Мистер Эйнсворт с живостью поднялся с места и, взяв с комода фигурку Квазимодо, поставил эту редкостную статуэтку на стол перед гостем.
– Вот! Что вы скажете об этом? – спросил он, сияя от удовольствия.
Мистер Детрава несколько мгновений молча смотрел на статуэтку, затем глухо промолвил:
– У меня был брат, создававший такие вот вещицы необыкновенно талантливо. Это напоминает мне его работу. – И он взял статуэтку в руки, чтобы лучше рассмотреть. На нижней стороне он увидел выгравированную мелкими буквами подпись: «Сделал Виктор Гюго».
– Как это странно, Эйнсворт! Виктор Гюго – имя моего брата. Кто делал это?
– Отец моей маленькой натурщицы, – указал художник на картину. – Девочка продавала статуэтки на улице, и я купил «Квазимодо» у нее. Очень грустная история, насколько я мог узнать, этот художник болен и беден, страшно беден. Я купил много его вещиц, все – герои произведений Виктора Гюго. Девочку зовут Дея, у них есть старая собака по кличке Гомо. Прелюбопытное совпадение.
– Послушайте, Эйнсворт, – произнес мистер Детрава после глубокого раздумья. – Я уверен, что художник, сделавший эту фигурку, и есть мой брат Виктор. Я разыскиваю его вот уже восемь лет. Из-за фантазии моей матери, большой поклонницы великого французского писателя, брату дали имя Виктора Гюго. У него был странный, мечтательный характер, и с самого детства он проявлял этот редкий талант. Отец хотел сделать из него скульптора, но брат не отличался честолюбием. Когда ему было около двадцати одного года, он женился на гувернантке моей сестры. Можете представить себе картину: с одной стороны оскорбленные родители, с другой – гордость и непреклонное решение.
В один прекрасный день, не простившись ни с кем, он с женой уехал в Америку, и с тех пор мы потеряли его из виду. Отец смягчился, пробовал разыскать его, но безуспешно. Со времени моего переезда в Нью-Йорк я потратил немало времени и денег на поиски, и это – первый след, – он бросил взгляд на «Квазимодо», – который, может быть, приведет к чему-нибудь.
– Это наверняка так! – ответил мистер Эйнсворт. – Все совпадает: скульптор по воску приехал из Франции восемь лет назад. Девочку назвали Деей в честь матери, отца ее зовут Виктор Гюго, фамилию он, вероятно, отбросил. Я уверен, что здесь не может быть никаких сомнений. Я уверен, что это ваш брат.
– И вы говорите, он беден, нищ… и болен?.. А я так богат! Я должен немедленно отправиться на поиски! Можете ли вы помочь мне разыскать его в Новом Орлеане?
– Он живет на улице Виллере, номера дома я не знаю, но скажу, как найти его, – ответил мистер Эйнсворт.
И он рассказал гостю о Селине.
Записав точно все сказанное, мистер Детрава стал прощаться.
– Я не успокоюсь, пока не разузнаю правды. Итак, прощайте, мой друг, я увижу ваш рай прежде, чем ожидал. Уверен, что моя поездка будет ненапрасна!
Глава XXНевольный преступник
После нескольких серьезных совещаний мадам Эйнсворт разрешила Филиппу ходить на уроки танцев с Люсиль и ее гувернанткой. И вот однажды маленькая наследница вернулась с урока в дурном расположении духа, хотя гувернантка и внушала ей всю дорогу, что воспитанная девочка не должна выказывать дурного настроения, чем бы оно ни было вызвано.
– Я делаю это против своего желания, – отвечала она гувернантке.
Люсиль направилась прямо в комнату бабушки.
Мадам Эйнсворт что-то писала, но тотчас отложила перо и с испугом посмотрела на пылавшее, гневное лицо маленькой наследницы.
– В чем дело, моя дорогая? – спросила она. – Что случилось?
– Все этот несносный мальчишка, бабушка! Я не могу больше выносить его.
– Почему? В чем дело? Он нагрубил тебе?
– Нет, совсем не грубил, но он был так глуп, что рассказал все о себе, он страшно оскорбил меня, мне было стыдно за него. Он так унизил меня, да еще перед Гледис Бликер!
– Что же он сделал, Люсиль? Что он такого сказал? – и взволнованный голос мадам Эйнсворт задрожал от негодования.
– Это было совсем лишнее. Мы с Гледис стояли рядом, ожидая, пока составится котильон, в это время к нам подошел Филипп, и я была так глупа, что представила его ей как моего кузена. Подумать только, мой кузен! Но он был так мил, когда подошел, что мне не было стыдно за него. Гледис держала в руках букет фиалок. Как только Филипп увидел их, он взял цветы у нее из рук и начал смотреть на них, словно хотел их съесть, а потом сказал так громко, что все могли слышать: «Как я люблю фиалки! Я продавал их целыми корзинами в Новом Орлеане!» – «Что вы хотите сказать? – спросила Гледис. – Вы продавали фиалки? Вы, верно, шутите!» – «Нет, я не шучу, – ответил он. – Я продавал их на Королевской улице и зарабатывал много денег для мамочки». Гледис фыркнула и насмешливо взглянула на меня. О, бабушка, я думала, что упаду в обморок!
– Да, это было ужасно, моя дорогая! – гневно сказала мадам Эйнсворт. – Но, может быть, Гледис все-таки подумала, что он шутит…
– Нет, нет, бабушка, я уверена, что она поверила ему. Я была так расстроена, что не могла остаться до конца урока, и велела мадемуазель сейчас же поехать домой, и… и… я не могу больше показываться с таким невоспитанным мальчиком!
