Надеюсь, этого достаточно для ответа на ту часть вашего послания, где вы говорите, что сама тема книги принудила вас говорить дурно о папе: я же заявляю, что не приличествовало вам браться за такую тему.
Вам не стоит удивляться, что я не смог ответить вам без сильного негодования и скорби. Для меня слишком нестерпимо, чтобы такой дрянной червяк, как вы, имел в себе столько яду, что воображал бы себя способным похоронить все труды тех, кто упорно пытается водворить в христианстве мир, – то, чего и я желаю больше всего на свете, и сам, чтобы однажды увидеть, как это совершится, понес множество трудов, разнообразными путями делая все, что в моих силах, ради этой цели. Потому я и предан ей по-особенному, и заинтересован в ней больше других, и не могу не чувствовать сильнее других боль и страдание от того, что столь великое благо подвергается опасности: ведь даже от самого ничтожного человека может подчас произойти большое зло. И, как я уверен, тот, кто рассмотрит причины нынешних бедствий Италии, обнаружит, что начало их было даже мельче, нежели то, которое вы вашим диалогом приготовляетесь дать новому мировому раздору.
Перехожу к другой части вашего «Диалога», где вы говорите, что, желая оправдать императора, не можете не обвинить папу. Эта ваша посылка меня весьма изумляет, и я чем больше над ней думаю, тем больше запутываюсь. Ибо вы не называете того дела, в котором не можете оправдать императора иначе как только обвинив папу; однако совершенно ясно, что это разгром Рима, за который, как вы в начале «Диалога» говорите, император не несет никакой вины. У тех, кого обвиняют, имеется лишь два способа оправдаться: первый – отрицать то, что ему вменяют в вину; второй – признавая это, утверждать, что они поступили по праву или по крайней необходимости. Ясно, что и император перед теми, кто обвинит его в злодействах, совершенных в Риме, не может оправдаться иначе как только или одним, или другим из названных способов.
Итак, если вы хотите оправдать его по первому, негативному способу – то есть утверждая, что он не разорял Рима и не одобрял этого (как вы и говорите в начале вашей книги), – то, конечно, такое оправдание не дает повода к обвинению папы; это очевидно каждому. Стало быть, вам остается оправдывать его, признавая, что он сделал то, в чем его обвиняют, но сделал это справедливо и не без оснований. Только в этом случае обвинение папы будет согласно с вашим намерением оправдать императора, которое вы выказываете еще и когда говорите о несогласии между императором и папой. Иного заключения из вашей посылки, на мой взгляд, вывести нельзя. И меня удивляет, откуда берется ваше двоемыслие и что вас заставляет в данном случае противоречить самому себе.
Но по зрелом размышлении представляется следующее: сами сознавая, что в вашем «Диалоге» только то и правда, что император не виноват в случившемся в Риме, вы пожалели, что высказали ее, и поэтому решили переписать по-новому в вашем письме. Ибо, имея такую любовь ко лжи, что она кажется вам украшающей ваш «Диалог», вы, наверное, страдали от этой единственной правды и огорчались от того, что для вас больше силы имеет ненависть к правде, присущая вам искони, чем честь императора. Ведь вам, как и любому, этот государь известен как великий друг правды, который скорее согласился бы остаться без оправдания, чем оправдываться ложью, – тем более что придуманное вами оправдание настолько бесчестно для его величества, что может быть скорее названо обвинением, чем оправданием.
Так почему же вы не говорите чистой правды, без примеси обмана: а именно того, что император не приказывал и не одобрял злодейств, совершенных в Риме, ни против папы, ни против кардиналов, но, напротив, был крайне огорчен этим? Сказав эту истину, вы не будете принужденным обвинять папу, и вам не потребуется лгать так бесстыдно, как вы это делаете, и не нужно будет говорить вещей неправдоподобных и до того противоречивых, что они исключают друг друга. Ибо вашей посылкой, сделанной в письме, вы явно признаете, что император действовал против папы, а в диалоге пишете, что он не приказывал и даже не знал ничего о том, что учинили в Риме.
Вы пишете далее в том же «Диалоге», что император не наказывает злодеев потому, что «не хочет воздавать злом за доброе дело», считая, что разорение Рима было делом скорее Божьим, чем человеческим. Таким образом, утверждается, что даже если разорение произведено не по приказу императора, то он, во всяком случае, согласился с ним, сочтя за «доброе дело». Относительно этой двусмысленности я не могу разобраться, каково было ваше намерение. И поскольку вы изначально поставили себе целью обвинять и злословить папу, а это может происходить лишь от ненависти, которую вы питаете к христианской религии, то я не хочу больше распространяться об этом, оставляя это на суд Божий, а также тех, в чьем ведении находятся такие дела. Думаю, вы скоро перед таким судом предстанете.
