– Сара Джефферсон. – Она кивает на небольшой обеденный стол в углу. – Пожалуйста, присаживайтесь. Хотите чаю, кофе?
– Кофе было бы прекрасно. У вас случайно нет без кофеина?
Судя по выражению лица Сары, я могла бы попросить литр сидра.
– Нет, не думаю, простите. Мне послать Мэри в магазин?
Я быстро качаю головой.
– Нет, на самом деле не нужно. Чай прекрасно подойдет, если он у вас есть.
Чайник уже вскипел, и у меня создается впечатление, что Сара полностью приготовилась к визиту социального работника перед тем, как произошло то, что произошло непосредственно перед моим появлением. Она заваривает чай, а я наблюдаю за ней. Вид у нее элегантный, при этом на ней надета повседневная одежда, ногти чистые, волосы аккуратно зачесаны назад и заколоты. Если не считать свежих пятен на стене, в кухне чисто и аккуратно, все очень прилично. Выглядит как обычный дом нормальной семьи, типа того, в котором выросла Пэмми, но очень далекий от того, в котором воспитывалась я.
– Мы уже встречались раньше, – говорю я, когда Сара несет чашки с чаем к столу. – В городе. Помните? Мой муж очень удачно избежал столкновения с одной из школьных подруг Элли, вовремя вывернув руль.
На лице Сары появляется узнавание, и она краснеет.
– Конечно, простите. Я не сразу вас узнала, хотя мне показалось, что у вас знакомое лицо. Тот день был… – Она запинается в поисках подходящего слова.
– Напряженный? – подсказываю я. – Да, это так. Я ужасно себя чувствовала из-за случившегося.
– Ну, вашей вины там не было. – Сара хмурится. – Та женщина…
– Мать Наоми Харпер?
– Да, она устроила много шума из ничего, как я думаю. Полиция приезжала к нам сюда, они сообщили, что снова поговорили с Наоми и она совершенно четко заявила, что оступилась на краю тротуара. Наверняка просто дурачилась и свалилась, вы же знаете, какими бывают дети. И я подумала, что Маделина отреагировала просто ужасно. – Сара выглядит смущенной, словно не хочет, чтобы ее посчитали безразличной. – То есть я хочу сказать, что она, конечно, расстроилась. Если б ваш муж мгновенно не среагировал, бог знает, что могло бы случиться. Как я предполагаю, любая бы так отреагировала.
А я думаю, что не любая стала бы обвинять одиннадцатилетнюю девочку в попытке убийства, но просто киваю.
– Это была очень эмоционально заряженная ситуация. С Элли после этого все было в порядке?
Сара колеблется.
– Она была очень тихой. Она едва ли говорила об этом. Знаете, она вообще такая, все держит в себе, пока… Ну, она не говорит про свои чувства.
– Пока что? – давлю я. – Вы сказали, что она все держит в себе, пока…
Сара качает головой.
– Это ерунда. У нее бывают небольшие вспышки гнева, но это же ожидаемо, не правда ли, после всего того, через что ей пришлось пройти?
– Она демонстрирует склонность к насилию и жестокости?
– Нет, – быстро отвечает Сара. Я думаю, что слишком быстро. – Я ни разу не видела, чтобы она прибегала к силе.
Я отмечаю, как Сара тщательно подбирает слова, но ничего не комментирую.
– Вы знаете, почему я здесь, миссис Джефферсон? Школа посчитала, что Элли следует поговорить с кем-то из нашей организации, с профессионалом. Было несколько инцидентов…
– Пожалуйста, называйте меня Сара. Как я понимаю, вы имеете в виду тот случай с пауками? – Сара фыркает. – Просто смешно, что в этом обвиняют Элли. То есть я хочу сказать: где бы она взяла столько пауков? Ведь нельзя же просто зайти в зоомагазин и купить несколько сотен пауков. Или они думают, что она их туда заманила, как Крысолов, который, играя на дудочке, заманивал крыс в ловушку? Может, эта учительница теперь считает ее еще и заклинательницей пауков?
– Еще?
Судя по виду, Сара в затруднительном положении.
– Ну, вам следует поговорить с этой учительницей, Ханной Гилберт. Она пытается заставить всех считать Элли малолетней преступницей. Она всем в городе рассказывает, что Элли странная и что-то придумывает. Элли ни разу про нее ничего не сказала – и только одному богу известно, как она ее доставала. Элли столько пережила, и поэтому несправедливо ее выделять как проблемного ребенка в первые несколько недель.
– Как она ладит с двумя другими детьми у вас тут? Мэри и Билли, если не ошибаюсь? – Я помню, как Элли описала Билли во время нашей первой встречи: «Он ужасный»…
– Прекрасно, – отвечает Сара, затем, увидев скептицизм, который, вероятно, появился у меня на лице, она отвечает поподробнее: – Конечно, они ссорятся и ругаются, но какие дети не ссорятся и не ругаются? В таких детях это всегда проявляется наиболее ярко: они соперничают из-за внимания, и все такое в этом роде.
– В прошлом у вас было много детей под опекой?
