и это на самом деле то прегрешение, за которое увольняют? После моего устройства на работу сюда я уже видела, как другие делали подобное бессчетное количество раз. Да я сама ходила на совещание с группой по вопросам безопасности и здоровья вместо Эдварда. Так что еще я сделала не так? Я знаю, что задержала кое-какие отчеты, мне надо заняться бумажной работой, и еще я совершенно забыла про отчет по вопросам безопасности в школе. Еще один раз Чазу пришлось за меня извиняться, когда я пропустила вторую встречу с миссис Бетнал из местного Комитета здравоохранения, где мы должны были обсуждать уже проделанную работу…
Я сжимаю голову руками и смахиваю челку с лица. Если подумать, было еще несколько случаев, когда я что-то забыла или пропустила – по сути, коллеги беспрерывно меня прикрывали после моего устройства на работу. Если быть более точной – после того, как я начала проводить сеансы с Элли Аткинсон.
Я делаю глубокий вдох, поправляю прическу и встаю, готовясь к худшему. Я беру блокнот для записей, хотя маловероятно, что он мне потребуется. В него не нужно записывать «Нам жаль с вами расставаться», чтобы об этом не забыть. Но в некотором роде блокнот воспринимается как спасательный жилет, как щит, чтобы прикрыться от моих провалов. Что мы теперь будем делать? Мне потребовалось столько времени, чтобы найти эту работу. Мне никогда не найти другую поблизости от нашего нового дома. Может, это и к лучшему. Мы продадим дом за какие-то гроши, но, по крайней мере, сможем снять квартиру где-то еще хотя бы на какое-то время. Но можем ли мы позволить себе ребенка?
Когда я иду по общему залу, никто не поднимает голову. Похоже, все упрямо нацелены не встречаться со мной глазами, словно я заразная, и если посмотреть в мою сторону, то других людей тоже ждет что-то ужасное.
Я завариваю себе чашку чая в кухне, чтобы с ней пойти в кабинет Эдварда. Так здесь принято: мы носим с собой блокноты и горячие напитки в качестве аксессуаров. Пока жду, когда вскипит чайник, гадаю, не саботировала ли я эту работу специально, пусть и подсознательно. Я хочу, чтобы меня уволили, чтобы я могла себе говорить: я попробовала, но этот город отверг меня и бросил снова, как и когда я была ребенком? Когда мы с Дэном въезжали в город, я задумывалась, не является ли возвращение в Гонт самой худшей ошибкой, которую я только могу совершить. Может, так и оказалось.
Глава 71
Имоджен
– Заходи. – Тед жестом предлагает мне присаживаться за маленький круглый стол, который стоит у него в кабинете. – Хочешь что-нибудь попить? – Я поднимаю свою чашку, а Эдвард берется за свою собственную. – Не возражаешь, если я схожу на кухню? Минутку подождешь?
Он блокирует компьютер, экран гаснет. Я усаживаюсь за стол и рассматриваю различные постеры с информацией о психическом здоровье, а также белую магнитно-маркерную доску, где прикреплено множество написанных каракулями записок от руководителей разных рангов, неразборчивых блок-схем и нацарапанных напоминалок о встречах. На самом верху висит записка кривыми каракулями Ким: «Тед, звонила Флоренс из школы. Срочно позвони ей: 07345 879092».
Тед возвращается в кабинет с чашкой кофе в одной руке и пакетиком крекеров и шоколадным батончиком в другой. Он ставит кофе на стол рядом со мной, открывает ящик письменного стола и засовывает туда крекеры и шоколадный батончик.
– Я без обеда, – пожимает плечами он в виде объяснения. Я пытаюсь улыбнуться, но уверена, что у меня на лице появляется гримаса. Похоже, Эдвард видит, как я напряжена, и устраивается напротив меня, готовый сразу перейти к делу. Я собираюсь с силами. – Так. – Он делает глубокий вдох. – Я не собираюсь дольше тянуть, Имоджен. Я вызвал тебя сюда, потому что на тебя поступила жалоба.
О, проклятье. На самом деле жалоба. Кто-то из коллектива? Я снова бросаю взгляд на магнитно-маркерную доску, где висит нацарапанное Ким сообщение.
– Жалоба?
– Да, наверное, это слишком сильно сказано. Скорее, была высказана обеспокоенность.
– Кем-то здесь?
Я не уверена, что хуже: мысль о том, что кто-то из моих коллег отправился к начальству, или мысль о том, что все это имеет отношение к сообщению, которое висит на доске.
– Нет. Я разговаривал с твоими коллегами. – Эдвард улыбается, словно улыбка может смягчить удар, который он готовится вот-вот нанести. – Я хотел разобраться, имеем ли мы дело с настоящей проблемой. Все сказали, что ты напряженно работаешь, ты добросовестная и аккуратная. И именно это меня и волнует в связи с высказанной обеспокоенностью. Может, ты временами бываешь слишком добросовестной.
– Я не понимаю, как это…
– Дело в Элли Аткинсон.
Я этого ожидала, но все равно воспринимаю слова как нож в сердце «Молчи. Ничего не говори. Не испорти». Именно из-за этого я и провалилась в предыдущий раз: из-за моей страстности. Из-за моей непоколебимой веры в собственную непогрешимость.
– Позвонивший мне человек сказал, что они не хотят никаких проблем.
Я словно слышу самодовольный голос Флоренс Максвелл. Очевидно, она стала звонить Эдварду, как только я вышла из ее кабинета, пригрозив, что пожалуюсь на нее. Теперь, что бы я ни сказала, это будет звучать как моя обида. Прекрасно сыграно, Флоренс, на самом деле прекрасно.
Эдвард продолжает говорить.
– Звонивший мне человек посчитал, что мне следует знать про твои укрепляющиеся отношения с Элли Аткинсон. Она… этот человек обеспокоен, что ты выходишь за границы профессиональных обязанностей, и если честно, то так думаю и я после разговора с твоими коллегами.
Я впиваюсь ногтями в ладонь, чтобы напомнить себе: нельзя реагировать, не подумав, нельзя выходить из себя, только не в этот раз. Мне следовало надеть эластичный браслет на запястье, как советовал психиатр как раз перед тем, как выписать мне кучу лекарств, чтобы справиться с нервным срывом. Дело в том, что все, сказанное Эдвардом, правильно. Я могу только попытаться минимизировать урон, представить слишком бурной реакцию Флоренс Максвелл.
– Я просто пыталась выполнять свою работу, – говорю я тихим голосом. – Вероятно, я дольше занималась этим делом, чем требуется обычно, но это только из-за того, что, по моему мнению, Элли не получила необходимую ей помощь достаточно быстро.
Я не упоминаю свою странную привязанность к девочке; не говорю о том, что несмотря на другие дела, и их немало, я все равно день и ночь думаю именно об этом.
– Мы это ценим, – заявляет Эдвард, а я задумываюсь, кого он имеет в виду под «мы». Себя и Флоренс Максвелл? – Если честно, то нашей команде не помешало бы побольше таких людей, как ты. Но дело в том, что их у нас нет. У нас даже нет пяти положенных по штатному расписанию сотрудников, работающих полный рабочий день, чтобы разбираться с проблемами многочисленных детей и взрослых, которых к нам направляют. К сожалению, это означает, что иногда мы просто не можем посвятить все то время, которое мы бы хотели, отдельным случаям. Мы должны делать то, что можем, а затем перенаправлять их в другие организации, которые обеспечат им положенную помощь – не выходя за рамки протокола. – Эдвард подчеркивает последнее слово и одновременно приподнимает брови. Значит, он знает про походы по магазинам.
Но как мне все объяснить? Как я могу объяснить свое ощущение, словно мне было приказано свыше вернуться сюда, в Гонт; что все случившееся за последний год привело к тому, что я стала помогать одной маленькой девочке? Никто из других людей в списках дел не играет для меня никакой роли – я даже половину имен сейчас не вспомню.
– Но ее нельзя оставить там, где она сейчас живет, под опекой этих людей. Вы знаете, что случилось два дня назад? Вы знаете, что сделали дети? Что говорят взрослые, которым мы платим за заботу о ней?
Эдвард вздыхает, трет рукой лицо.
– Имоджен, я надеялся, что это не всплывет. Я надеялся, что ты просто согласишься держаться подальше от этого дела и на этом вопрос будет исчерпан. Но я в курсе диких обвинений, которые ты выдвинула против Флоренс Максвелл и учителей ее школы, одна из которых, к сожалению, умерла несколько недель назад.
Я чувствую себя так, словно он только что дал мне пощечину.
– Обвинений, которые я выдвинула?
– Да. Дети в лесу, колдовство и все такое. Я разговаривал с Флоренс Максвелл, она была очень мила, с большим пониманием отнеслась к делу. Она знает, как ты привязалась к Элли, и уверена, что ты считаешь, будто действуешь в интересах девочки. Однако необходимо прекратить обвинения ее учеников и учителей.
– А вы с самой Элли разговаривали? С Сарой Джефферсон? Она была дома, когда я привела Элли. Сара хотела звонить в полицию и позвонила бы, если бы Элли не упросила ее этого не делать.
– Я разговаривал с Сарой Джефферсон сегодня утром. – Теперь голос Эдварда звучит резче, он теряет терпение. – Она сказала, что дети просто устроили игру в лесу. Элли развлекалась вместе с друзьями, когда внезапно появилась ты и потащила ее домой, представив это так, словно ты ее спасаешь. Сара призналась, что на самом деле хотела звонить в полицию, но Элли умоляла ее этого не делать, чтобы у тебя, Имоджен, не возникло проблем. Теперь я… – Эдвард видит выражение моего лица и продолжает говорить дальше. – Я не сомневаюсь, что ты верила, будто действуешь в интересах Элли, когда сбежала с работы (должен добавить, что объяснив это личными проблемами), чтобы броситься ее искать. Но ты должна понимать: ты не можешь бегать за каждой одиннадцатилетней девочкой, которая после школы не пошла прямо домой. Для начала, если ты считала, что ей угрожает опасность, ты должна была позвонить в полицию и не лезть в дело сама.
Я открываю и закрываю рот, как выброшенная на берег рыба. Как мне защититься от потока этой лжи? Почему так поступает Сара? Она видела, в каком состоянии была Элли, когда я привела ее домой. Флоренс с ней встречалась? Я качаю головой. Я совершенно точно недооценила вроде бы кроткую и мягкую директрису.