение и позорную смерть. И истинными подражателями Его были мученики, а не тираны, наполнившие могилы теми святыми костями, которые вы так осмеиваете и вокруг которых поднимаете столько шума за то, что христиане почитают их, оправляя в золото и серебро. Вы так восхваляете тех злодеев, которые их обдирают и обкрадывают, будто желаете доказать, что заповедь{544} направлена не столько против воров и разбойников, собирающих себе имение насилием, убийством и пыткой, сколько против тех, кто тратит его на украшение церквей и реликвий святых. Так что по-вашему выходит, будто убийство и разбой суть великое добро и творящий это ради присвоения чужого имущества умеряет и исправляет грех тех, кто желает имущества.
Итак, приведенный вами довод, по-моему, того же сорта, что и другие, что и все учение, последователем которого вы себя выказываете. Поистине, оно сильно разит лютеранством (назовем это так){545} и мнениями других еретиков, которые были пообразованнее вас, но, возможно, не имели худшего, чем вы, устремления воли. Правда, вы стремитесь прикрыть и приукрасить ваши суждения тем, что вставляете их в диалог на кастильском языке и употребляете притворные слова; но в конце концов, уставши притворяться, говорите, что «Бог дозволил появиться Лютеру», смягчая термином «дозволил» ваше лукавое лицемерие: кажется, и вину за Лютеровы злые дела вы хотите возложить на Бога, и в сильном возбуждении порицаете папу и прелатов, вменяя им в грех его отлучение.
Несомненно, вы многое себе позволяете и высоко о себе мните, если не просто посреди Испании, но в самом доме императора осмеливаетесь публично защищать и поддерживать худшего врага и злейшего еретика, когда-либо восстававшего против церкви Христовой. Не знаю, какое нужно более ясное свидетельство, что вы лютеранин, чем это: ибо малого недостает, чтобы вы потребовали заживо вписать его во святые. А чтобы уже не оставалось ни малого сомнения относительно ваших намерений, вы повторяете и одобряете все его суждения, – так что вполне понятно, ради какой цели вы с таким страстным желанием просили епископа Альгеро{546} добыть для вас у папы бреве{547}, позволяющее вам читать книги Лютера. Ибо и безо всякого бреве вы так хорошо в них поднаторели, что дерзаете рассуждать, как полезно было бы изменить многие древние установления Церкви и отвергнуть многие вещи, утвержденные на соборах. И можно понять: то, что говорите вы о статуях и мощах святых, говорит на самом деле Лютер; равно как и о том, что клирикам нужно вступать в брак, о том, что доходы Церкви должны распределяться рукою мирян, что следует отменить бо́льшую часть празднуемых ныне праздников, дозволить есть мясо в пятницу и субботу, в навечерия праздников и в Великий пост, о том, чтобы сделать каждого епископа папой в своей епископии, – все это и многие другие вещи, похваляемые вами, суть в чистом виде учения Лютера.
Но не хочу углубляться далее в эти предметы; ибо хотя защита дела Церкви и христианской религии – долг любого доброго человека, тем не менее теперь я предоставляю это дело тем, кому оно специально поручено, чтобы не брать на себя чужие обязанности{548}. Я хотел бы перейти к тому, что касается личности папы, о котором вы говорите столь неуважительно, с такой злобой, что не знаю, можно ли христианину, оставаясь в пределах меры, говорить так даже о турке. Эту часть я оставил напоследок, чтобы лучше закрепить ее у вас в памяти. Здесь вы оправдываетесь двумя средствами: одно из них – сама тема, которая вас якобы вынудила, а второе – то, что вы «не можете оправдать императора, не обвинив папу». На первое я вам отвечу следующее: если тема вашего «Диалога» – злословие в адрес папы (как ясно видно и как вы сами сознаетесь), то за нее вам не следовало браться, ибо понтифики священны. И столь разнузданное злословие не допускается нигде и ни в какие времена не допускалось никаким законом. Даже и древних комиков, таких как Аристофан, Евполид, Кратил, Луцилий, упрекали в том, что они, бичуя пороки, указывали на лица; и наша сатира, происходящая от той комедии, тоже бичует пороки, но на лица не указывает. Вам также подобало бы знать, что законы вашей страны сурово карают тех, кто пишет сочинения, направленные против кого бы то ни было. И когда это так, вам кажутся честной и похвальной темой для вашей книги яростные нападки на папу, да еще с такой злобой, с такими вымыслами и столь явной ложью? Все лишь ради того, чтобы показать вашу ненависть и безрассудство?
