Элли видит, как Мэри суетится и беспокоится. Она перемещается с пола на кровать, с кровати на стул и снова на пол, берет в руки фотографию, на которой она снята вместе со своими родителями, переставляет ее с одного края письменного стола на другой без какой-то видимой цели. В комнате у Мэри чистота и порядок, все лежит на своих местах, и фотография в рамке выглядит странно на новом месте.
– Что с тобой? – в конце концов спрашивает Элли, обращая внимание на то, как Мэри морщится, когда голос внезапно нарушает тишину. – Ты ведешь себя, как будто спятила.
У Мэри из горла вылетает какой-то скрипучий звук, словно она не может поверить, что Элли назвала ее сумасшедшей.
– Ничего, – хрипит Мэри. – Все в порядке.
Элли слышала это и раньше: ее мама использовала такой же сдавленный тон, когда отец говорил что-то бесполезное. «Со мной все в порядке. Все нормально. Прекрати это, Мартин». Ее отец знал, что тему лучше в таком случае не развивать. Элли знает, после того, как они еще немного посидят в напряженной тишине, словно в сгустившемся тумане, Мэри сама начнет говорить. Слова напоминают капли, которые капают в раковину с забитым сливным отверстием, и в конце концов, если его никто не прочищает, вода выливается через край. И именно так и происходит – слова начинают вылетать из Мэри.
– Я слышала, как мама говорила про женщину из социальной службы. – Слова, как и вода, не прекращают литься, и воду нельзя вернуть в раковину, а слова в рот. – Про ту, которая приходила к нам домой, Имоджен. С ней произошел несчастный случай.
Элли выпрямляется на кровати, словно проглотив кочергу. Значит, вот почему Мэри такая дерганая сегодня вечером.
– Какой несчастный случай? Когда?
Теперь Мэри поворачивается к ней лицом, как будто ей трудно сделать то, что она хочет, и приходится собираться с силами. Она впивается взглядом в глаза Элли так, словно к ним присоединены лазеры, а слова звучат совсем нетипично для Мэри. Так говорят мисс Гилберт и Сара, когда думают, что их никто не слышит.
– Тебе снова снились эти сны, Элли? Тебе снилась Имоджен?
– Нет.
Слово вылетает из Элли до того, как она успевает обдумать, ложь это или нет. Если честно, она не помнит свои сны. Она просыпается в холодном поту, у нее вздымается грудь и из горла вылетают хрипы после того, как она боролась за каждый вдох в дыму в окружении огня, но иногда она видит и другое. Иногда сквозь языки пламени пробиваются лица знакомых ей людей, тех, кто расстроил ее или плохо к ней относится, тех, кого она рада видеть страдающими в своих снах. Но в реальной жизни? Она даже мотылька не смогла убить. Она плакала, когда открыла окно, а потом смотрела, как мотылек летит к свободе, едва шевеля крылышками.
Глава 45
Она не видит языков пламени, но это не значит, что она в безопасности. Густой дым дерет горло и разъедает глаза, словно намеревается объявить о своих притязаниях на нее, завладеть ею. Она пытается кричать, позвать маму, чтобы та ей помогла, но звук застревает у нее в горле. Воздух вокруг очень горячий, даже обжигающий, и по ощущениям каждый дюйм ее тела уже в огне, словно она сама горит.
Где все? Они все сбежали? Мама, папа, Райли и Плюм? Ее родители хоть попытались ее найти? Или они думали только о себе и младенце, которого так сильно любят?
Теперь она больше ничего не видит. Ни кровать, покрытую бирюзово-розово-лиловым покрывалом, ни письменный стол, который папа отшлифовал и покрасил в белый цвет. Все скрыто в дыму. Хитро спрятано, словно кто-то взял в руку серый маркер и все им окрасил. Пошатываясь, она идет вперед, вытягивает руку, чтобы не свалиться, и хватается за ткань. Ткань у нее между пальцев. Окно! Она добралась до окна! Она дергает занавески, разводит их в стороны и смотрит в сад позади дома, который погружен во тьму. Все выглядит абсолютно нормальным, все темное и неподвижное, как на рисунке. Как такое может быть? Как все может оставаться таким обычным, когда внутри дома всему приходит конец?
Элли стучит по окну и знает, что это бесполезно. На заднем дворе никого нет, там не собралась толпа зевак, наблюдающая за происходящим, нет пожарных, которые приехали их спасать. Она чувствует себя как последний человек на земле.
Дым становится еще гуще, его еще больше. Он наполняет ее легкие, попадая в них с каждым вдохом, который она пытается делать. Если б ей как-то удалось заткнуть себе рот… Вскоре все внутри нее наполнится горячим воздухом и не останется места для воздуха, которым можно дышать. Она умная девочка; в одиннадцать лет она знает, что происходит, когда человек не может дышать. Элли срывает занавеску, держит ее перед носом и ртом, чтобы не позволить дыму пробраться внутрь, и колотит по окну.
Она не знает, сколько сейчас времени. Она проснулась среди ночи, чтобы сходить в туалет, и не поняла, почему в комнате так жарко. Затем она увидела тоненькие завитки дыма, которые, извиваясь, пробирались в комнату в проем между дверью и полом. Первой мыслью было открыть дверь и посмотреть, откуда идет дым, но мысль, что, открыв дверь, она увидит адские оранжевые языки пламени, привела ее в такой ужас, что Элли, пошатываясь, отступила назад, подвернула ногу и упала на кровать. Теперь уже слишком поздно. Дверь полностью скрыта дымом, окно ее единственная надежда.
