Элли сосредоточивает взгляд темных глаз на мисс Гилберт и добавляет всю ту ненависть, которую испытывает, к своим словам.
– Отлично, наблюдайте. Но будьте осторожны, мисс Гилберт, потому что у меня есть ощущение, что я здесь задержусь гораздо дольше, чем вы.
Глава 28
Имоджен
– Как все прошло сегодня?
– Боже, Дэн, это ужасно! Как же они относятся к этой девочке!
Я содрогаюсь только при мысли о том, что видела. Сейчас семь вечера. Я только что вошла в дом, у меня все болит. Я слышала, что первые недели беременности могут быть очень тяжелыми, можно чувствовать себя постоянно измотанной, но это же нелепо. Неужели растущий внутри тебя ребенок заставляет расплакаться от того, что в ванной закончилось мыло? Дэн вручает мне кружку с зеленым чаем, я смотрю на него, и у меня крутит живот. Сейчас я готова убить за бокал вина.
– Учительница Ханна Гилберт просто сумасшедшая, – рассказываю ему, ставя кружку с чаем на столешницу. – Создается впечатление, что у нее зуб на эту девочку. На одиннадцатилетнего ребенка! Я никогда не видела ничего подобного.
У меня перекашивает лицо, и я стараюсь не расплакаться. Я чувствую себя такой усталой.
– Эй, успокойся. Иди сюда.
Он сгребает меня в объятия, а я прячу лицо у него на теплой груди. Без предупреждения начинаю рыдать, заливая слезами его джемпер. Через несколько минут я отстраняюсь и вытираю лицо рукавом.
– Все оставленные записи в жутком беспорядке, просто набор отдельных бумаг. Эта Эмили просто ленивая корова, ей явно было на все плевать, черт ее побери. И ей сходило с рук то, что она делала самый минимум работы, меньше просто было нельзя, а потом она взяла и сбежала, чтобы выйти замуж, и оставила свою кучу дерьма другим. Кстати, все они ведут себя как-то странно, когда речь заходит об Эмили. Кто бросает работу, чтобы выйти замуж? Я думаю, ее уволили, а все просто боятся об этом говорить. Это смешно, потому что обо всем остальном они говорят. Постоянно. Я и подумать не могла, как будет сложно работать в общем зале. – Я вздыхаю. – Я допустила серьезную ошибку?
Дэн качает головой.
– Конечно, нет. Тебе просто нужно восстановить веру в себя после случившегося. Как думаешь, ты можешь помочь этому ребенку, этой Элли?
– У меня даже не было возможности встретиться с ней лично, – признаюсь я. – Но да, я, конечно, сделаю все, что смогу. Конечно, я ей помогу.
– Значит, это не ошибка, так? Если эта работа означает, что ты поможешь одному ребенку, которому раньше не помогал никто, то это просто не может быть ошибкой.
Я вспоминаю время своей учебы в школе, думаю, как могла бы сложиться моя жизнь, если б рядом оказался хотя бы один неравнодушный человек и помог мне так, как я могу помочь Элли.
– Ты прав. Ты всегда прав. – Я улыбаюсь, тянусь к Дэну и целую его. – Спасибо тебе.
– Я здесь для того, чтобы помогать тебе. Пей чай, а я потом помассирую тебе ноги. Предполагалось, что ты здесь расслабишься, а не будешь испытывать еще больший стресс, чем на твоей предыдущей работе.
У меня опускаются плечи.
– Я знаю, – вздыхаю. – Прости. Я уверена, что все будет хорошо, когда я со всем здесь разберусь и войду в рабочий ритм. Это место было вакантно какое-то время, и, судя по тому, что я вижу, никто ничего не делал. – Я поднимаю руку, когда он протягивает мне кружку с заваренной крапивой, от которой воняет мочой. – Пожалуйста, не надо, Дэн. Я не хочу пить гребаный зеленый чай. Завтра я встану и снова буду отлично работающей маленькой детской машинкой.
Дэн выглядит огорченным. Я тут же жалею, что высказалась таким резким тоном, но не могу заставить себя извиниться. Я могла бы рассказать ему об истинной причине своей раздражительности: я в таком состоянии, потому что в моем организме бушуют гормоны. Он очень обрадуется, мгновенно простит мою раздражительность, но я просто не могу заставить себя в этом признаться.
«Черт побери, Имоджен!» – ругаю себя, а Дэн просто кивает и выходит из комнаты. У меня болит голова. Как так получается, что я трачу столько времени, пытаясь решить проблемы других людей, и не могу заставить себя дать ему то, что он хочет?
Глава 29
Элли
Элли сидит на скамье в дальнем углу игрового поля и достает блокнот. Перерыв на обед – мучительное время. Возможно, даже хуже, чем уроки, когда она может, по крайней мере, попытаться убедить себя, что находится в своей старой школе со своими старыми подругами и они передают друг другу записочки с именами мальчиков, которые им нравятся, рисуют вокруг них сердечки или просто что-то бессмысленное.
