Делать ее просто: 250 гр. подсушенного очищенного арахиса, 2 столовые ложки оливкового масла, немного соли, мёд или сахар.
Сначала арахис надо посушить на сковороде и блендером его, в порошок. А затем добавить все остальные компоненты. Ешьте с чем хочется, это действительно вкусно. Но с аккуратностью для аллергиков.
Самая обильная еда – ужин, а весь остальной день сплошные бутерброды и перекусы. Голландия, скорее, всегда славилась своими художниками, а не поварами. Так что походить по музеям – самое нужное занятие после вдыхания цветочных ароматов.
Была на выставке «Весь Рембрандт» в Рейксмузее в Амстердаме, что как маркетинговый ход звучит зазывно и выигрышно, а на самом деле неправда, конечно, совсем не весь Рембрандт здесь, в одном только Эрмитаже его 24 полотна. Ну и в остальных мировых музеях много. Зато на выставке в Амстердаме огромное количество его литографий и другой графики. Захватывает абсолютно – переходишь от одной картинки к другой, будто проживаешь жизнь его героев, так все досконально прописано, прочувствовано и выстрадано. Литографии эти как рассказики на пути к большому роману-полотну, так и размещены они в залах – много-много графики и одна-две большие картины. Очень мощно.
Люблю всякие необычные магазинчики, не как везде. Очень интересуюсь запахами, Зюскинд по мне плачет. Вот и отыскала в Амстердаме один такой бутичок запахов, как в Мюнхене, захотелось сравнить. Его держит обаятельная француженка в спелом возрасте, мягкая и плавная, несмотря на свою худобу, и досконально знающая своё обонятельное дело, а именно, духи. Так хорошо подобрала нам мужской запах – с дымком, табаком, старой затертой кожи библиотечных кресел, основательный, зрелый запах с привкусом сигарной комнаты и начинающего цвести в саду жасмина, что решила облагородиться новым ароматом и я.
Бутичок маленький, одна комнатка, вся уставленная замысловатыми хрустальными бутылочками, и, что нигде и никогда не видела, увешанная портретами тех самых мастеров-нюхачей, которые эти ароматы создали. Кутюрье обычно знают все, они люди публичные, а парфюмеры – как духи, от них остается только шлейф из запаха, а сами они – люди-невидимки.
В общем, стали выбирать. Продавщица, спросив мои предпочтения, сразу выбрала из массы пузырьков несколько и брызнула на бумажки. Выбор ее был восхитительным, очень четким и именно на мой вкус, но в каждом запахе все равно было какое-нибудь маленькое «но», которое мне не давало сделать окончательный выбор. И тогда она мне показала еще один флакон:
– Так пахнет радость. И название немного странное – «Розовая молекула» – прекрасно передает суть духов, похоже на розовое шампанское: вы выпиваете бокал, когда в настроении или хотите это настроение получить. Это запах радости или предвкушения радости, редкий, надо сказать, аромат.
Аромат действительно необычный. Первое, на что я обратила внимание, что запах имеет форму, округлую, как мыльные пузыри в ванной, которые искрятся и переливаются розовым. А потом пришел запах. Запах шампанского, которое только что открыли, еще слышится эхо от пробки, а ты уже подносишь нос к самому горлышку и чувствуешь те первые волны, ту сладкую дымку, которая, как джинн, была заключена в бутылку и вот радостно со своими таинственно— фруктовыми нотками вырвалась наружу!
И да, я посмотрела на фотографию придумщика этого парфюма. Он был слишком хорош, я б и не сказала, что он ценитель запахов, подумала бы, что фитнес-инструктор или киноактер, на худой конец. Но глаза были глубокими и прекрасными, словно он с утра выпил не один бокал розового шампанского…
В общем, Амстердам прекрасен, народ расслабленный, погода хорошая, кажется, что за день появились листья на деревьях, люди сидят, греются на солнышке, из кофешопов попахивает травкой… Но то, что увидела сегодня, очень мне не понравилось – на лесенке у какой-то кафешки сидели два паренька лет 10–11 и по очереди курили косяк. Ни от кого не прятались, просто молча затягивались, тупо уставившись на канал. Светленькие, красивые, голубоглазые, но уже опытные, бывалые… Грустно…
Навпечатлившись видами и запахами, собрались домой. Только взлетели, милый улыбчивый амбал начал ходить по рядам и что-то жарко шептать мужикам на ухо. Семейные отпадали сразу, был поиск одиночек. Нашелся один, мини-Валуев, бритый, всего-то метров 2-х ростом, амбалу под стать. Это было не предложение руки и сердца, а предложение рюмки и водки. Мини, нет, даже микро-Валуев сидел у окошка, а амбал, обращаясь к нему, навис над двумя женщинами, одной подставив подмышку, а другой пузо, и в такой позе ласточки провисел почти весь полет. Женщины были не в характере, в смысле, не стервы, и молча пытались отгородится от лежащего на них чужого дядьке газетками. Делая вид, что читают. А мужики переговаривались, даже тарахтели на весь салон, закидывая одну порцию из спрятанной в пакет бутылки за другой, видимо, чтоб быстрей вставило. Разговор перед каждой рюмкой-стаканом начинался одинаково: «Вот ты мне, как разведчик разведчику, скажи!» И дальше совсем глупо: «Ведь хороша, а? Хороша!» Водка, имелось в виду. Но речь поначалу была внятной и, можно сказать, высокохудожественной: «Из всех алкогольных напитков больше всего уважаю водку. Она предсказуема и понятна, мой организм ее принимает, как принимают легкие воздух, а почки воду, понимаешь, друг, – и он глубоко вздохнул, выпятив пузо еще больше. – Вот у меня как процесс проистекает: выпьешь пятьдесят грамм и поначалу ничего не чувствуешь. Растворилась, как в песке, – он, подмигнув, снова махнул стопку и еще ниже наклонился над бедными тетками, доверительно разговаривая с новым дружбаном. – Добавишь сразу еще пятьдесят, и уже на 5 минут есть какая-то приятная легкость, но пока фальшивая, ясно же, что со ста граммов не приходит настроение, зато нависает неприятное чувство отходняка. Так что надо выпить сразу еще пятьдесят! И вот – со ста пятидесяти ты уже расцветаешь!»
