– Значит, ты понимаешь мою позицию? – спрашивает Эдвард уже не таким резким тоном.
– Понимаю. – Я беру свой блокнот и наполовину выпитую чашку. – Я пойду собирать вещи. Спасибо, что предоставили мне возможность…
– Какие вещи? – спрашивает Эдвард и хмурится.
Я на мгновение выведена из равновесия.
– Вообще-то их у меня совсем немного – пальто, кружка, фотография, которую я прикрепила рядом с моим рабочим местом…
– Я… я думаю, что ты не поняла. Я не увольняю тебя! Я даже выговор тебе не выношу. Пожалуйста, садись обратно. – Он кивает на кресло, с которого я только что встала, и я чувствую облегчение. Эдвард вздыхает, словно внезапно понимает, все пошло не так. – Прости, если из-за меня у тебя сложилось впечатление, будто это нечто большее, чем неофициальный разговор. Честно говоря, то, что я сказал раньше, – истинная правда. Нам повезло, что ты у нас работаешь. Я знаю, что у тебя большой опыт, который позволяет делать для людей, чьи дела попадают к тебе, гораздо больше, чем можем мы здесь с нашим финансированием и за то время, которое нам выделяется на каждый случай. Но дело в том, что мы ограничены в наших возможностях. Мы не все можем сделать!
Он вздыхает.
– А раз уж мы обсуждаем обеспокоенность, которая была высказана (не смотри на меня так; ты знаешь, что я не могу раскрыть детали и сказать, кто это сделал), я тоже считаю, что ты слишком привязалась к Элли Аткинсон. Я спишу это на то, что эта работа для тебя в новинку и ты очень хочешь помочь девочке, которой ужасно не повезло в жизни. Конечно, это вызывает восхищение, но мы не можем так продолжать работать дальше. Это дело мешает твоей работе. Например, я знаю, что Люси вчера вместо тебя ходила на региональное совещание и ей за тебя пришлось дописывать отчет, который ты должна была подготовить для Агентства защиты здоровья. Мне нужно, чтобы ты перенаправила Элли в соответствующие организации и занялась другими своими делами. Я не сомневаюсь, что в нашем отделе дела у тебя пойдут прекрасно после того, как ты приспособишься к работе регионального правительства, и больше у нас не возникнет необходимости для бесед подобного рода.
Последнее предложение звучит скорее как предупреждение, чем уточнение моей позиции, но я в любом случае киваю, ощущение у меня такое, словно мне удалось уклониться от пули.
– Спасибо, – тихо говорю я.
– Не за что. – Эдвард поворачивается, чтобы разблокировать свой компьютер, и таким образом показывает, что разговор окончен. – Я больше не хочу отрывать тебя от работы. Увидимся на совещании, когда будем обсуждать планы на неделю.
Я встаю, но мне в голову ударяет мысль, которая заставляет остановиться. Мне не хочется спугнуть удачу, но…
– Эдвард?
Он снова поворачивается ко мне, выглядит настороженно.
– Да?
– Я на самом деле ценю, что вы ограничились только беседой, и я понимаю все, что вы сказали про Элли. Я перенаправлю ее дальше, как вы и сказали, но не будете ли вы возражать против последней встречи с ней? Чтобы объснить ей, что происходит? Ее столько раз подводили, что я не хочу, чтобы она считала, будто я взяла и просто ее бросила.
Лицо Эдварда смягчается.
– Конечно, встреться с ней, – отвечает он. – Не вижу здесь никакой проблемы. Только дай ей четко понять, что это ваша последняя встреча. Мы не можем спасти всех, и один человек тем более не может, – говорит он, его слова звучат по-доброму. – Несмотря на то, что нам может этого очень хотеться. Не забудь представить подробный отчет со своими рекомендациями.
Я киваю и выхожу из кабинета. У меня такое ощущение, будто я только что участвовала в сражении, хотя почти ничего не говорила. Я знала, что наступит день, когда мне придется отпустить Элли. И теперь мне нужно надеяться, что несчастная девочка поймет, почему я это делаю.
Глава 72
Элли
Элли не понимает. Она считала, что Имоджен ей помогает. У них установились такие прекрасные отношения, все шло так хорошо! Имоджен – единственный человек, кроме Мэри, который не считает ее каким-то чудовищем. Элли же видит, как все остальные на нее смотрят – с благоговейным страхом, словно боятся, что якобы живущий в ней демон может в любой момент разорвать ее кожу и вырваться наружу. Имоджен никогда так на нее не смотрела. Конечно, она ее жалеет – Элли даже сейчас видит эту смесь жалости и беспомощности в глазах женщины, но ее это особо не волнует: она большую часть времени сама себя жалеет. Так почему же хотя бы одному взрослому тоже не испытывать к ней те же чувства? Нет, жалость гораздо лучше, чем страх и недоверие. Жалость можно использовать.
Имоджен всегда относилась к ней так, как взрослые в прошлой жизни, – она ребенок, о котором нужно заботиться, за которым нужно присматривать и защищать от плохого. Иногда Имоджен даже разговаривает с ней, как со взрослой, и немного балует, как это делала мама. А теперь она говорит Элли, что все это должно закончиться, раз – и все. Она бросает ее, как это сделали все остальные.
– Но вы же обещали, – говорит Элли и ненавидит себя за то, что ее голос звучит очень по-детски и напоминает поскуливание. Она снова пытается что-то сказать, добавить немного злости в свои слова, защититься, как ей всегда советует Мэри. – Вы говорили, что поможете мне.
– И я считаю, что помогла, – говорит Имоджен и опускает ладонь на руку Элли. Элли отпрыгивает назад, словно ее обожгли, и даже в свои одиннадцать лет видит боль и обиду на лице Имоджен, но ее это не волнует. Почему Элли должно это волновать, когда этой женщине явно плевать на нее. – Элли, пожалуйста.
– Элли, пожалуйста, – издевательски и язвительно повторяет она голосом, который кажется ей не своим. Элли самой это все не нравится, но она не может остановиться, точно так же, как она не может остановить злость, которая растекается по всему ее телу, заполняет его, словно кто-то оставил у нее в мозгу открытый кран. А теперь злость заполнила ее всю, выплескиваясь через край. Горячая первобытная злость несется в ее руки и ноги, заполняет грудь, и, как и в случае воды, она не поддается контролю – наводнение остановить нельзя, нельзя зачерпнуть воду и отправить туда, откуда она притекла. Злость живет своей жизнью, из-за нее у Элли пульсирует вся голова. В ней осталось достаточно старой Элли, чтобы бояться того, что она может сказать или сделать с этой густой черной злобой, пульсирующей по всему телу. Но старой Элли недостаточно, чтобы остановить слова, вылетающие из ее губ.
Она кричит и чувствует, как ее лицо краснеет и становится страшным, и чувствует, как демон внутри нее, про которого говорила мисс Гилберт, становится на дыбы.
– Вы такая же, как и все остальные! Только хуже, потому что вы притворялись другой, вы притворялись, будто заботитесь обо мне, будто вам не все равно! Все говорят, что я плохая, что я делаю плохие вещи, но, может, все это случилось с ними, потому что они плохие люди, и, может, плохое случится и с вами, а мне плевать, если случится!
Теперь у нее по щекам текут слезы, словно черная вода заполнила ее до краев, и больше этой воде никуда не уйти. Злобно стирая слезы с лица, Элли не хочет смотреть на свой рукав на тот случай, если это не прозрачные слезы нормальной девочки, а густые, липкие, черные слезы чудовища.
– Элли, ты же не имеешь это в виду. – Имоджен ломает руки, словно испытывает муку и боль или молится. Элли не может определить, что именно. Имоджен следует молиться, чтобы то, что шепчут люди в этом городе, когда думают, что Элли их не слышит, не оказалось правдой. – Ты не плохая, ты замечательная маленькая девочка, и мне так хотелось бы, чтобы мы могли работать вместе, и я могла бы тебе помочь. Я молилась богу об этом! Но у меня есть работа, и я сделала все, что позволено сделать в рамках моих обязанностей.
– Да пошла ваша работа! – орет Элли, и это не шокирует и не пугает ее. Она знает, что плохое сидит внутри нее, ждет, чтобы вырваться наружу, а мгновение спустя злость охватывает ее всю, овладевает ею, и ей уже плевать на то, что она делает. – Я вам доверяла!
– И я очень рада, что доверяла; я надеюсь, что доверяешь до сих пор. И поверь, что люди, к которым я тебя перенаправлю…
– Именно это все только и делают! – Элли старается говорить поспокойнее, но ее слова все еще наполнены необузданным сарказмом. – Меня к кому-то направляют, перемещают. Слишком много проблем для вас? Слишком тяжелая работа? Прекрасно, отправьте ее куда-нибудь, перенесите в чей-то еще список, сделайте ее чьей-то еще проблемой. Вы знаете, что мне хотелось, чтобы вы были моей мамой? – Рыдания угрожают вырваться наружу, и тогда ее слов будет не разобрать. – Я лежала в кровати и молилась богу, в которого даже не верю, чтобы вы стали моей новой мамой, заботились обо мне, и мы бы уехали из этого ужасного города и были счастливы вместе.
Имоджен качает головой, ей грустно, и она в отчаянии.
– Элли, это я виновата. Мне не следовало зарождать у тебя надежду, мне никогда не следовало…
– Не надо портить это еще больше! – орет Элли. – Не надо мне говорить, что это было ошибкой! Я была с вами счастлива!
Ей хочется что-нибудь бросить в Имоджен, сделать ей больно, как ей самой больно сейчас.
– Я рада, что вы не моя мама. – Элли выплевывает эти слова, они напоминают пулеметную очередь, и каждый патрон попадает в цель. – Потому что моя настоящая мама никогда не отказалась бы от меня, как отказываетесь вы. Вы не заслуживаете быть матерью, вы не заслуживаете того, кто сейчас растет внутри вас. Для него лучше умереть.
И до того, как Имоджен успевает отреагировать, Элли вскакивает на ноги, выбегает из комнаты и бросается в объятия своей опекунши, которая прижимает к себе худое маленькое тельце.
Имоджен
Я стою в кабинете одна, закрыв лицо руками и пытаясь не плакать. Все пошло не так. Мне следовало бы знать, что Элли так болезненно отнесется к этому ужасному предательству. Эдвард был прав, Флоренс Максвелл была права – именно так и бывает, если подойдешь слишком близко. Точно так же было и в прошлый раз. И посмотрите, как все закончилось.