Они сидят на старой деревянной скамье, когда-то голубая краска стерлась или отваливается кусками. Он небрежно закинул руку ей на плечо, и я едва ли могу поверить, что это та женщина, которая дергается и вздрагивает от одного прикосновения дочери. Они в легкой одежде: на обоих шорты, на ней топ лососевого цвета, на нем белая рубашка поло. Они держат в руках два больших мороженых, которые возвышаются над трубочками, и из них, словно миниатюрные флагштоки, торчат крекеры. Каждый раз, когда я смотрю на эту фотографию, почти чувствую солнце у меня на спине, вдыхаю морской воздух, пробую на вкус это мороженое. Легкий ветерок немного растрепал волосы моей матери, но она или не заметила этого, или ей на это плевать, потому что она улыбается – нет, она буквально сияет! – и именно поэтому фотография и является самым ценным для меня сокровищем. Даже в юном возрасте мне было грустно от того, что моя самая любимая вещь в мире даже не моя, я нашла ее среди разного барахла в одной из коробок в шкафу у матери и не смогла удержаться. Пальцы словно сами по себе схватили ее и засунули за резинку брюк.
– Алло!
В трубке молчат. Я проклинаю гребаные кол-центры и их устройства, позволяющие одновременно звонить большому количеству абонентов. Рука все еще дрожит от воспоминаний о тех временах, когда я была маленькой девочкой и пряталась под лестницей. Но теперь, когда мне пришлось снова скорчиться здесь, я чувствую слабость в ногах. Я уже собираюсь повесить трубку, но тут внезапно слышу, как тихий голос, напоминающий поскуливание, спрашивает:
– Имоджен?
Мое сердце начинает гулко стучать в груди.
– Да? Алло! Кто это? – Но по неизвестной мне причине я знаю, что это Элли Аткинсон. Я не могу этого объяснить, но знаю. – Элли?
– Девушка. Она бежит. Она боится, очень боится. – Голос у нее хриплый, она говорит короткими отрывистыми фразами, этакая пулеметная очередь из слов.
– Кто бежит, Элли? Ты видишь этого человека? Где ты?
Я не спрашиваю, как она раздобыла мой номер или почему звонит мне, а не в полицию. Эти вопросы я задам потом. Меня пугает то, что я слышу в ее голосе, – так говорят, когда действовать нужно срочно.
– Мужчина в маске. Он преследует ее. Я вижу лестницу, но она не думает, что у нее получится сбежать. Она умрет. Она умрет!
– Кто, Элли? Кто думает, что умрет? Ты где?
Я не знаю, что делать. Я не могу повесить трубку, но поскольку это стационарный телефон, я также не могу бежать на поиски Элли. Мне нужно успокоить девочку, отправить ее в безопасное место перед тем, как отключить связь и заниматься ее поисками.
– Я на улице. Ее здесь нет, она где-то в другом месте. Там темно. Я не вижу лица. Мне страшно.
В другом месте?
– Как ты можешь ее видеть, Элли? Где ты?
– Не знаю. Это дом. Я вижу ее у себя в голове.
Теперь она говорит спокойнее. Голос монотонный, словно она в трансе. Я чувствую, как мое сердцебиение начинает успокаиваться. Ей снится плохой сон? Она проснулась после кошмара?
– С тобой кто-то есть, Элли? Есть кто-то рядом, кто может тебе помочь?
– Мне нужно идти домой, – произносит Элли нараспев, и я слышу по ее голосу, что она озадачена и растеряна. – Мне нужно возвращаться, уходить отсюда.
– Хорошо, – говорю я одобряющим голосом. – Где ты сейчас находишься? Рядом с домом?
– Здесь дерево. Я в саду позади дома, кажется. Дома Сары. Все нормально, они придут и заберут меня. Они дома.
– Ты все еще видишь девушку? Мужчину в маске?
– Нет. – Она делает паузу, словно оглядывается вокруг. – Я думаю, они исчезли. Вероятно, в этот раз я справилась.
– В этот раз? Ты видела ее раньше?
– Думаю, да. Думаю, да.
Я слышу голос на заднем плане, слышу, как кто-то зовет Элли по имени. Это голос девочки – Мэри? Я чувствую облегчение, волна которого пробегает по всему телу. Если Мэри там, она доставит Элли в безопасное место.
– Мне нужно идти, – шепчет Элли. – Не говорите им, что я видела девушку. Они посчитают меня сумасшедшей. Они уже считают меня сумасшедшей.
– Ты не сумасшедшая, Элли. Ты должна сказать Саре, что ты видела. Я тебе помогу. И они тебе помогут.
На том конце провода пауза, секунду мне кажется, что Элли то ли отложила телефон, то ли отключилась. Затем она снова начинает говорить.
– Мне не нужна помощь. У меня есть вы.
После этого она отключается.
Глава 48
Ханна слышит тихие шаги у себя за спиной, они слишком легкие для взрослого мужчины. Она резко разворачивается и успевает заметить, как мелькает фигура человека, бегущего по коридору. Чертовы дети! Она бросается к двери, надеясь увидеть, кто спускается по лестнице, но на площадке пусто. Да пошло оно все, она больше не останется здесь ни на секунду. Еще не хватало, чтобы из нее делали дуру. Это может преподать Эвану урок – чтобы больше не играл с ней в глупые игры в будущем.
