Боюсь, что вы – один из тех, кому не хотелось бы видеть конец терзаний христианского мира; а причину этого я не знаю, чему приписать, кроме ваших внутренних качеств. Не думаю, что это Бог дозволил вам быть таким и чтобы от этой вашей злой воли произошло некое благо, – как, по вашему мнению, Он дозволил то, что связано с Лютером, – и надеюсь, что недостанет у вас силы исполнить ваши злые желания. А император, уже положивший начало исцелению христианского мира освобождением папы, и далее послужит Богу, воздавая Ему за те великие милости, которые Бог ему подал и будет подавать ежедневно, и будет действовать так, что удостоится получить еще намного бо́льшие милости, вкупе со столь великой всемирной славой, какой не имел еще ни один государь. А вы, злобные души, служители дьявола, будете по-прежнему грызть самих себя от ненависти и зависти при виде любого добра, совершаемого в мире.
В вашем письме, написав, что не понимаете, какое такое упрямство нашел я в вас, вы все же подтверждаете, что оставите все, как написали. И я уже не удивляюсь тому, что вдобавок к другим вашим качествам вы еще и безмерно упрямы, и решительно упорствуете во зле, во всяком деле доказывая вашу злонамеренность поступками, которые под стать вашим словам.
Я не знаю, какое еще свидетельство нужно о жизни того, кто оправдывает святотатства, убийства, поджоги и разрушения, кто говорит, что разгром Рима и церкви совершился для блага христианства, и хвалит подвергавших папу и кардиналов такому бесчестию, что души добрых христиан трепетали, представляя, что так могли поступать разве что турки. И раз уж вы хотите оставить все, как написали, я прямо сейчас представляю себе суд, перед которым вы будете доказывать, что поднявшие руку на папу и кардиналов не только не заслуживают отлучения, но достойны славы и оказывают услугу Богу и что весь христианский мир им обязан, а канонист, который с этим не согласен, показывает свое скудоумие; что гораздо лучше папе оставаться в руках императора, а его освобождение, напротив, повлечет за собой зло; что если держать его в плену, то мудрые и разумные будут считать это великим добром, славя благоразумие и доблесть его величества, а осуждать это будут одни простецы и невежды, заблуждениям которых нельзя потакать. По-вашему, стало быть, все, умолявшие императора отпустить папу, все, принявшие как великую скорбь его пленение и разгром Рима, – это заблуждающиеся простецы и невежды, и даже сам император, услышавший их и исполнившийся скорби, оказывается невеждой.
Видите вы, подлый и бесстыжий, что обвиняете всех добрых людей? Я сам могу поклясться, что зрил по этому случаю слезы всех прелатов, всех синьоров, всеобщую печаль и общий траур по всей Испании. И хоть я получил столько чести и любезности от этого превосходного народа, что никогда их не забуду и уже не могу считать себя в меньшей степени испанцем, чем итальянцем, более всего прочего обязывает меня зрелище всеобщей скорби и сострадания, которые испытывали великие и малые, мужчины и женщины, знатные и незнатные, бедняки и богатые – словом, люди всякого рода – от разрушения Рима и бедствий, перенесенных папой. И только вы, с несколькими подобными вам, при этом столь горьком гонении, когда скорбели даже неразумные звери и скоты и самые камни, – только вы радовались разрушению мира и с невиданной жестокостью вместо сострадания, этой единственной утехи несчастных, захотели воздвигнуть ненависть против жалких остатков, уцелевших от Рима и церкви после пожара, подражая злобным словам тех преступных иудеев, что говорили Пилату, побуждая его осудить Спасителя на смерть: «Если отпустишь Его, ты не друг Кесарю!»{553} Уподобляясь им, вы не только говорили, но и писали, что если император отпустит папу, то не сможет оправдаться и оставит по себе дурное мнение среди людей. И вы, мол, не знаете, что скажут о нем в будущем и какой ответ он даст Богу за то, что не смог использовать столь удобную возможность сослужить Ему службу и сотворить благо, достопамятное для христианского мира.
Неужели вы сами не сознаете, каким оскорблением миру будет оставить вас жить на земле? Были ли когда сказаны более гнусные слова? Был ли когда дан более преступный совет какому-либо государю? Какой зловредный язык осмелился когда-либо произнести что-то более бесчеловечное и зверское? Вы же, реформатор уставов и обрядов христианства, новый Ликург, новый законотворец, исправитель признанных святых соборов, новый цензор человеческих нравов, проповедуете, чтобы император реформировал Церковь, держа в плену папу и кардиналов, и что этим делом он не только сотворит службу Богу, но и себе приобретет в мире бессмертную славу? И хотите побудить его к такому нечестивому и преступному делу, сравнивая с Иисусом Христом и утверждая, что если он это совершит, то люди будут вечно говорить: «Иисус Христос основал веру, а император дон Карл V – восстановил».