Руки у нее скользкие от пота, и они соскальзывают с оконной ручки, когда она пытается повернуть ее вверх. Элли не выпускает ручку и предпринимает еще одну попытку, но с ужасом понимает, что окно заперто. Ее мать держит все окна запертыми: она боится, что ее дети заберутся на подоконник, выпадут в окно и убьются. А теперь получается, что ее убьет закрытое окно. При мысли о маме из горла Элли вылетает рыдание, затем крик. Почему они не идут за ней? Почему они ее бросили?
Она ставит одну ногу на книжную полку и лезет вверх к маленькой форточке, находящейся в верхней части окна. Мама открывает форточки, когда хочет впустить немного свежего воздуха в комнаты. Форточки маленькие, даже ребенок в них не пролезет, но их редко запирают, и сегодняшняя ночь не исключение. У Элли чуть не начинается истерика, когда форточка открывается, и она подтягивается повыше, чтобы жадно вдохнуть свежего воздуха, который попадает в комнату. Только теперь возникает ощущение, будто ее легкие уменьшились в размерах: их занял плохой воздух, и в них стало меньше места для хорошего воздуха. У нее дерет горло, и вылетающий крик звучит как хрип. Пальцы соскальзывают с пластиковой рамы, за край которой она держится. Она может вот-вот свалиться назад в наполненную дымом комнату.
Элли слышит вдали вой сирен. Они едут! Наверное, мама с папой сбежали из дома и подняли тревогу, и пожарные спешат, чтобы спасти ее. Она не позволяет себе задуматься, почему родители просто не открыли дверь в ее комнату, не забрали ее, не помогли спуститься вниз, или почему она не слышала их криков или как они зовут ее по имени. Все будет хорошо, когда она снова окажется в объятиях мамы. Все объяснят в больнице, когда они проверят ее и заменят плохой воздух хорошим.
Теперь сирены воют прямо перед ее домом, кажется, мир снова очнулся, началась жизнь. В домах вокруг включают свет, соседи раздвигают занавески, чтобы посмотреть, что происходит. Через несколько секунд сирены прекращают выть, трещит входная дверь, на лестнице слышатся приглушенные голоса. Элли хочется бежать к двери, распахнуть ее, но она боится оставить единственный источник свежего воздуха.
У нее дрожат пальцы, которыми она держится за оконную раму, угрожают ее предать, но она все равно держится. Маленькая форточка – ее единственная связь с реальным миром, именно она спасет ее от того кошмара, который захватил весь дом. Когда в комнату врывается мужчина в черной куртке и желтых штанах, с маской на лице, ему приходится приложить немало сил, чтобы оторвать ее, кричащую, от этой спасительной нити, связывающей ее с жизнью. Наконец Элли падает ему на грудь и плотно зажмуривает глаза, чтобы не видеть ад за дверью ее спальни.
Глава 46
Ханна дрожит от холода и натягивает рукава на кисти рук, которые стали холодными как лед. Почему она, черт побери, не надела перчатки? Она так спешила сбежать из дома, подальше от мужа и его вопросов, которые ее достали. К счастью, она не забыла надеть пальто. Но можно не беспокоиться: вскоре она попадет в дом, а в квартире есть масляный обогреватель – и другие способы согреться.
Ханна содрогается еще раз, но на этот раз дрожь совсем другая – от предвкушения, а не от ветра, который проникает под пальто и пиджак, которые на ней надеты. То, что между ними (Ханна терпеть не может выражение «любовная связь», оно звучит так осуждающе), продолжается всего пару месяцев, и каждая их встреча приносит столько радости и так бодрит, что необходимость забираться в заброшенное здание среди ночи (что она никогда не подумала бы делать с мужем) нисколько ее не беспокоит. На самом деле это дико возбуждает. Она чувствует укол вины из-за того, что если б была готова побольше экспериментировать с Сэмом, то этого могло и не случиться, но она его игнорирует. Она не хочет, чтобы муж портил ей удовольствие.
Ханна отводит в сторону черный мусорный пакет, который приклеен к разбитому окну скотчем. Кусок скотча оторвался из-за порывов ветра и бьется о грязный, когда-то белый пластиковый подоконник. Ханна заглядывает в темную комнату. Когда она впервые пришла сюда, то поставила ногу на кусок разбитой водосточной трубы, оперлась на нее и залезла на подоконник. Она боялась, что подоконник треснет, она сломает ногу, или, что еще хуже, ее найдут застрявшей в окне, с одной ногой внутри комнаты и второй снаружи, напоминающей гротескную балерину. Теперь Ханна уже набралась большого опыта, и даже при скользком от дождя и грязи подоконнике умудряется подтянуться и перебраться в комнату, почти не прилагая усилий. Один раз у нее проскользнула нога, и она очень сильно ударилась коленом о раму. Теперь Ханна морщится при одном воспоминании об острой боли, за которой последовала тупая ноющая боль, которая мучила ее много дней. С другой стороны окна стоит пыльный пуфик – идея поставить его там появилась после того, как ей в первый раз пришлось спрыгивать с подоконника на пол. Здесь вообще многое появилось путем проб и ошибок. Сейчас она чувствует облегчение, когда ее ступня касается пуфика. Еще одно усилие – она перекидывает вторую ногу через подоконник, а затем с