Но я не могу смолчать о другом. Никак не возьму в толк, чего ради вы хотите своими выдумками заставить людей верить лжи и обману о таком добром монархе, как император, когда известно, что его величество не только не повелевал и не одобрял злодейств, произошедших в Риме, но воспринял их с величайшей скорбью и засвидетельствовал это многократно в публичных беседах, когда с кем-либо заходила об этом речь. Он сказал это послам французского короля, короля Англии, венецианцам и флорентийцам, не раз писал об этом собственноручно папе в письмах, полных милосердия и сыновней любви, и, соболезнуя о заключении папы, послал гонцов с приказом его немедленно освободить. Если такова правда, зачем вы пытаетесь убедить мир, будто все эти проявления скорби, все эти слова – одно притворство? Зачем вы хотите, чтобы на императора были возложены грехи его войска? Зачем вы хотите, чтобы его считали обманщиком, имеющим одно на языке, а другое на уме? Смотрите, синьор Вальдес: ни о чем так усиленно не хлопотали враги императора, как убедить мир в том, что пытаетесь доказать вы. А вашим словам будет оказано куда большее доверие, чем словам тех, которые ищут очернить его любым способом, хоть правдой, хоть ложью.
Так что же толкнуло вас на это? После долгих размышлений я не нахожу и не могу вообразить ничего другого, кроме того, на что уже указывал выше: поскольку главная цель вашей книги – очернение папы, то причина, заставившая вас избрать эту цель, – не личная ненависть к его святейшеству, но ненависть к христианской религии вообще. Именно отсюда возникло в вас крайнее желание воспрепятствовать миру и снова разжечь вражду между папой и императором, чтобы увидеть новые разрушения и пагубы на небесах и на земле. Вы, вероятно, думаете этим оставить по себе память среди людей: ведь о тех, кто делает безмерно много зла, говорят не меньше, чем о сделавших великое добро. И если нашелся некогда тот, кто ради славы поджег храм Артемиды Эфесской, то не удивительно, что вам ради гораздо большей славы захотелось поджечь целый мир.
Ибо, положа руку на сердце, с какой другой целью можете вы говорить, будто император по праву может отнять земли у Церкви, низложить папу, лишить его государства и власти и этим сослужить великую службу Богу? Ради чего другого вы всяческой ложью пытаетесь убедить императора, будто его святейшество самый вероломный обманщик и злодей на свете и ни о чем другом не думает, как только нанести удар по его величеству, и в конечном счете объявляете его не только не папой, но даже и не христианином? Для чего эти злобные слова, для чего эти извращения истины? Лишь для того, чтобы, с одной стороны, папа из-за ваших слов, думая, что император намерен захватить государство Церкви и имеет столь низкое мнение о нем, какое вы хотите ему навязать, ни в чем не доверял императору и отнюдь не был расположен к дружбе с ним и чтобы уже просто от отчаяния пошел на всякие крайности, к которым отчаяние приводит. С другой стороны, чтобы император, видя такое поведение, тоже постоянно подозревал его святейшество и чтобы оба они, ожесточенные, постоянно всеми способами вредили друг другу, а тем временем кардиналы и христианские монархи, видя папу в плену, лишенным государства и власти, а Христову Церковь в смятении, решились во Франции, в Англии, или в Германии, или в любом другом месте поставить нового папу. И так совершился бы новый раскол в наше смутное время ересей и войн, и христианский мир распался бы окончательно, и открылись бы ворота туркам и маврам, и они бы вторглись в Италию, Испанию и куда еще им будет угодно, не встречая ни малейшего сопротивления.
Вполне понятно, что ваши замыслы и желания клонятся к этой цели и что для достижения их у вас не нашлось иных средств. Ибо, как любому известно, повода ко всяким бедствиям – тем, что уже миновали, и тем, что еще продолжаются, – всегда искали лукавые души, старавшиеся убедить, с одной стороны, папу, что император хочет отнять у него Рим и все земное владение Церкви, сокрушить всех государей и властителей Италии и править тиранически, – тогда как другие, с другой стороны, убеждали императора, будто папа не хочет, чтобы он имел такое величие, и ради этого договаривается с Францией пойти на него войной, отнять у него Неаполитанское королевство и герцогство Миланское и вообще лишить империи, используя против его величества любые средства, духовные и мирские. И с таким тщанием сеял дьявол ненависть и раздор, что и совершились те дьявольские дела, которые все мы видели.
Теперь же, когда начинает являться истина и видятся многие знаки благоволения папы к императору, как и его величества к папе, – подобно морякам корабля, разбитого долгой и опасной бурей, которые, завидев вдали гавань, вновь надеются на спасение, весь христианский мир, и особенно истерзанная и разоренная Италия, обретает толику надежды на успокоение. И каждый поступает согласно своей природе: как огорчаются злые от этого начатка добра, так радуются ему добрые. Как добрые и духом, и всеми силами тела и чувств подвизаются о том, чтобы совершилось благо, так злые употребляют любые хитрости, любые козни, любые обманы, чтобы пожар войны, с ее разрушениями и пагубами, не только не угасал, но только больше разгорался.