Ах вы, дерзкий кощунник, адская фурия! Вы, стало быть, еще осмеливаетесь глаза поднимать? Дерзаете показываться перед людьми? И не боитесь, что Бог пошлет с неба молнию и сожжет вас? Не боитесь, что самые темные духи, обитающие на дне адской бездны, утащат вас из мира? Готовьтесь же, ибо божественное правосудие не оставляет столь омерзительные грехи безнаказанными. Поверьте, вороны выклюют ваши зловредные глаза раньше, чем они увидят столь желаемое вами зло, и собаки изгложут мерзкий язык, который вы использовали как орудие, чтобы поджечь мир, раньше, чем вам удастся побудить императора сделать что-то, что не является служением Богу. Так что оставьте на это всякую надежду; ибо его величество, следуя своему благоразумию и рассудительности, доверяя членам своего королевского совета и преподобнейшим прелатам, монахам, грандам и сеньорам Испании, в один голос просившим его величество об уврачевании столь великого зла, познал, в чем состоит истинное восстановление нашей веры, и освободил папу, и возвратился к той любви и тому сыновнему послушанию перед его святейшеством, которое никогда не прерывалось, но встретило некое препятствие – не по вине кого-то из них двоих, а по дьявольскому действию и наущению подобных вам лукавых душ – таких, полагаю, как те, что хвалят ваш «Диалог», а не таких, кого хотите вы увлечь за вашим суждением. И вы ни за что не уверите меня в том, что, как пишете в вашем письме, господин великий канцлер{554}, и господин Хуан Мануэль{555}, и многие богословы видели и одобрили вашу книгу. Ибо, как прекрасно известно, господин канцлер постоянно побуждал императора к тому самому, что его величество и исполнил на деле; то же самое и дон Хуан Мануэль, и оба они оплакивали разрушение Рима как бедствие всей Италии{556}. А что касается богословов, поименованных в вашем письме, которым «Диалог» якобы понравился еще больше, чем вам самому, и они хвалили, одобряли его и, желая иметь копию, настаивали на его напечатании, – могу засвидетельствовать, что некоторые из них отзывались мне весьма дурно и о вас, и о вашей книге; и, оскорбленные тем, с какой наглостью вы лживо прикрываете ваше преступное суждение их авторитетом, возможно, еще вознегодуют о том куда сильнее, чем вы можете вообразить.
Но вернемся к вам, чтобы вы узнали, как быстро обнаружилось и стало всем известно ваше злобное невежество. Вы с великими угрозами предсказывали дурные последствия от освобождения папы. Но теперь его святейшество вот уже много месяцев находится на свободе. И при всех потрясениях, совершающихся в Италии, когда войско императора находится в большой опасности и, кроме самого Неаполя, все Неаполитанское королевство – в руках французов, которые одерживают верх, как того и опасались, – при всем этом, сделайте милость, скажите: какое зло последовало от освобождения папы, какое затруднение для христианского мира, для Италии, для войска императора, для кого-нибудь лично? Ответьте, вы, новоявленный пророк бед, якобы грядущих в наказание за доброе дело, и бесславия, грозящего императору, если он не обрушит мир, как вы ему советуете.
Думаю, вы и сами ясно видите улики, свидетельствующие о вашей злонамеренности; но вы столь бесстыдны, что упорно желаете «оставить все, как написали» и, кажется, не только не боитесь наказания, но ожидаете даже награды за ваши религиозные сочинения. И я уверен: великодушие папы и императора столь велико, что они, возможно, простят вас за относящееся к ним, за то оскорбление, когда вы без вины выставили их обоих самыми нечестивыми и жестокими тиранами на свете; но не подобает, чтобы тот или другой простили вам оскорбление, нанесенное Христу и всей нашей религии. И даже если бы они решили оставить без наказания ваш проступок, не желая думать о столь презренном субъекте, как вы, – поверьте, этого не допустит народ, и сами камни поднимутся с земли, чтобы побить вас, прогоняя из Испании. Ибо эта христианнейшая нация ненавидит и преследует еретиков; и было бы ни с чем несообразно с великим тщанием разыскивать и карать еретиков тайных, а потом терпеть открытых. Так что идите и несите вашу заразу куда-нибудь еще, например в Германию, ибо ваш «Диалог», посланный впереди вас, уже проложил вам путь туда, где вы с радостью будете приняты Лютером и его последователями; но не надейтесь заразить, подобно паршивой овце, все это стадо Христово, о здравии которого хорошо печется его пастырь.
До сих пор вы своим лицемерием обманывали тех, которые могли подозревать, что в вас все еще жив корень заблуждений ваших предков; но не думайте, что, обнаружив себя, вы добьетесь уважения; ибо не замедлят в исполнении своих обязанностей господа инквизиторы, которых в начале вашего «Диалога» вы называете фарисеями и суеверами, говоря, что вам известно, какие пойдут о нем лживые толки. Но они-то как раз и вынесут суждение весьма правдивое. И выйдет на поле обвинитель, раскрывающий ваши тайные чаяния, и не будет вам защиты от Иисуса Христа, на которую вы надеетесь, ибо Христос не защищает своих врагов и не восполняет своей благодатью недостатки тех, в ком нет доброй воли, а отдает их под меч правосудия.