– О да, – говорит с гордостью Сара. – За последние пять лет мы позаботились примерно о двадцати детях. Некоторые задерживаются дольше, другие меньше, но пока они живут здесь, мы относимся к ним как к собственным. И некоторые были гораздо более проблемными, чем Элли, – признается она. – Именно поэтому я немного удивилась, когда школа из-за нее обратилась в «Доброго помощника». У детей и раньше бывали вспышки гнева, и мы справлялись.
– Мы здесь не для того, чтобы разбираться со вспышками гнева, – говорю я. – Очевидно, что положение дел с Элли несколько отличается от ситуации с детьми, которых забрали у их родителей. После разговоров с учителями Элли и с ней самой у меня сложилось впечатление, что после смерти всей ее семьи она не получила достаточную психологическую помощь, которую оказывают после пережитой трагедии. Это мое личное мнение. Вашей вины здесь нет, – быстро добавляю я, увидев, какой удрученной становится Сара. – Она должна была получить дополнительную психологическую помощь задолго до того, как оказалась у вас. Я проверила ее дело. Похоже, ее просто пропустили.
Я не добавляю, что подобное случается чаще, чем кто-то может представить. Средств государственной службы здравоохранения не хватает, дыр гораздо больше, чем раньше, и в одну из них легко могла провалиться тихая маленькая девочка, которая никогда не подвергалась насилию и не привлекала к себе внимания поведенческими проблемами.
– Моя первая рекомендация: дополнительные сеансы один на один с опытным психологом, специализирующимся на помощи после пережитых трагедий.
– А вы сами не можете этим заняться?
– Технически я имею соответствующую подготовку для оказания психологической помощи, но мои должностные обязанности на нынешней работе ее не включают. Раньше я работала частным детским психологом, – добавляю я и морщусь от того, как мне важно, чтобы эта женщина знала про все мои успехи и опыт работы. «Обрати внимание: ты не объяснила ей, почему больше этим не занимаешься». – Я должна только дать рекомендации и направления. – Это звучит жалко даже в моих ушах. Мне больно осознавать, как сильно я хочу помочь этой семье. Я не хочу включать имя Элли в список тех, кому требуются дополнительные сеансы с психологом, а потом узнавать, что ее постоянно отодвигают в очереди в пользу детей, которых считают сильнее пострадавшими или представляющими угрозу. – Я проверю, чтобы она получила необходимую помощь, – добавляю я. – Обещаю.
– Но Элли сообщила нам, что уже разговаривала с вами и вы обещали поговорить с ней еще раз. Я думаю, вы ей понравились, хотя она мало что показывает.
Послушать Сару Джефферсон, так Элли не представляет опасности, и она сама видела гораздо более тяжелые случаи, но почему-то сильно хочет, чтобы Элли незамедлительно получила психологическую помощь. У меня внутри все опускается, когда я вспоминаю свое обещание снова поговорить с Элли. Я так привыкла подолгу работать с одними и теми же детьми, но моя новая роль «оператора конвейера» предполагает совсем другое, и я едва ли отметила в сознании, что дала это обещание.
«Ты прекрасно знала, что делала, – говорит зловредный тихий голосок у меня в голове. – В этой девочке есть что-то, что заставило тебя захотеть ей помочь, и ты специально дала это обещание».
– Если хотите, я обязательно еще раз поговорю с ней, – говорю вслух. – В рамках моих новых должностных обязанностей. – Я уже собрала достаточно информации, чтобы дать направления, которые требуются. Для нового разговора с Элли нет никаких причин. Но я также знаю, что никто у меня на работе не станет вопросительно поднимать брови, если я включу в свой график еще одну встречу с ней, – никто не следит, сколько встреч было проведено, чтобы закрыть дело, никто не спрашивает протоколов или даже заметок, сделанных во время или после встреч. – Но я не могу взяться за ее дело так, как на своей прошлой работе. – «На которой я напортачила так, что исправить уже ничего нельзя», – напоминаю себе.
По правде говоря, мне тяжело видеть эту сторону жизни, этих милых нормальных людей, которым очень сильно требуется дополнительная помощь, больше, чем кому-то другому. Но, вероятно, они не получат ее никогда, потому что на их банковском счету на несколько нулей меньше, чем нужно, чтобы за нее заплатить, а их дело не является приоритетным, вот если бы было несколько поджогов… С другой стороны, мы с Дэном не можем снова переезжать и снимать квартиру; именно поэтому мы здесь. Я должна выполнять эту работу.
– Это было бы отлично, – голос Сары возвращает меня назад за стол на кухне. – Если вы не будете возражать? Между нами, – она оглядывается с таким видом, словно ищет какое-то записывающее устройство, – я чувствую, что немного ее подвела. У меня были такие большие надежды, когда нам сообщили, что передадут маленькую девочку, сестру для Мэри. Мы всегда хотели маленькую девочку – и у нас она была.
Сара тянется к холодильнику за спиной и снимает с него фотографию, затем протягивает ее мне. Это фотография младенца, всего нескольких дней от роду, завернутого в розовое одеяльце.
– Это Миа, – сообщает Сара и показывает на фотографию, хотя в этом нет необходимости. – Она была нашим вторым ребенком. Она родилась, когда Мэри было три года. Мы ее потеряли через несколько дней после того, как была сделана эта фотография. Она подхватила инфекцию, а ее крошечное тельце не смогло с ней справиться.