Теперь она смотрит на поле, где мальчики играют в футбол. Девочки собираются группами, хихикают и смотрят на мальчиков. Почему у нее нет подруг? Почему ей так нелегко их заводить, не то что раньше? До пожара, до… всего. Может, и правда то, что про нее говорят, то, что шепчут, когда думают, что она не слышит. Может, она на самом деле опасна. Можно заставить что-то случиться, просто желая этого? А если это правда, она действительно хотела смерти своим родителям? Она злилась на них, это правда, но она никогда не представляла жизнь без них.
Мысль, что она сама каким-то образом виновата во всем случившемся, невыносима. А если это так, если она является каким-то злобным фриком, то она на протяжении всей своей жизни не сможет ни с кем сблизиться. А что, если она принесет им зло, заставит страдать даже до того, как подружится? Нет, проще держаться подальше от людей, а не дружить и уж точно никого не любить, по крайней мере, пока. Пока она со всем этим не разберется. «Может, это и не навсегда», – думает Элли, хотя понятия не имеет, сколько нужно времени, чтобы со всем разобраться, и каким образом она сможет с собой справиться.
Глава 30
Имоджен
Я смотрю сквозь одностороннее стекло в двери кабинета, отведенного Службе медико-санитарной и социальной помощи. На стуле в коридоре перед ним сидит девочка. Это совершенно точно та девочка, которую неделю назад обвинили в том, что она толкнула свою школьную подругу на проезжую часть. Она меньше, чем другие одиннадцатилетние девочки, которых я видела в школе, и выглядит более худой. Я не понимаю почему – ведь социальные службы занялись ею не из-за плохого обращения, не из-за того, что о ней не заботились и не проявляли должного внимания. Насколько я могла убедиться из тех документов, которые мне прислала Флоренс Максвелл, вопрос плохого обращения с ребенком вообще не вставал ни до пожара, ни после. У нее чистые длинные темные волосы, ногти подстрижены, нет видимых признаков того, что она не моется, но все равно ее физическая форма явно оставляет желать лучшего.
Я открываю дверь и улыбаюсь ей максимально дружелюбно.
– Элли? Теперь можешь заходить.
Судя по виду девочки, она относится к происходящему, как к визиту к стоматологу или чему-то не менее неприятному, что ее заставляют сделать. К подобному я привыкла: дети смотрят на социальных работников как на врачей, учителей или полицейских. Их нужно бояться, пока не убедишься, что к тебе нет претензий.
Я рассматриваю ее более внимательно и понимаю, почему Элли кажется маленькой: форма на ней на размер, а то и два больше, чем нужно. Одежда не слишком огромная, в первое мгновение даже не понимаешь, что размер больше, чем нужен, но на подсознательном уровне создается впечатление, будто девочка меньше своих одногодок. У меня разрывается сердце при мысли, что она в таком юном возрасте лишилась всех и всего, что любила, всего, что в ее возрасте кажется незыблемым: семьи, дома, одежды. Ни один одиннадцатилетний ребенок не ожидает, что все это будет так жестоко у него отобрано.
– Хочешь сесть на диван? Или тебе будет более комфортно у письменного стола?
Элли кивает на письменный стол, я киваю в ответ.
– Без проблем. Присаживайся. Хочешь попить?
Девочка смотрит на свои колени и молчит. Я помню, что она сказала после инцидента в городе: «Вам на самом деле не следует врать. В старые времена вам бы вырезали язык». При виде ее я вспоминаю, как в тот день у меня по спине пробежал холодок. Наливаю себе стакан воды, возвращаюсь к письменному столу и устраиваюсь напротив нее.
– Элли, ты помнишь меня? Мы виделись в тот день в городе, когда с твоей подругой произошел несчастный случай.
Элли кивает.
– Она мне не подруга.
– Как ты сейчас относишься к случившемуся тогда? С тобой все было нормально после того случая?
Молчание. Я решаю сегодня больше не поднимать этот вопрос – мы можем к нему вернуться на следующих сеансах.
– Ты знаешь, почему меня попросили сегодня поговорить с тобой?
– Из-за пауков.
– Нет, меня попросили встретиться с тобой до этого случая. Ты ведь раньше разговаривала с психологами?
Элли кивает.
– Они все хотели говорить о моих чувствах.
– Ну, я надеюсь, что в конце концов говорить будешь ты сама, – я улыбаюсь, пытаюсь смотреть на Элли ободряюще, но не вижу никакой ответной реакции. – Я хочу, чтобы ты знала: я не собираюсь заставлять тебя говорить ни о чем, что вызывает у тебя дискомфорт. Я здесь не для того, чтобы что-то у тебя выяснить, а затем передать это твоим учителям или опекунам. Эти сеансы предназначены для того, чтобы у тебя было безопасное место, где ты можешь выразить свои чувства и при этом не опасаться, что у тебя из-за этого возникнут проблемы. Никто здесь не будет обвинять тебя. Я не учительница. И не следователь, – добавляю я.
Элли смотрит на меня с ничего не выражающим лицом. Невозможно понять, верит она мне или нет. Я невозмутимо продолжаю дальше.
– Может, ты хочешь о чем-то поговорить, Элли?
Она не отвечает, не кивает, не качает головой. Я начинаю говорить еще мягче.
– Может, начнем со школы? Тебе нравится в школе?
– Раньше нравилось.
Элли говорит очень тихо, словно впервые проверяет, как звучит ее голос. Я жду несколько секунд.