Я гадаю, почему он пытается оправдать это заведение в моих глазах. И зачем для меня проводится эта экскурсия.
– Да, выглядит очень мило, – отвечаю я, потому что знаю: он этого ожидает. По правде говоря, никакое количество удобных диванчиков и постеров не способно скрыть тот факт, что эти дети находятся не в модном хостеле или на туристской базе. На стенах шкафов висят замки, отсутствуют острые углы, камеры слежения в углу каждого помещения выдают, что это за место.
Мы наливаем себе кофе из автомата после того, как Бенсон извлекает из кармана несколько жетонов и бросает пару в один из них.
– Посетители могут купить жетоны для торговых автоматов; детям их раздают. Им ни в чем не отказывают, – быстро добавляет он.
Я это вижу.
На мгновение Бенсон выглядит смущенным.
– Пойдемте, нам лучше вернуться и пойти в выделенную нам комнату, или Патриция отправит за нами поисковую группу.
Он ведет меня назад к приемной, Патриция на самом деле немного нервничает. При виде нас она улыбается, и облегчение явно слышится в ее голосе.
– А, очень хорошо, что вы вернулись. Сейчас вы можете пройти… – Она не заканчивает фразу.
В комнате для встреч доктор Бенсон усаживается и расстегивает несколько пуговиц на пальто, но не снимает его.
Я снимаю пальто, устраиваюсь напротив него и кладу руки на стол.
– По телефону вы сказали, что, возможно, сможете мне помочь.
– Ну… – Бенсон теперь выглядит робко и сконфуженно. – Я не уверен, в какой степени я на самом деле могу помочь. Понимаете, как я вам уже сказал на автостоянке, я больше не являюсь практикующим врачом. Я… уволился сам до того, как меня уволили.
– Понятно, – произношу я ровным тоном, несмотря на испытанный шок. – Могу ли я спросить, почему вы не посчитали нужным сказать мне это вчера?
По крайней мере, ему хватает такта выглядеть смущенным.
– Я хотел получить возможность полностью объяснить положение вещей, лично. Должен признаться, я пришел в немалое возбуждение от того, что услышал от вас. Я подумал, что вы, возможно, откажетесь со мной встречаться, если будете знать все.
Я тут же падаю духом. Врун и шарлатан, как я и опасалась. Но он прав: я здесь и вполне могу выслушать все, что ему есть сказать.
– Продолжайте, – предлагаю я, делая маленький глоток кофе. – Я слушаю.
Бенсон улыбается и кивает.
– Итак. Как вам уже известно, я врач… был врачом. На самом деле психиатром. Давно. Я работал с детьми, занимался широким кругом проблем, от расстройств пищевого поведения до шизофрении. Во многом так, как занимаются в этом месте. Но меня всегда интересовали паранормальные явления. Это звучит странно, я знаю. Врач, ученый, который верит в призраков и вампиров. Эти две части меня всегда плохо сочетались друг с другом. Мое образование, моя работа боролись с любопытством к неизведанному, к тому, что наука не может объяснить. Я никогда не обсуждал эти вещи с моими коллегами. Они все были учеными, и никто из них не захотел бы участвовать в подобных дебатах. И кто мог их винить? Масса людей признаются в своей вере в паранормальное, если им задают прямой вопрос, но обычно люди просто смеются, а иногда и глумятся над всем, что не могут объяснить, всем, что они не видели своими собственными глазами и не почувствовали сами. Даже если им предоставляют неопровержимые доказательства, они качают головами и заявляют, что должно быть какое-то другое объяснение – даже если они сами не могут его дать! Меня раздражает зашоренность, закостенелость, а ведь люди часто бывают такими.
Я ерзаю на своем стуле, мне не по себе. Я вспоминаю, как сама подсмеивалась над мисс Гилберт, когда она сидела у меня в гостиной, умоляя меня взглянуть на ситуацию широко раскрытыми глазами, непредубежденно.
– Но вы, конечно, понимаете, почему люди проявляют такой скептицизм? Ведь существует так мало доказательств паранормального.
– Ага! – Бенсон ударяет ладонью по столу, а затем радостно показывает на меня пальцем, словно я только что доказала его слова. – Вот в этом-то все и дело! Есть доказательства, всегда были доказательства, но люди отказываются их видеть. Они предполагают, что они сфальсифицированы или что есть какие-то рациональные объяснения, словно для них невыносима мысль о том, что в этом мире есть вещи, которые не может объяснить наука. Тем не менее, несмотря на все насмешки и отрицание, мы как раса очарованы паранормальным. Вы только посмотрите программы, которые показывают по телевизору, наши фильмы. Нас интригует то, что мы не можем объяснить, и тем не менее мы отказываемся верить, что подобные вещи могут происходить в реальной жизни.
По мере того, как Бенсон говорит, его лицо становится все более красным, а голос все громче и громче. Очевидно, что он страстно увлечен этой темой, и несмотря на тот факт, что его вынудили уйти из психиатрии, я начинаю в него верить – и надеяться, что он поверит мне.
– Итак, – он откидывается на спинку стула и откашливается, – я продолжал увлекаться паранормальными явлениями, хотя и держал свой интерес в тайне. До тех пор, пока мне не предложили заняться Джеммой Эндрюс.
Я бросаю взгляд в угол комнаты, ожидая увидеть одну из многочисленных камер системы видеонаблюдения, которая сфокусируется на нас после упоминания имени и фамилии одной из пациенток. Бенсон видит, куда я смотрю.
– Не беспокойтесь, – говорит он мне. – Это комната для личных встреч. Она звуконепроницаемая, нас здесь никто не услышит.
Я киваю.
– Вы можете рассказать мне про Джемму?
Он опускает глаза в стол.
– Должен признать, что это не лучший случай в моей медицинской практике. Мне даже стыдно из-за того, как все получилось. Как вы, вероятно, догадались, я ушел из психиатрии именно из-за Джеммы. А случившееся – это причина моих еженедельных приходов сюда. Я ее навещаю.
Я молчу, жду, когда он нарушит тишину. Бенсон должен знать про этот трюк, он же психиатр, но он все равно срабатывает.
– Родители Джеммы связались со мной весной 2009 года. Их беспокоило ее поведение после автомобильной аварии, которая случилась за год до этого. Тогда погибла ее младшая сестра.
«Потеря и травма, как и у Элли», – думаю я, но не решаюсь его прервать.
– Продолжайте, – вместо этого подбадриваю я.
– У Джеммы появилась склонность к вспышкам злобы. Она несколько раз в ярости громила свою комнату. Подобное поведение было совершенно для нее нетипично. Девяносто процентов времени она была спокойной, прилежной, вежливой, хорошо воспитанной девочкой. До потери сестры у нее никогда не возникало проблем в школе, да она едва ли когда-то произнесла грубое слово.
– Но, несомненно, что-то подобное следует ожидать после такой утраты? – замечаю я. – Мне это кажется одной из стадий принятия горя, как по учебнику. Чувство вины переходит в гнев. Она чувствует себя виноватой из-за того, что осталась жива, пропускает это через себя, а потом гнев требует выхода.
– Именно так я и подумал вначале, – кивает Бенсон. – И я согласился поработать с Джеммой, помочь ей справиться с горем, и помочь ее семье обеспечить приемлемые выходы для выплескивания гнева. К сожалению, я с самого начала не имел полной информации. И только во время третьего сеанса с Джеммой я понял, что, вполне возможно, имею дело с совсем другим случаем, а не стандартным циклом скорби.
Он замолкает, погружается в воспоминания, а я задумываюсь, не проигрывает ли он сейчас в сознании тот сеанс, не пытается ли определить место, где он мог бы поступить по-другому. Я прекрасно понимаю, что он чувствует. Я сама бессчетное количество раз так делала.
– Дело было в том, что Джемма сказала во время третьего сеанса, – продолжает Бенсон через некоторое время. – Мы говорили про один случай, когда она разгромила свою комнату, и она призналась мне, что даже не помнит, как чего-то касалась в помещении. По ощущениям, она впала в дикую ярость, а вещи летали вокруг будто сами по себе.
Он поднимает руку ладонью ко мне до того, как я успеваю что-то сказать.
– Я знаю, что вы думаете, – говорит он. – И, по правде говоря, вы правы. У меня есть только слова Джеммы о том, что с ней случилось. Именно поэтому мы и начали тестирование.
Мои брови лезут на лоб сами по себе, когда Бенсон продолжает описывать различные методы, которые он использовал для проверки экстрасенсорных способностей Джеммы. Когда все они не дали результата, он усилил давление на девочку, оказывая на нее негативное влияние до тех пор, пока она не оказалась на грани нервного срыва. В конце концов она устроила дома пожар на кухне, проводя свои собственные эксперименты. Она хотела доказать Бенсону, что она особенная – по крайней мере, она так заявила полиции.
– Она устроила его силой своей мысли? – в неверии спрашиваю я.
– Нет, – качает головой Бенсон. – Следователь, выяснявший причины пожара, нашел взорвавшуюся зажигалку и ускоритель горения [23] в кухне. Джемма чуть не сожгла весь дом и всех, кто в нем находился, только чтобы доказать мне свои способности. В результате ее отправили сюда, а не в тюрьму, а я с позором ушел из медицины.
– Подождите. Вы пригласили меня сюда, чтобы сказать, что вы так никогда и не нашли никаких доказательств паранормальных явлений? Но на вашем сайте…
– Он не обновлялся с тех пор, как я узнал правду. А сюда я вас пригласил для того, чтобы показать вам, что происходит, если лезть в детское сознание. Я пригласил вас сюда, чтобы вы не превратились в меня.
Глава 83
Элли
Мэри мягко сжимает руку Элли, когда выводит ее в сад.
– Что мы делаем? – спрашивает Элли.
Мэри странно ведет себя с тех пор, как они ушли из школы. Она одновременно нервничает и пребывает в радостном возбуждении. Теперь она улыбается.
– Не бойся, – говорит она, легко хлопая Элли по плечу. – Все будет, как я и сказала: проведем несколько экспериментов. Поможем тебе контролировать твою силу, чтобы ты могла ее правильно использовать.