Она стоит на верхней площадке лестницы и слышит тихое шипение, идущее из одного из дверных проемов у нее за спиной. До того, как Ханна успевает повернуться, кто-то врезается в нее плечом, прямо в середину спины, и она летит вниз. Она ударяется головой о последнюю ступеньку, боль простреливает ей голову. Ханна лежит на холодной лестничной площадке, в ушах стучит кровь, но она не может подняться на ноги. «Двигайся, – настойчиво приказывает она себе. – Двигайся, твою мать». Тот, кто находится наверху, хочет не просто ее испугать, он хочет причинить ей боль.
Ханна опирается на ступеньки, чтобы подняться на ноги, ее пошатывает; она хватается за перила, руки у нее скользкие от пота. Сейчас все нормально – у нее за спиной никого нет (в любом случае никто не хочет рисковать и показывать свое лицо), поэтому она, пошатываясь, спускается на несколько ступенек и оказывается на следующей лестничной площадке. На этом этаже тоже есть квартиры. Они никем не используются. От внезапно появившейся мысли у нее внутри все сжимается – а если здесь не один человек, если их больше? А что, если на этом этаже ее тоже кто-то поджидает?
Ханну покачивает, она опирается о стену, делает еще несколько шагов. Здесь кромешная тьма; все двери в квартиры закрыты, нет даже проблеска лунного света, чтобы осветить ей путь. На этот раз Ханна даже не слышит преследователя у себя за спиной; она просто чувствует, как ей на плечи опускаются руки и толкают ее вперед. Она задевает ступней край лестницы и летит вперед. Она не может остановиться – вес собственного тела тянет ее вниз. Ханна выворачивает руку, чтобы схватиться за перила, которые, как она знает, находятся рядом. Ей удается коснуться кистью гладкой поверхности перил, но она падает слишком быстро и не успевает за них ухватиться. Ханна ударяется о каждую ступеньку, плечом, голенью, лицом. У нее появляется ощущение, что ее нос взрывается, когда она бьется им о край ступеньки. Она ломает руку, когда та выворачивается под неестественным углом под ней.
На секунду Ханне кажется, что падение прекратилось, ноги во что-то уперлись, и она вроде бы снова встает. У нее все болит, ей нужна помощь, но она жива! На мгновение Ханна замирает, время останавливается, и в это мгновение она чувствует уверенность, что все будет в порядке, но тут ее спину пронзает резкая боль. Ханна не знала, что боль может быть настолько сильной. Она не смотрит вниз и не видит медную трубу, торчащую у нее из груди. С конца трубы капает густая, окрашенная ржавчиной кровь и собирается в лужицу у ее ступней, которые повисли в дюйме от пола. Рот заполняется кровью, которая струйкой течет вниз по подбородку Ханны; глаза у нее стекленеют, конечности обмякают.
Три минуты тело Ханны Гилберт находится в состоянии шока, в течение следующих двухсот секунд ее сердце прекращает выталкивать кровь на пол. На то, чтобы тридцать семь лет жизни закончились, уходит всего шесть минут и двадцать секунд.
Глава 49
Имоджен
Я успеваю надеть пальто до того, как возвращаюсь в гостиную. Когда я вхожу, Дэн поднимает голову и хмурится, увидев, что на мне надето.
– Куда ты собралась? – спрашивает он и встает. – Кто звонил?
Я пересказываю телефонный разговор так быстро, как только могу, и в процессе натягиваю сапоги.
– Ты туда собралась?
– Конечно, собралась, – отвечаю я. Он специально притворяется тупым? Он не слышал, что я только что сказала? – Как я могу не поехать?
– Так, давай посмотрим. Одиннадцатилетняя Кэрри Уайт [20] звонит тебе поздно вечером и говорит, что видит, как некий мужчина преследует девушку у нее в голове, и ты считаешь, что тебе необходимо нестись к ней домой? – Дэн хватает меня за руку. – Повторяй за мной: не мой цирк, не мои обезьяны.
Я раздраженно вырываю свою руку.
– Она говорила испуганно, Дэн, и она на улице. А что, если я ей не помогу, и что-то случится? А что, если она не вернется домой, куда-то уйдет и потеряется? Как это все будет выглядеть у меня на работе? И как я сама смогу с этим жить?
– Ладно, – вздыхает Дэн и широкими шагами идет к двери. – Но я поеду с тобой. И каким образом она вообще раздобыла этот номер? Ты ей его давала?
– Понятия не имею, – отвечаю я. – Не от меня. Думаю, что могла найти в интернете или в телефонном справочнике, но я никогда не говорила ей, где мы живем.
Произнося эти слова, я вспоминаю слова Ханны Гилберт и содрогаюсь: «Этой девочке многое известно. Она знает такие вещи, которые знать не должна…»
– Пошли, – зову я, доставая ключи от машины до того, как Дэн начнет со мной спорить или попытается убедить, что ехать не следует. – Если настаиваешь на том, чтобы меня сопровождать, можешь сесть за руль.
Глава 50
Элли
Когда Элли открывает глаза, все ее тело замирает от страха. Она не чувствует ни ног, ни рук; если б она не видела их очертаний в чернильной тьме, то подумала бы, что они отвалились. Она снова плотно зажмуривает глаза, чтобы не видеть образы, которые внезапно заполняют ее сознание, но она не может полностью изгнать их из своей головы. Она также не может заткнуть уши, чтобы не слышать крики, которые эхом отдаются в них. Ее крики? Или чьи-то еще?