Вот тут он был прав. Именно бзик. Из-за этого самого бзика недолюбливал крашеных и Вадим. И негра синеволосого он подкормил отнюдь не из сострадания, — просто нужно было порасспросить человека. О том, о сем, и в частности о таком пустяке, как планы террористов на текущий политический момент.
Достав сигарету, Вадим чиркнул спичкой, неспешно закурил. Спрашивать следовало вдумчиво и осторожно, — в качестве объекта для расспросов приблизившийся к броневику человек-скелет не слишком-то годился.
— Сколько вас там всего? Двадцать? Пятьдесят?…
Сначала крашеный кивнул, потом покачал головой и только после этого, не прекращая жевать, с явственной заторможенностью ответил:
— Когда шли сюда, много было. Около сотни. Потом разбрелись, многие отстали…
Понятно. Вадим кивнул. Отстали, стало быть, не дошли, ноги протянули. А останавливаться и поднимать у крашеных не принято, не тот народ и не те идеи.
— Так вы что, в самом деле хотели взорвать завод?
— Мы?… Завод? — кажется, мужчина по-настоящему удивился. Веки его мутно заморгали, словно этим своим порханием помогали пленному припомнить первоначальные намерения террористов. С горбушкой он успел покончить, и, совершив последние поршневые движения, острый кадык его замер в голодном ожидании. Вадим невольно пожалел, что скормил всю горбушку разом. Надо было давать кусочками.
— Так что там насчет взрывчатки? Динамит, аммонал? И сколько у вас вообще оружия? Автоматы есть?
Пленный кивнул. С усилием припомнив что-то, сбивчиво заговорил:
— У Кормчего — у него все вооружены. Патроны есть. В сумках несли. А взрывчатки нет. И еды никакой. Уже несколько дней. Хотели здесь что-нибудь найти.
— Здесь? — Вадим удивился.
Голова мужчины заходила вверх-вниз. Больше это напоминало движения робота.
— Ну да, поесть что-нибудь. Кормчий сказал, в центральных лабораториях, наверняка, отыщется. Вот и пошли.
— Дурень! — крикнул Панчуга. — Тебя про взрывчатку спрашивают!
— Не-е… Мы поесть искали. У Кормчего гранаты — две штуки. Я сам видел. Он сказал, здесь будет еда, я и пошел.
— Уже который раз слышу про этого Кормчего, — пробормотал Дымов.
— Ага, он у них, видать, за вождя. Только вожачок тоже, кажись, отощал. Потому как не взрывать они сюда приплелись, а в надежде пожрать что-нибудь. Тут же специи раньше делали, добавки в муку, смеси витаминные.
— А на фига тогда ультиматум посылали?
— Какой ультиматум?
На лице крашеного отражалось такое неподдельное изумление, что Вадим не стал ничего объяснять.
— Ясно, — прокряхтел он. — Кто-то опять этих бедолаг крайними выставил. Ох, доберусь я когда-нибудь до муниципальных интриганов!..
Пленный тем временем никак не желал сообразить, что кормежка кончилась и добавки более не ожидается. Опершись о броню, он стоял и ждал. Поймав жадный, застывший на сигарете взгляд крашеного, Вадим, помешкав, протянул ему окурок. Трясущиеся пальцы метнулись навстречу. Сигарета, конечно, упала на землю, но крашеный тут же поднял ее, неловко сунул в рот. Затягивался он удивительно медленно, полузакрыв глаза, долго не выдыхая. Когда же наконец выдохнул, воздух перед ним так и остался чистым. Легкие мужчины впитали в себя все без остатка. Впрочем, это было видно невооруженным глазом. От одной-единственной затяжки крашеный «поплыл». Качаясь, оперся о броневик.
— Кончать таких надо, — Панчуга длинно сплюнул. — Сидели бы и не дергались. Чего поперлись? Так нет, взрывать надо, борзоту всем свою доказывать. Мол, тоже крутые и все такое.
Вадим взглянул на механика с косым прищуром.
— Заводи, поехали.
Когда было нужно, Панчуга не задавал лишних вопросов. Легким он был на подъем человеком. Егор-Егорша, Панча-Панчуга… Пульхен, заслышав рокот мотора, заторопился к ним. Вадим протянул руку пленному, с натугой втянул на броню. Самое смешное дело — раненому тащить доходягу. Чуть было сам не слетел, едва удержался.
