— Ты сделала большое дело, — сказал Перкинс. Он взял ботинки и ощутил мягкую, гибкую, навощенную кожу. — Наверное, очень дорогие. Где ты раздобыла на них деньги?
Эмилия засмеялась.
— Они в рассрочку, глупый, надо будет выплачивать двенадцать месяцев.
— В такой куртке я буду смешон…
— Нет, не будешь. Ты очень красивый мужчина, и я всегда говорила, что тебе надо пошить что-нибудь тонкое.
— Ну, — задумчиво сказал Перкинс, — мне кажется, ты сможешь отослать их назад, если я решу не ходить.
После обеда на своем старом «студебеккере» приехал Бьянки, заметно пошатываясь после многих коктейлей. Дверь ему открыла Эмилия.
— Фред в спальне пытается примерить новый охотничий костюм, — сказала она, — он выйдет через минуту.
— Кто там? — закричал Перкинс, и когда она ответила, торопливо снял розовую куртку (которая, вообще-то, немного жала под мышками) и влез в пиджак. Он вспомнил сцену в ресторане и устыдился, что Бьянки увидит, как его решительность пошатнулась.
— Послушайте-ка, Фред, — сказал Бьянки, усаживаясь в гостиной с поданным бокалом, — надеюсь, что вы наконец изменили свое мнение об…
Он посмотрел на Эмилию, чтобы увидеть, как много она знает о приглашении.
— Продолжайте. Я рассказал ей все, — сказал Перкинс.
— Что ж, вы, конечно, можете отклонить приглашение, если держитесь твердо, — сказал Бьянки в своей лучшей адвокатской манере, — но я бы не советовал. Если они посчитают, что вы их осадили, то смогут сделать вашу жизнь весьма неприятной — и далеко не единственным способом.
— Но это смешно! — сказала Эмилия. — Он же не отклоняет. Не так ли, дорогой?
— Ну… — сказал Перкинс.
Она уловила нерешительность в его голосе и страстно продолжила:
— Это первое признание в обществе, которое ты вообще получил, Фред. Ты не можешь даже подумать, чтобы отклонить его. Сообрази, что это будет значить для детей! Через несколько лет им поступать в колледж. И ты понимаешь, что это такое. Неужели ты серьезно планируешь оставаться в этом доме до конца жизни?
— В этом доме нет ничего плохого, — оборонительно сказал Перкинс, думая, что за дом еще не заплачено полностью, а Эмилия уже находит в нем недостатки.
— Предположим, что приглашение — это ошибка, — продолжала Эмилия. — Я не утверждаю, что это так, но предположим это только на минуту. Разве это не самая последняя причина, по которой ты не должен его отклонять?
— Но я не люблю охоту, — слабо перебил Перкинс. — И на лошади я буду выглядеть смешным.
— Не более смешным, чем девяносто процентов других гостей. Ты считаешь, что сенатор Горман будет в точности похож на кентавра? А что насчет твоего босса, мистера Хендерсона? Он ведь конечно не игрок в поло.
— Он тоже идет? — изумленно спросил Перкинс.
— Конечно, да. Если б ты обратил хоть малейшее внимание на список гостей, то заметил бы его.
— Ну, хорошо, хорошо, — сдался Перкинс, — тогда я пойду.
— Мне кажется, это мудрейшее решение, — сказал Бьянки с несколько смазанной попыткой юридической помощи.
Этим же вечером Перкинс написал подтверждение пером и чернилами на простой жесткой карточке без серебряного обреза.
— Для них нормально пользоваться серебряным обрезом, — сказала Эмилия, — но если ты сделаешь то же самое, они могут подумать, что ты слишком бахвалишься. Она позвонила в службу доставки, объяснив ему: «Это не та штука, чтобы доверять ее почте» — и на следующее утро посыльный в униформе бросил его подтверждение в специальный ящик возле сторожки привратника.
Следующая неделя промелькнула быстро. Эмилия пригнала розовую куртку и рыжие бриджи, разметила их мелом и отослала подшивать. Желтое трико, решила она, не годится — «несколько кричаще», заметила она — так что его заменили на более консервативное кремовое. Это потребовало смены заколки и запонок на более простые из чеканного серебра, которые она выбрала в магазине. Трата разорительная, однако, она отмела его возражения.
— Так много зависит от произведенного тобою хорошего впечатления, и, кроме всего прочего, если все пройдет хорошо, тебя снова станут приглашать и ты сможешь всегда приходить в той же самой одежде. А запонки хорошо идут и с обеденным пиджаком, — подумав, добавила она.
В агентстве обнаружилось, что ему нравится пыл нового уважения. В понедельник менеджер офиса мистер Пресбл намекнул, что ему будет гораздо удобнее за столом ближе к окну.
— Конечно, при кондиционере в этом нет большого различия, как в старые дни, но тут открывается приятный вид, а это поможет сломать монотонность.
Перкинс поблагодарил за заботливость.
— Совсем нет, — ответил Пресбл. — Этим мы всего лишь показываем, что ценим вашу работу здесь, мистер Перкинс.
А в пятницу после обеда сам Хендерсон, шеф агентства и большая шишка в совете фирмы «Интерконтинентл Гаранти энд Траст», остановился у его стола по пути с работы домой. Так как за десяток лет Перкинс едва ли получил кивок от Хендерсона, у него, понятным образом, поднялось настроение.