Итак, чтобы уже сделать очевидным для всякого, что книга ваша наполнена обманами, в ее начале вы отнекиваетесь, говоря, будто ничто из сказанного в книге не говорится в осуждение достоинства и личности папы, так как подобает чтить достоинство каждого, а о личности вы не сумели бы сказать дурное, даже если бы хотели, – но тут же прибавляете, что разгром Рима произошел оттого, что папа пренебрегал исполнением своего долга, но делал противоположное ему, что он хотел воспретить императору отправлять правосудие, что он старался на погибель христианскому миру ради увеличения своей земной власти, что он поступал во всем противно учению Иисуса Христа и что по этой причине не может быть даже просто христианином, а тем более папой. Вы приписываете ему все поджоги, разрушения, убийства, святотатства и прочие нечестия, совершенные не только в Риме, но даже и в Ломбардии, сравнивая его с Нероном, Дионисием и Иродом, жесточайшим образом порицая помогавших ему делать столь отвратительные дела, и, призывая во свидетели Иисуса Христа и Его кровь, расцвечиваете риторическими красками эти злодейства, совершенные, как вы утверждаете, по его вине. И вы считаете, синьор Вальдес, что в этом нет злословия? Вы считаете, что остались верны тому, что пообещали в начале «Диалога»? Вы думаете, что это и есть «уважать достоинство и лицо папы»? Вы верите, что хорошо прикрыли вашу ложь в остальной книге тем, что высказали в самом ее начале ложь столь бесчестную и явную?
Но нет необходимости извинять то, что извинительно в глазах всех добрых людей. И я считал бы себя оскорбившим папу, если бы принялся защищать его в том, в чем вы безрассудно его обвиняете. Даже подвергнувшись столь тяжкому удару судьбы, его святейшество не до такой степени несчастен, чтобы чистота его жизни и его святые устремления не были хорошо известны людям добрым и всем, чьи глаза не закрыты завесой злобной зависти и ненависти к христианской вере, – ненависти, так ослепившей ваш рассудок, что вы не сумели отличить правду от лжи. Я хочу ответить лишь на некоторые пункты, на которые вы особенно напираете, чтобы люди, неосведомленные в этом, не оказались обмануты.
Во-первых, скажу, что между папой и императором не было противоречий, как вы ложно утверждаете, и что папа никогда не желал войны ни с императором, ни с кем-то другим и ничем не хотел обидеть императора, но лишь имел намерение осудить неслыханные дерзости и вымогательства, которые творило войско его величества на землях Церкви, то есть в Парме, Пьяченце и в остальной Ломбардии. А о том, сколь они были невыносимы, насколько выходили из всяких границ, свидетельствует разорение самого цветущего города, который только был в мире в наши времена, Милана. Еще и потомки будут помнить, что этот город, бывший щитом для войска императора против его врагов, оборонявшийся с такой верностью ему и с таким упорством против них, вынесший столь жестокую осаду, голод, разруху, столько смертей, – был после этого так бесчеловечно разграблен и разрушен самим же императорским воинством, что его жители как милости просили себе права уйти из него навечно, покинув имущество, дома, древние очаги, родной край. Правда заключается в том, что папа желал обуздать это войско, ради чего заключил союз с Францией и венецианцами, полагая, что у него не остается другого выхода. И что это правда, вот вам самое ясное доказательство, какое только можно представить.
Когда дела складывались так, что папа занял значительную часть Неаполитанского королевства, и его флот стоял у Неаполя, а войска его и его союзников были целы и невредимы, он позаботился о перемирии с вице-королем Неаполя Шарлем де Ланнуа{549}, с намерением лично прибыть в Барселону для переговоров с императором о всеобщем мире. Но, в силу превратности фортуны, последствия этого перемирия оказались плохими, а его прибытие в Барселону – сорвано тем бедствием для нашей религии, о котором говорить будут всегда, но не так, как говорите вы. И когда папа условился с вице-королем о тех владениях, которые тот держал от лица императора, когда уже выполнил соглашение, вернув Аквилу и Салерно, отведя флот и разоружившись, как тот, кто чувствует себя в безопасности, – тут на него и налегло императорское войско во главе с герцогом де Бурбоном{550}. И всем известно, каким образом это было. И поскольку, возможно, вы, вместе с иными подобными вам, скажете, что папа заключил перемирие не затем, чтобы ехать в Барселону, спрошу вас: а зачем тогда он это сделал? Ибо если он имел намерение досадить императору, то странно, что он, находясь в благоприятных обстоятельствах и имея в войне успех, будучи понуждаем со стороны союзников протестами и угрозами, отказался биться до победы, которую уже держал в руках. Ибо, как известно, он не только разоружился и отдал все, что захватил, но и предлагал деньги императорскому войску.