Иногда он вспоминал, что лежит на двух незнакомых женщинах и сразу по-джентльменски говорил: «Леди, извините, мужской разговор! А я Серый, если что!..» Взгляд его все затухал и затухал, он принимал еще порцию и смачно крякал в кулак. И снова: «Вот ты мне, как разведчик разведчику, скажи!..»
Потом при посадке его сняли с баб, посадили на место, а они по-птичьи встряхнулись, убрали ненавистные газеты, и только их многострадальные глаза говорили о том, что терпели от мужиков в жизни и не такое, а этот Серый их ничем не повредил и был им, возможно, даже приятен.
Все уже вышли из салона, а амбал храпел на своем месте в обнимку с синим пледиком. Его растолкали.
Когда стали подходить к погранцам, эта пара «разведчиков», молча улыбаясь, поддерживала друг друга. По одному им явно не стоялось. Серый силился улыбнуться девушке в форме, чтобы стать похожим на фотографию в паспорте, но улыбка превратилась в гримасу.
– Ты, главное, дыши носом и застынь лицом, а то девушка не разглядит, – посоветовал держащий. Амбал собрался, сфокусировав взгляд. Девушка-пограничник улыбнулась одним уголком рта и кивнула, отдав паспорт пьяненькому. Тот долго не попадал ему в карман, но наконец засунул, победно хлопнул по пиджаку и пошел на родину.
Юрмала и дальше на запад
Рижское побережье, Юрмала, Дом творчества писателей, Дубулты – это как вторая родина для меня. Вся Юрмала, по-латышски – «взморье», была километров на тридцать вытянута по побережью и славилась своим мелким, как сахарная пудра, белым песком. Но море при этом было мелкое и прохладное. Этот замечательный курортный городок состоял из пятнадцати железнодорожных станций. Одной станцией и были Дубулты. Мы стали ежегодно, вернее, ежелетно, приезжать в Дубулты со второй половины 60-х. В течение 13 лет ездили туда на отдых с родителями, бабушкой, а потом с совсем еще маленькой сестрой на целых два летних месяца.
Дом творчества писателей был не просто один большой дом, а десяток разнокалиберных коттеджей, старинных особнячков начала ХХ века и сколоченных из досок советских полусараев, приспособленных под писательское жилье. Я с ностальгией вспоминаю их названия: «Директорский дом» – старая развалюха у самого синего, вернее, Балтийского, моря в стороне от всех, где жил директор Дома творчества, сам Михаил Бауман с семьей; «Контора», в которой, помимо администрации, на втором этаже обитали еще и приехавшие-понаехавшие. «Детский корпус» был отдан писательским детям с бабушками, а элитный и по-настоящему «Белый дом», старый красивый особняк, эта высшая ступень иерархии, был обычно занят секретарями Союза писателей. Иногда, скажем, туда заезжал лично главред «Литгазеты» Александр Чаковский, шишка, о которой сейчас уже почти никто не помнит, а тогда это был персонаж. Еще «Дом у фонтана» со скрипучей своей лестницей, ведущей в таинственную одинокую башенку на третьем этаже и, соответственно, фонтаном, где наперегонки брассом плавали лягушки.
А я больше всего любила «Шведский домик», в котором когда-то жил Паустовский. У его входа, прямо внизу у двери на цементной плиточке, был отпечаток маленькой девичьей ножки, дочки хозяина, и первые годы моя ступня легко туда помещалась, а потом вымахала, и всё, сказка закончилась. Еще мне нравился стоящий в стороне от всех среди гротов и утопающий в зелени «Дом с привидениями», а самый главный современный девятиэтажный корпус у самого пляжа я не очень-то любила. Таких домов и в Москве было пруд пруди.
Приезжие отдыханты делились на неофициальные литфондовские категории, не без юмора, надо сказать: мудопис, жопис, допис. Неужели вам не ясно? Му-до-пис – муж дочери писателя, жопис – жена писателя и допис – дочь писателя. Были, конечно, еще и сыписы и тёписы, редко когда маписы. А главным, без сомнения, был сам Писатель, член Литфонда, надежда и опора семьи! Очень часто семью в Литфонде разлучали – селили Писателя с женой отдельно, в Главном, самом-самом главном корпусе, а домочадцев в «Детском», например, или, хуже того, в таинственном «Доме с привидениями». Он стоял особняком от основной курортной и культурной жизни, в самом дальнем углу большого парка с гротами и лишайниками, в тени огромных сосен и объемных густых кустов жасмина, откуда вечером и ночью доносились таинственные женские вздохи и мужские бормотания – детям сразу становилось ясно, что это вздыхают привидения и дом этот так назвали не случайно.