– Тебе и не придется, дорогая! Я поговорю с твоей теткой… Ему не позволят никуда ходить с тобой, он не должен так расстраивать тебя.
Спустя час между мадам Эйнсворт и ее невесткой произошло неприятное объяснение, закончившееся прекращением уроков танцев для Филиппа.
– Его надо строго наказать, Лаура, – настаивала мадам Эйнсворт. – Он не должен был огорчать Люсиль. Бедная девочка едва не заболела. Его непременно надо наказать!
– Но как могу я наказать его только за то, что он был правдив! – оправдывала мальчика миссис Эйнсворт. – Он не знал, что неприлично говорить правду!
– Ему надо внушить, что не всегда можно говорить правду, – сердито отвечала мадам Эйнсворт.
– Я не могу заставить его понять это! Правдивость – его отличительная черта. Я могу отменить уроки танцев, но не могу наказывать Филиппа за правду.
Глава XXIБедная кукла падает в обморок
Прошла зима, и наступило время ранней весны. Филипп стал беспокоиться и тосковать по дому. Мистер Эйнсворт говорил, что в марте они уедут на юг, и Филипп считал дни, когда наступит этот обычно – суровый, а на этот раз солнечный и теплый месяц.
Однажды за уроком рисования – Филипп ежедневно занимался с начала зимы и делал успехи, приводившие мистера Эйнсворта в восторг, – он вдруг оторвался от работы и спросил с тревогой в голосе:
– Скоро мы уедем, папа? Уже март, а вы говорили, что мы уедем в марте.
– Разве тебе не нравится здесь, Филипп? Здесь хорошо. Мне не хочется уезжать, пока стоят эти чудесные дни.
– Но, папа, отцу Жозефу уже время вернуться, а я должен быть дома к его приезду.
– Почему должен?
– Потому что у меня его «дети», и я должен передать их ему. Он оставил их мне только до своего возвращения, и нехорошо задерживать их дольше. Да мне еще нужно кое о чем расспросить его.
– О чем, Филипп? Что тебе нужно спросить у него?
– О моем отце и матери. Мамочка говорила, что он мне все скажет, что у него лежат какие-то бумаги для меня.
– В самом деле? Она это говорила? – изумился мистер Эйнсворт. – Почему же ты не сказал мне этого раньше?
– Не догадался, папа. Да это было бы ни к чему, раз он уехал. Но теперь, если он вернулся, мне ужасно хочется повидать его и расспросить.
– И я хочу повидать его, дорогой мой. Я напишу священнику церкви Святой Марии – отец Мартин, кажется? Он известит нас, вернулся ли отец Жозеф и куда ему можно написать.
– Да, отцу Мартину это должно быть известно, – подхватил нетерпеливо мальчик. – А нельзя ли спросить его и о Дее? Я боюсь, что у нее вышли деньги и ей опять не удается продавать статуэтки. Мне необходимо вернуться и помочь ей.
– Мой милый, у меня есть для тебя приятные новости о Дее, – сказал мистер Эйнсворт, улыбаясь и глядя на пылающее лицо мальчика. – Я хотел, чтобы мама передала тебе их: она так счастлива, когда может сказать тебе что-нибудь приятное, но мне совестно заставлять тебя ждать. Нынче утром я получил письмо от мистера Детрава. Помнишь, я рассказывал тебе о моем приятеле? Он поехал в Новый Орлеан, предполагая, что отец Деи – его брат, которого он давно уже разыскивает. И он оказался прав. Теперь Дея хорошо обеспечена, ее дядя очень полюбил свою маленькую племянницу.
На лице Филиппа во время этого рассказа отражалось изумление и радость.
– Как я рад, что есть кому теперь позаботиться о Дее! – воскликнул он. – Теперь она не будет голодать, как прежде, бедняжка. И для отца она сможет покупать все книги, какие ему только нужны. Как она должна быть счастлива! Ах, как мне хочется поскорее увидеть ее, чтобы сказать ей, как я рад за нее!
– Ты скоро увидишь ее, мой милый: если отец Жозеф вернулся, мы поедем на юг через одну-две недели.
Филипп был в сильном возбуждении. Вернуться в свой старый дом, увидеть Дею и отца Жозефа… Одна только мысль об этом доставляла ему безграничную радость. Он смеялся и болтал беспрерывно и был так взбудоражен приятными новостями, что с трудом мог заниматься.
Последнее время ему было очень не по себе. Со времени злополучного эпизода на уроке танцев мадам Эйнсворт обращалась с ним сурово, а Люсиль смотрела на него с таким пренебрежением, что он понял, как серьезно обидел ее. Но теперь ему нечего было печалиться: он скоро уедет от них, он уедет домой!
Люсиль карабкалась на стол, с безумно расширенными от страха глазами она не переставала испускать дикие вопли.
«И не нужно! – думал он. – Она никогда не полюбит меня, она относится ко мне хуже, чем к своей собачонке».
Однажды, когда девочка вернулась с гулянья не в духе, Филипп сидел в комнатке дворецкого, прячась за чуть-чуть прикрытой дверью, с очень таинственным видом. Вдруг из залы понеслись пронзительные крики, они наполнили дом и заставили выйти на лестницу мадам Эйнсворт, бледную и дрожавшую от ужаса. Гувернантка стояла на стуле, подобрав юбки самым непрезентабельным образом, а Люсиль карабкалась на стол, ее волосы развевались, шляпа болталась на спине, с безумно расширенными от страха глазами она не переставала испускать дикие вопли.