Встает, берет свою объемную сетку с апельсинами, длинную палку от швабры и идет на перрон встречать его, опустив голову с индюшачьей шеей, как старая собака из какого-то фильма, давно потерявшая хозяина…
Жуткое зрелище…
Она встретила песнями несколько поездов, пока мы ждали нашего. Невидяще смотрела куда-то внутрь себя, выходя под дождь прямо к вагонам со своими апельсинами, опереточно пела во весь голос, постукивая огромной палкой от швабры.
– Поооезд во Флоренциюююю…
Подходили новые пассажиры, снимали умалишенную на видео, смеялись.
Вернулись обратно через несколько часов. Те же черные с букетами зонтов, две цветастые пышные цыганки и несколько разбросанных по перрону апельсинов.
Всё.
Было у нас с сыном какое-то время назад кафе. Продержалось пару лет, проскрипело, пропыхтело, но не выдержало. То налоги какие-то новые, невиданные, волшебные – не дышать-не выжить, то перерытая до невозможности бедная Москва и милая сердцу плитка, закрывшая на годы все пути и подходы к еде, пыль столбом, дым коромыслом, короче, никак, задушили.
В огромные сетевые рестораны не хожу никогда, ни в Москве, ни в путешествиях. Не люблю ширпотреб, уважаю авторство во всем. И тут, в Тоскане, в маленьком городке зашли наугад в махонькую кафешку на 7 столиков, которую много десятков лет держит настоящая итальянская семья со всеми вытекающими.
Шум, крик, темперамент, говорящие широкие жесты, пар до потолка, лязг кастрюль, хохот, разбитая тарелка, снова хохот. Человек в семье много – папа на пицце, мама на разносе и у плиты, два сына-подростка, гортанно приглашающие зайти на огонек и помогающие выдавать заказы, сеструха папы – официантка и, наконец, баушка, уже довольно скрюченная и скрипучая, но сурьезная и лихо шурующая у плиты. Само кафе с открытой кухней – всего метров 30 квадратных, меню большое для такой семьи, все, что угодно, вкусно, сытно и без проблем, справляются. Поподглядывала, как ловко и с какой любовью они ладно сообща орудуют, порадовалась. Бабулька занимается только пастой: тесто, соусы – это к ней. Когда блюдо готово, официантка, то есть ее дочка, торжественно забирает тарелку и звонко чмокает бабулю в лоб.
– Мамма мия, как шикарно пахнет! Ты ж моя красавица! Может, сами съедим? Прям отдавать жалко! – и они громко смеются, похрюкивая.
А паста на самом деле чудесная, та самая домашняя, о которой и мечталось, когда сюда ехали.
Так я не о пасте, а о наших российских возможностях. Вроде, они есть, вернее, их видимость, а на самом деле все очень сложно.
Я самый средний класс, я пытаюсь сама зарабатывать, ни на кого не рассчитывая, исправно плачу налоги. Я та самая песчинка, на которой стоит экономика. Очень примитивно, но разве не так? Так зачем же эту песчинку выбивать из основы? В год, когда наше кафе приказало долго жить, закрылась половина всех существующих кафе в Москве. ПОЛОВИНА! И все это случилось задолго до пандемии! И дело, как я понимаю, не только в кризисе, просто никому совершенно не интересна судьба человечков-песчинок.
И вот передо мной эта милейшая бабуля у плиты в итальянской глубинке. Аренда их кафе – три-четыре дня работы, потом неделя – отрабатываются зарплаты, еще денек – на закупку еды плюс налоги. И всё, получай прибыль! Вкладывай, развивайся, никто не душит! Снова примитивно, но именно в этом суть и простой расчет.
Порадовалась я за эту милую итальянскую семью, за детей их и внуков.
Просто порадовалась. И всё тут. И еще рецепт их славных мини-пирожков из фило слямзила.
Фило – это самое тонкое пресное вытяжное тесто, которое раскатывают почти прозрачными пластами, дома его делать ни к чему, оно продается в магазинах. Его как-то мало у нас используют, а зря – оно легкое, не очень калорийное, прекрасно румянится и красиво ложится. А как мило хрустит! Поскольку пресное, с ним можно делать всякое, и соленое, и сладкое, но вот конкретные бабушкины пирожульки.
Для начинки берем рикотту с пармезаном. Рикотту для консистенции, пармезан – для характера. Сыры натираем на крупной терке, добавляем сырое яйцо для связки. Отдельно на сковородке притушиваем раздавленный чеснок на сливмасле, щепотку цедры и зелень – шпинат, петрушку, базилик и мяту, недолго, пока не размягчеет. Перемешиваем с сырами, присыпаем любимыми пряностями, это и есть начинка. С фило поступаем, как в инструкции – промасливаем слои (по 3 листа), закладываем начинку и закручиваем верхушку. Верхушку смазываем маслом. И в печь! Сами поймете, как готово – будет румяно и вкуснопахнуще!
