Список вторых блюд всегда богатый, но основу чаще всего составляет простая белая рыба – треска, пикша, мойва, навага, палтус – вареная, жареная, живопросольная, тушеная, припускная, чиненая (с начинкой) грибами, ягодами, кашей, овощами. На гарниры горох, капуста, лапша, толокно, яичница, каша. Яичница на монастырском столе всегда, и как отдельное блюдо, и как гарнир, самый доступный источник белка. Еще творог с разной кисломолочкой. Хлеб свой, естественно, но и пироги с пирожками, как их раньше называли, праздничный хлеб, часто на столе, пряженые (жаренные) в масле, с разной начинкой. Фантазия в приготовлении вторых блюд у монастырских поваров очень богатая, ведь надо приготовить сытную и вкусную еду, обойдясь без мяса. Поэтому и делают блюда с зачастую нам уже непривычным, но неожиданно вкусным сочетанием продуктов. Например, гречка с горохом и луком, так называемая тихвинская каша, которую очень уважала Екатерина II. Но а почему бы и нам не попробовать? Я и решила ее приготовить. Получилось вполне мило и необычно, какой-то новый, наконец, вкус в нашей будничной еде.
Горох надо замочить на ночь, с утра в этой же воде и отварить. Лук мелко порезать, поджарить до красивого цвета и добавить вместе с гречкой к гороху. Потом посолить и поставить тушить-варить на маленький огонь. Получается сытно и интересно, правда. Видимо, после такой насыщенной еды монахам долго не хотелось есть.
Еще один необычный монастырский и очень полезный рецепт, который пригодится каждой хозяйке – паста на хлеб из пророщенной зеленой гречки. Для проращивания надо залить зеленую гречку водой (обычная темная обжаренная не подойдет) и оставить на день-другой. Когда крупа разбухнет, размельчить ее в блендере с чесноком, приправами и водой, добавив немного хлеба. Консистенцию – погуще или пожиже, регулируйте сами. Не знаю уж, догадается кто-то из домашних, из чего эта паста или нет, но добавку попросит точно, да и здоровья прибавит.
Во время постов едят намного меньше по объему, да и калорийность блюд значительно снижается, одни продукты заменяются другими. Вместо кваса, скажем, пьют воду, вместо картофельного пюре мнут вареную цветную капусту, макароны заменяют тонко-тонко нарезанной тыквой или кабачками, привычный хлеб – овсяным или солодяным. На десерт – чай, компот или кисель, пирожки, печенье. Воскресное меню состоит из рыбного борща, жареной рыбы с гарниром из картофельного пюре или риса с овощами, свежих овощей, рыбной нарезки и разных продуктов с монастырского подворья – сыра, сметаны и молока.
Ну а после трапезы и подробного рассказа провели нас по пещерным храмам, игуменья попросила все показать. Храмы выбиты в меловых горах, небольшие, уютные, внутри так холодно, что пар изо рта валит. В одном из них ласточки поселились, и когда монахини поют высокими ангельскими голосами откуда-то сверху, словно и нет никого телесного, один прекрасный божественный звук и только ласточки кругами летают под куполом, – удивительное ощущение, до мурашек. И усилило это ощущение благодати еще и то, что мы в Троицу были – траву с пола, дерева с листочками пока что не убрали, входишь в церковку, как в студеную рощицу, запах сена и трав, лампадки горят, сердце замирает! Место намоленное, душу тревожащее и переворачивающее. Да и дух там правильный, это сразу чувствуется. Случаются вот такие моменты, когда все совпадает – и мысли твои, и место необыкновенное, и время особенное, – именно сейчас и ни минутой позже – и происходит какое-то чудесное очищение. Это не пафос, пафос я не люблю. Это то, о чем и не напишешь, и никак не расскажешь, и не передашь. Вошла – и полились сами собой слезы – вот как это происходит? Почему здесь? Почему сейчас? Почему потом с трудом остановилась? Что это такое было?
А вечером на закате полезла на соседние горы, чтобы порадоваться волшебному виду на монастырь. Покой, солнце на исходе, оранжевое и не такое резкое, шорох травы, крики вечерних птиц, а запах такой, что будит внутри все остатки настоящести, неиспорченности и тихого счастья, о котором хочется кричать… Но не буду.
Тбилиси и Батуми
Прилетела в Тбилиси! В первый раз! Позор, конечно, что до сих пор не была. Из аэропорта нас вез человек-футляр, крупный такой дядя с сильно волосатой шеей и еле помещавшийся в кресле, вполне молчаливый, но активно мрачный. Везет и везет себе, но все время как-то суетится. Креслом поскрипывает, задом шустрит, все время в движении местного значения. Оказалось, что у него все в салоне аккуратно припрятано, педантично рассовано по своим местам, на виду ничего нет. Видимо, не нравится ему беспорядок: очки в бардачке на потолке, и он каждые несколько минут нажимает на кнопочку и достает их, чтобы посмотреть навигатор. А навигатор-то в чехле! Дядя снимает чехол, водружает телефон на держатель, надевает очки, строго глядит на пробку, потом снимает очки, кладет их в нишу над головой, закрывает, потом берет телефон, закрывает чехлом, убирает в бардачок, но в последний момент забывает посмотреть что-то важное и достает его снова, даже не успев закрыть бардачок. И всё по новой – крыша, кнопка, очки, телефон, чехол…
Потом к этому захватывающему ритуалу присоединились еще и ручки с карандашами, которые он доставал из приделанного к приборной доске стаканчика и складывал на сиденье рядом по старшинству. Но их же нельзя было там оставить навсегда! Надо было, видимо, пересчитав, положить обратно! Что он и сделал. А еще всю дорогу он то открывал нам окна, то закрывал, по своему усмотрению…
Интересно с ним было ехать, необычно. Но хоть довез без потерь, и я ему очень благодарна! Так смешно и странно началась Грузия.