— Я так понимаю, что мы с вами завтра увидимся, — сказал Хендерсон, на секунду пристроив одну ягодицу на краешке стола Перкинса.
— Похоже на то, — уклончиво сказал Перкинс.
— Я чертовски надеюсь, что там подадут виски, — сказал Хендерсон. — Мне кажется, горячий пунш строго соответствует старой охотничьей традиции, а он для меня просто топливо.
— Я думаю взять собственную фляжку, — сказал Перкинс, словно это его постоянный обычай на охотах.
— Добрая идея, — сказал Хендерсон, поднимаясь. А выходя из комнаты, он бросил через плечо: «Сбереги глоточек и для меня, Фред!»
Этим вечером после обеда Эмилия уложила детей в постель, и потом они оба прогулялись до края Мэрин-Гарденс и посмотрели через открытое поле на громадные дома за железными решетками. Даже с такого расстояния они различали признаки активности и суматохи. Подъездная дорожка под вязами казалась забитой черными лимузинами, а на широких лужайках, как они поняли, помощники поставщиков расставляли зеленые столы для утреннего завтрака. Пока они наблюдали, мальчик-ученик на гнедой кобыле поехал вдоль изгороди впереди табуна из примерно сорока лоснящихся каурых и гнедых лошадей к далеким конюшням.
— Погода будет великолепна, — сказала Эмилия, когда они повернули назад. — Однако в воздухе уже есть намек на осень.
Перкинс ей не ответил. Он ушел в собственные мысли. Он не хотел туда идти, какая-то его часть просто не желала туда идти. Он понял, что трепещет от нервного опасения; но, конечно, такого следовало ожидать — риск нового окружения, страх неудачи, боязнь допустить какую-то оплошность, опасение повести себя не так, как, наверное, ожидают — этих причин было достаточно, чтобы задрожали руки и нервно забилось сердце.
— Ляжем в постель пораньше, — сказала Эмилия, — тебе надо хорошо выспаться.
Перкинс кивнул, и они пошли к дому. Но несмотря на очевидную необходимость, Перкинс ночью спал очень мало. Он беспокойно метался, представляя себе все мыслимые ляпсусы и унижения, пока жена, наконец, не пожаловалась: «Ты так толкаешься и ворочаешься, что я не могу ни капельки заснуть», потом взяла подушку с одеялом и ушла в детскую.
Он поставил будильник на шесть — требовался ранний старт, — но его разбудили задолго до того.
— Перкинс? Фред Перкинс?
Он сел в постели столбом.
— Что такое?
Уже светало, но солнце еще не поднялось. В его спальне стояли двое мужчин. Более высокий, тот, который тряс его за плечо, был одет в черную кожаную куртку и носил шапочку, разделенную, как пирог, на желтые и красные полоски.
— Вставай, пошли! — сказал он.
— Поторапливайся, — добавил второй, поприземестей и постарше, но тоже одетый в кожу.
— Что такое? — переспросил Перкинс. Теперь он совершенно проснулся, адреналин атаковал его сердце и оно качало кровь с ужасной частотой.
— Выкатывайся с постели, — сказал высокий и, схватив рукой покрывало, сдернул его в сторону. В это мгновение Перкинс увидел двух геральдических львов на задних лапах и геральдический щит, тисненый золотом на груди кожаной куртки. Дрожа, стоя только в трусах, он выбрался из постели в прохладное, живительное утро.
— Что такое? — бессмысленно повторил он.
— Охота, охота, пора на охоту, — сказал старший.
— Тогда дайте мне одеться, — запинаясь, произнес Перкинс, и двинулся к шкафу, где в тусклом свете видел роскошную розовую куртку и джинсовые бриджи, распростертые в ожидании его членов. Но когда он повернулся, то почувствовал острый укол короткой с коническим концом дубинкой, которую ранее не заметил в руке высокого.
— Тебе она не нужна, — засмеялся ударивший, и краем глаза Перкинс увидел, как старший подхватил розовую куртку и, держа ее за фалды, разорвал почти пополам.
— Послушайте!.. — начал он, но прежде чем смог закончить, высокий человек в черной коже остро заломил ему руку за спиной и вытолкал через французское окно на холодный, ясный бессолнечный воздух. Позади он перехватил вид Эмилии в ночной рубашке, внезапно появившейся в двери, услышал ее испуганный крик и звон стекла от разбитой панели, когда приземистый с размаху захлопнул стеклянное французское окно. Он вырвался и в бешенстве побежал через лужайку, но двое загонщиков держались за ним. Они подхватили его под мышки и погнали по улице туда, где кончались Мэрин-Гарденс и начинались скошенные поля. Там они бросили его на колючее жнивье и приземистый достал хлыст.
— А теперь, беги, сукин сын, беги! — закричал старший.
Перкинс ощутил острую пронзительную боль хлыста на голой спине. Он запнулся и побежал вприпрыжку в открытые поля. Стерня колола босые ноги, пот проступал на обнаженной груди, рот полнился невнятными словами протеста и возмущения, но он бежал, бежал, бежал. Ибо над богатыми летними полями уже слышался лай собак и чистая альтовая нота охотничьего горна.
© 1960 by San Francisco Review