Шляемся по Флоренции, люблю я ее. Куда ни глянь – тут Микеланджело жил, там Леонардо проходил, а здесь вообще сам Галилей шустрил в эпоху местного средневековья. Везде следы величайших, повсюду гении, словно не в город попала, а в энциклопедию. Ну и разглядываем, конечно же, флорентийские витрины – они прямо как в музее, разнообразие и красота независимо от того, что там продают. Вот парное мясо, например, во всей своей свежести и Т-боновской красе – тыкай пальцем в понравившееся и жди положенные минуты, пока завернут! А вот подвесная колбасная витрина – над головой не просто окороки, а громадные копченые туши, даже страшно, что сорвутся и прибьют! Зато заааапаааах…. У каждого ресторана – открытая витрина из сезонных продуктов: в тот раз это были букеты артишоков и развалы грибов. На витринах ювелирных красиво всё! Ну, почти всё. Здесь, в Италии, замечательные резчики по кораллу, ракушкам, бирюзе, серебряные мастера шикарные, лучшие в мире дизайнеры, думаю. В общем, что ни витрина, то песня и произведение искусств! Ну а про тряпки и говорить нечего.
И вот посреди всего этого возрожденческого архитектурного великолепия и высокохудожественно украшенных витрин выбираем ресторанчик, где за соседним столом – русская пара в самой своей зрелости. Не подумайте, уж я-то не против соотечественников, наоборот, горжусь, что в лучших местах по всему миру появляются указатели и таблички на русском, радуюсь. Но тут другой случай и радость другая, как на привозе в Одессе.
Пара самобытная, разнокалиберная, харАктерная, с явной иерархией, не каждый день такую встретишь. Она с лишневатостью тела, в коротком цветастом гуччи-образном платье, открывающем могучие ляжки на руках. Много по всей фигуре такого же объемного, как и сама, золотца. Стрижка под мальчика, властного и капризного, много густейших накладных ресниц, смачно нарисованных бровей полумесяцем и разнообразных оттенков грима. Он сильно миниатюрнее ее, как принято в природе у пауков, но одет в разноцветное, как у птичек, в веселящие цвета, видимо, чтобы специально радовать глаз супружницы. Завела она его, скорее всего, давно, после шальной молодости, чтобы был. Просто был, так положено. Как берут йорка, например, сумочку биркин или часы брегет. А он, видимо и не сопротивлялся. Тихий, беспрекословный, с вечно извиняющимися глазками. И зовет ее мило – мамусик.
– Мамусик, тебе винишко взять?
– Винище сам пей! Кислятина одна! Не хочу!
– Хочешь, послаще возьму?
– Да отстань, наконец, мозгоклюй, я не вино, а макароны просила!
– Мамусик, не шуми, сейчас принесут, я заказал! – извиняется мозгоклюй.
– Пойди спроси, когда принесут! А колбасное ассорти взял?
– Конечно, мамусик, я все правильно сделал!
– Правильно собака серет, да неправильно кладет! – довольно громко утверждает мамусик, считая, что в Италии, кроме нее, русских больше нет.
Я лучусь тихим писательским счастьем – какие персонажи сами идут в руки. Прижужухнулась, потягиваю белое тосканское, совсем даже не кислое, и слушаю продолжение…
– Проверь сходи про ассорти, говорю! Уже полчаса прошло! Не сиди на месте, работай!
Мозгоклюй и глазом не повел, пошел, пошептался с официантом, вернулся.
– Несут, мамусик, несут!
– Ну гляди, чтоб мне не пришлось тереть твой хрен на мелкой терке!
Вот я всегда была в восторге от Флоренции, очень творческое и впечатляющее место!
Как смешно всё замерло по привычке в первых январских днях, даже здесь, в Центральных Италиях, как все ушли в отдых, в загул, в запой и в себя…
Как настороженно повсюду народ привыкает к новогоднему состоянию, чуть замедленно, боязливо, вроде как акклиматизируется на неизвестной 2020-й территории.
Как вяло уже на третий день допивается из новогоднего бокала шампанское, давно превратившееся в простое сухое. Как еще не убрано дома, какие завалы задумавшихся салатов в холодильниках и как пусто на улицах.
Как вдруг раздаются запоздавшие звонки: прости, не могли дозвониться, куда пропала, с Новым годом, с новым счастьем!
И мы, все оставшиеся, входим, как в реку, в новый год, в ожиданиях, в надеждах и чуть с опаской, а как же, это нормально.
И берем обычный разбег, вживаемся и на какое-то время успокаиваемся, откинув ежегодную финишную ленточку…
И всё начинается сначала.
Наверное, это и есть счастье! Ну и что, что это 2020! Дай бог, переживем и его!
Петрозаводск и дальше на север
Карелию очень люблю, место это отцово, учился он там в универе, когда его не приняли в московский Литературный институт, сказав, что профнепригоден. Ну и отправился он к своей маме с отчимом в Петрозаводск, где те работали в 50-х. Много раз была в этой стороне, объездила всю Карелию за столько-то приездов, но все равно наведываюсь туда, как только есть возможность. Красота вокруг северная, люди тихие, добрые, самобытные, дороги подразбитые были, сейчас выправились, небо свинцовое низкое, морошка болотная, комары размером с зайца – не жизнь, а сказка! Вот и еду. Поездом – ночка.
Стук в купе, заглядывает начальник поезда. Я уж решила, что опять что-то проводнице сказанула или во сне дернула стоп-кран! Нет, улыбается, спрашивает:
– Доброе утро! Как вы отдохнули?
– Шикарно, спасибо!
– К девочкам претензии, замечания есть?
– Они выше всех похвал!
– А какая вы красивая. Вас телевизор искажает. В жизни намного лучше.