А куда обычно в Грузии везут с самолета? Правильно – сразу к столу, а как иначе? Сели, выдохнули, расслабились, выпили по рюмочке и вдруг за соседним столиком началось совсем незапланированное застольное пение, какие-то женщины запели. Кровь моментально всколыхнулась, на месте не усидеть, я и пошла в самую гущу слушать. Петь, думаю, умеют все грузины, это в крови. И поют они, словно говорят, ненатужно, спокойно, и голос идет откуда-то из нутра, из прошлого, хотя поют при тебе – вот они, эти женщины, совсем рядом. И ты стоишь в этом звуке и ощущаешь его, он абсолютно осязаем, и ты понимаешь, что так бывает.
А потом, уже почти ночью, нас повели в театр. Не на спектакль, нет, после того как все закончилось и театр опустел. Я впервые в жизни пришла в театр в это сонное время. А я так люблю все делать впервые. И это был один из тех удивительных разов. Театр имени Шота Руставели в Тбилиси.
Закулисье как зазеркалье, вступаешь в темноту – и уже в другом мире. Сначала запах. Необъяснимый, могучий, объемный, пыльный, какой-то знакомый, но подсознательно, не явно. Потом кто-то включил свет, не весь, а робкий и намекающий, не высвечивающий все углы и закоулки, а осторожно обозначающий путь. И вдруг видишь старое зеркало с поплывшей амальгамой, размазывающее силуэты и отдаленно отображающее реальность. И конь, вернее, его остов, из какого-то древнего, уже давно окончившегося и забытого спектакля, все равно стоит и гордо ждет у выхода на сцену, а вдруг понадобится именно сейчас?
И сама сцена, на которую я ступила, – как отдельное государство, в котором проживается столько придуманных и настоящих жизней, где бушуют самые мощные страсти, где столько раз умирают, чтобы потом встать и поклониться, где столько раз любят, чтобы потом взять и возненавидеть.
Ну что ж, всё, как в жизни. Удивительные спектакли, великие актеры, всемирно известные режиссеры, это даже не обсуждается. Познакомилась с ангелом-хранителем театра, маленькой изящной женщиной, похожей на Эдит Пиаф, на ее породу, вы понимаете. Она живет в театре, иногда в прямом смысле, у нее диван в реквизиторской и вешалка с платьями: это – на премьеру, на всякий случай, маленькое черное, если домой не успеет, это – простое и тоже маленькое черное, на каждый день. И реквизит – каски, зонты, черепа, маски и скромные, чуть запыленные крылья ангела на резинках в углу. И она сама среди всего этого…
Именно она и познакомила нас с ночным театром в день нашего приезда, привела на сцену, постойте минутку здесь, сказала, и ах – включила свет… Призраки гамлетов и отелло прошелестели в колосниках и исчезли.
А совсем поздно, показав нам весь театр с самого верхнего этажа, повела в нижнее фойе, почти под землю, где в начале прошлого века гудело кафе, а стены, как это было принято в Париже, расписывали великие художники. Фрески сохранились, хоть в 1949 году было землетрясение, и театр сильно пострадал. Женщины с русалочьими глазами Ладо Гудиашвили, смешные лягушки Судейкина, еще Зига и Какабадзе… Ходишь, удивляешься, радуешься, что увидела все это, что осталось.
Как, оказывается, здорово иногда еще удивляться!
Пока кровь наадреналинена, срочно пишу. Тот случай, когда необходимо поделиться, но плохо со словами, они забыты, забиты эмоциями, всё, я пропала…
Пригласили на репетицию народного грузинского ансамбля имени Сухишвили-Рамишвили. Ребята в трениках, разные, совсем не на подбор, похудее-потолще, пониже-повыше, полысее-поволосатее, но почти все удивительно голубоглазые, ждут сигнала. Просто ребята, просто стоят в сторонке, просто ждут, ничего особенного.
И вдруг – эхххххх!.. и они превращаются в единый организм, живой, живучий, потрясающе слаженный, мускулистый, залихвастский, глаза навыкате, все 276 или сколько там зубов у каждого, напоказ, аж страшно! И все с таким природным достоинством и статью, с такой породой и благородством! Другой, непривычно бурлящий и выплескивающийся темперамент воспринимается совершенно инопланетно, и ты вдруг понимаешь, какая же медленная и снулая у тебя ленивая северная кровь, которая так скучает и так отзывается на такое «эххх!!!»
Рядом с нами, на скамейке у зеркала, репетиторы, из прошлого века, основной костяк, легенды. Одна красавица, в джинсиках, с шикарной миниатюрной фигуркой, длинными белыми локонами и совершенно без возраста, стала мне нашептывать, чуть растягивая гласные: