Прием Чаплина
Глава 1
Дубовая — одаренная ведунья.
Иван Николаевич Терн — городской журналист.
Никодим Прокофьевич Горт — закрытый землевладелец, вдовец.
Арсений Горт — старший сын Никодимк Прокофьевича. Будущий наследник.
Василий Горт — средний сын в семье Гортов. Будущий купец.
Федор Горт — младший сын в семье Гортов.
Сьюзи — племянница Никодима Прокофьевича Горта. Живёт в столице с семьей.
Черноволос — полноправный маг, аристократ.
Мужчина в дорогом по местном меркам фраке поежился и глянул на седую женщину, что сидела на лавке у дома.
— Мерзко как, — произнес он, присаживаясь рядом. — Туман этот еще…
— Последний туман перед посевной, — спокойно ответила та.
— Откуда знаете, что последний? — нахмурился он и передернул плечами.
Женщина выразительно взглянула на него и тот хмыкнул.
— Что? У ведьм свои приемы?
— Еще раз ведьмой назовешь — мочиться кровью до осени будешь, — спокойно ответила она и взглянула на улицу, где во дворах уже собирался народ.
— А как мне вас называть? — спросил мужчина. — Имени мне вашего так и не сказали. Сказали, вы — «Дубовая». А что и почему, не сказали.
— Ну и зови Дубовой.
— Но вы ведь ведьма… — произнес городской хлыщ и тут же осекся от недоброго взгляда собеседницы.
— Ведунья.
— Ведунья?
— Ведунья, — кивнула та, продолжая смотреть за едва различимой суетой в соседних дворах.
— А в чем разница?
— Мы со смертью дел не имеем. Грех на душу не берем, — спокойно ответила она.
— Вот как… И… все?
— А тебе еще что-то надо? — хмыкнула Дубовая.
— Нет, просто… я не силен в сельских магических искусствах, — пожал плечами он.
— Тебя-то как звать? — спросила женщина. — Привели уже ночью, сразу спать улегся.
— Иван Николаевич Терн. Я из газеты городской. Максим Никифорович договорился с Гортом, чтобы мне ритуал плодородия показали. Хотим местный справочник ритуалов и верований выпустить.
— Никодим Прокофьевич, значит, с чиновничьими дела имеет, — задумчиво произнесла ведунья.
— Никодим… Кто?
— Горт. Никодим Прокофьевич Горт.
— А, простите, — усмехнулся мужчина. — Нет, просто его сестра у нас в редакции работает. Договорились вроде бы как… Я уж не в курсе, о чем.
— Понятно, — кивнула ведьма.
В этот момент на другом конце села раздался мелодичный женский голос:
— За тума-а-а-аном ничяго не ви-и-и-идно…
Мужчина, несмотря на то, что ещё недавно ежился от холода, выпрямился и посмотрел в ту сторону.
— Началось?
Ведунья поднялась, за ней поспешил и мужчина. Он направился к калитке деревенского дома, но Дубовая его тут же остановила:
— Калитку не трожь!
— А? Почему?
— Нельзя. До нас дойдут — тогда можно.
Мужчина нахмурился, поглядел вокруг и в тумане заметил соседей, что, уже нарядившись в традиционные наряды, стояли у калиток и терпеливо ждали.
Высунув голову над забором, журналист из города взглянул по улице, в сторону пения, в котором уже добавилось несколько голосов. Не обращая внимания на недовольное сопение ведуньи за спиной, он напрягал зрение, пытаясь разглядеть, что там происходит.
— Уймись! Подойдут — все увидишь, — наконец не выдержала ведьма.
— Почему в тумане? Почему на рассвете?
— Потому что днем иль ночью тумана нет, — буркнула женщина. — А туман — так по преданиям заведено. Из тумана все вышло, все туманом во конце времен и станет.
Мужчина засунул голову обратно, задумчиво взглянул на женщину и, тяжело вздохнув, встал рядом с ней.
— Ты с Марьей приехал? — спросила меж тем ведьма, чтобы отвлечь его от мыслей о «непристойном», по местным меркам, поведении.
— Марией Прокофьевной? — взглянул на нее Иван Николаевич. — Да, мы с ней приехали. Она с дочерью, а у них в доме даже лечь негде. Вот меня к вам и поселили. У вас неплохой дом, кстати. Ухоженный. Так и не скажешь, что там ведунья живет.
— Не живет там ведунья, — вздохнула Дубовая. — Я тоже пришлая, с юга. А дом этот гостевой выходит. Вдова бездетная там жила. Дом славный, но себе никто не взял и не заселился.
— Почему?
— Плохой смертью умерла. Дурной след на семействе будет.
Терн задумчиво глянул на ведунью, а затем на появившихся в тумане людей. Протяжную песню пело уже несколько десятков голосов. Впереди шел мужчина с наголо бритой головой в красной рубахе и красных штанах. Справа от него шел высокий широкоплечий парень в синем халате, подпоясанный белым поясом. Слева парень помладше в зеленом жилете на голое тело и коротких зеленых шортах. За их спинами виднелся самый младший из передней делегации — парнишка лет шестнадцати, одетый в подобие мантии из серого материала. На голове у него был венок из кленовых веточек. Причем сложен был так, что листья были один к одному, образуя подобие короны из листьев. В руках у него была пара веток, которые он нес над головой.
— Они братья что ли? — задумчиво спросил журналист.
— Семья. В красном — Никодим Прокофьевич Горт. Справа старший сын — Арсений. Мудрый муж выйдет. Учится исправно, хоть и слаб на дело. Больно долго думает. Слева — средний сын Василий. Тот еще заноза. На месте не сидит, постоянно за все хватается, да до конца не доводит. За спинами их — младший Федька. Этот как в былинах старых. Старший был умен и статен, средний был и так и сяк, ну а младший был совсем дурак.
— Он убогий что ли?
— Нет, но дел путевых за ним не помню. Все у него как-то… Из рук валится. Хотя видно, что старается.
— А зачем ему веники в руках? Это для бани? Они какие-то странные…
— Ветви, — недовольно буркнула ведунья. — Ветви это кленовые, а сам он прародитель Животь.
— Это какой-то бог? — не унимался журналист.
Дубовая тяжело вздохнула, недобро глянула на собеседника и молча направилась к калитке. Процессия из трех сыновей и отца семейства прошла их калитку. Терн хотел было выйти за женщиной, но та остановилась, пропуская всех людей. В итоге, они оказались в конце уже собравшейся толпы, растянувшейся в колонну.
— А почему мы в конце встали? — вполголоса спросил мужчина.
Тут к ним обернулась женщина и молча кивнула ведьме, а затем с улыбкой и журналисту.
— Здравствуйте, Мария Прокофьевна, — кивнул Иван Николаевич.
Женщина взглянула на ведунью и с виноватым выражением лица одними губами произнесла: «Прости меня».
Дубовая недовольно сморщилась, глянула на журналиста, снова на сестру Горта и молча показала ей кулак, после чего та отвернулась.
— Вы знакомы, да? — догадался журналист.
— С тех времен, как мать ее разродилась, — буркнула ведунья.
— Мать ее раз… Погодите, сколько вам лет?
Ведьма молча зыркнула на идущего рядом городского хлыща, что выбивался из местного колорита традиционных рубах и сорочек.
— Понял… извините, — пробурчал он.
Процессия тем временем вышла из села и направилась на небольшую поляну, где находилось приметное место — два огромных валуна. Один стоял вертикально, возвышаясь над поляной на три метра. Второй, точно такого же размера, лежал на земле, образуя площадку перед ним. У стыка вертикального и горизонтального камней находился небольшой, по колено, постамент, словно алтарь. Продолжая петь на ходу, люди неторопливым шагом шли к положенному месту.
— Почему не все поют? — спросил журналист. — Есть какие-то правила?
— Тот, кто жизнь не дал, петь на поминании Животи не может. Гость тоже права голоса не имеет.
— Дети, гости и бездетные молчат? — уточнил Терн.
— Так, — кивнула ведунья.
Процессия тем временем дошла до места и начала выстраиваться вокруг основного камня.
У алтаря встал младший сын Федор и развел руки в стороны, изображая клен. Вокруг камня собрались мужчины в рубахах, на которых красовалась вышивка, и положив руки друг другу на плечи, встали в круг.
На «сцену» перед камнем вышел глава семейства Горт и два его сына. Закинув на плечи друг друга руки, встали в линию.
Песни утихли и повисла тишина. Все чего-то ждали.
В это время женщины вышли к мужчинам в кругу и вложили им в одну руку по небольшой глиняной дощечке пятиугольной формы с какой-то странной надписью. Взяв одной рукой таблички, вторую они оставили на плечах соседа справа.
— Что это? Это те самые «Кифовы» таблички? — вполголоса обратился журналист к ведунье.
— Плодородия угол, — сморщившись, ответила она. — Киф про них первый написал, а таблички называются — Плодородия угол. У поля пять углов, в каждый угол надо такую табличку закопать. А её перед этим высушить на солнце, не давая дождю замочить, опосля в печи на дубовых дровах обжечь. Только после того в ручье три седмицы вымачивать надобно.
— Это я читал, но…
Дубовая не стала слушать нового вопроса, сместилась чуть в сторону и подошла к плоскому булыжнику. К ней тут же подошла молодая девушка, вложив в руки отполированный посох из цельной ветки. Кривой, непримечательный, и видно, что старый.
Дубовая уперла его в камень, осмотрела всех собравшихся и принялась отбивать ритм.
Тук. Тук-тук. Тук. Тук-тук.
На третьем цикле женщины затянули песню, и их подхватили мужчины. Иван Николаевич задумчиво осмотрел происходящее, затем опустил взгляд на камень, по которому стучала ведунья. В месте удара виднелось заметное углубление.
Журналист задумчиво хмыкнул и взглянул на «сцену», где мужчины начали приплясывать. Стоящие в кругу начали делать шаг влево, двигаясь по часовой стрелке, громко притопывать и снова делать шаг, подчиняясь ритму который выстукивала Дубовая, и поддерживали женщины своим пением.
Иван Николаевич удивленно поднял брови, затем взглянул на ведьму и снова на танцующих деревенский танец мужиков.
— Они же просто танцуют, — удивленно произнес он, подойдя к ведунье, но та не ответила.
Она молча продолжала выстукивать ритм, а на сцене разворачивался свой танец, в котором мужчину в красном пытались перетянуть в свою сторону парни в синем и парень в зеленом. Младший сын Федор стоял на месте, изображая дерево и, судя по лицу, своей ролью он не очень-то был доволен.