— Не бойся, герой. Скажешь пару слов своим, и разбежимся. Мирно, без репрессий. Это могу обещать твердо.
— Что ты надумал? — крикнул подбежавший Пульхен.
— Взрывчатки, у них судя по всему, нет. И вообще намерения у наших гостей самые несерьезные. Заедем к ним прямо на машине. Заодно потолкуем.
Пульхен взгромоздился на броню, сосредоточенно кивнул.
— Надо было сразу попробовать их разговорить, а эти олухи пальбу подняли.
— Да ладно. Немного стрельбы тоже не помешает. — Вадим махнул рукой. — Пусть знают, что мы ребята тоже серьезные. Разговорчивей будут.
До центральных корпусов доехали молча. А после навстречу поднялась пропыленная фигура дружинника, лениво замахала оружием.
— Дальше нельзя, стрелять будут. — Предупредил механик.
— Можно, Панча, можно, — Вадим хмыкнул. — Будут или не будут — это еще посмотрим.
— А если все-таки будут?
— Тогда мы им тряпочкой помашем. Беленькой. Найдется у нас белая тряпочка?
— Белая? Да откуда? — Егор изумился, и Вадиму почудилось, что в голосе механика слышится даже некое негодование.
— Значит, вопрос отпадает сам собой. Поедем без тряпки.
— Не шали, Вадим, — полковник задумчиво смотрел на застекленный фасад центрального цеха. Стены здания роились звездными выщербинами, стекла торчали из рам кривыми заскорузлыми клыками… Обернувшись, Пульхен толкнул пленного в бок.
— Скажи своим, что никого не тронем. Пусть выходят. Или пропустят к себе на переговоры.
— А еще предложи им очередь в городской распределитель, — ехидно добавил Вадим. — Ладно, шучу. Сбегай к ним, друг, и скажи, что два добрых молодца желают с ними поболтать. Только чтобы без дураков. Иначе вдребезги разнесем всю эту халабуду.
Пленный кивнул, хотя и без особого энтузиазма.
— Дай ему что-нибудь, — предложил Вадим. — У меня больше ничего с собой нет.
Пульхен со вздохом достал из-за пазухи надкусанную галету, протянул мутанту.
— Выйдут подобру-поздорову, гарантируем жизнь и волю. Это тоже без дураков. Пусть знают.
С галетой в руках, как белка с орехом, доходяга сполз с броневика, спотыкаясь, побрел к цеху.
— Как думаешь, шмальнут в него или нет?
— Сейчас увидим, — Вадим покосился на Пульхена. — Насчет гарантий это ты серьезно?
— А почему нет? — полковник пожал плечами. — Никого из наших не зацепило. Стрелки они аховые. Больше шуму наделали.
— Ну, смотри, — Вадим глядел в спину удаляющегося парламентера и почти воочию видел, как тонкие ненадежные зубы уже кромсают подношение Пульхена. Десны, конечно, кровоточат, и по темному, заросшему фиолетовой щетиной подбородку стекает алая струйка… Он покачал головой. Черный подбородок, фиолетовая щетина, алая кровь — детская нездоровая акварель на старой бумаге…
— Нет, не дойдет, — вслух рассудил он и, привстав на броневике, хрипло прокричал: — Эй, вернись, дурила! Назад, говорю!
— Какого черта!.. — Пульхен поперхнулся. От здания ударила гулкая барабанная дробь, и пули визгливым веером прошлись над самым броневиком. Оба пригнулись.
— Ну, снайперы! Ну, дают!..
Между тем пленный продолжал двигаться шагом лунатика, только спотыкаться стал чуть чаще. Слепые очереди буравили воздух справа и слева от него, бессильные поразить жертву. Но было уже ясно, что стреляют именно в парламентера.
— Такой же доходяга небось стреляет. Свой в своего! — процедил полковник. Вадим мысленно с ним согласился. Зрение отвратительно служит оголодавшим. Впрочем, как и мышцы, не способные удержать дергающийся автомат. Можно было даже надеяться, что крашеный успеет добрести до своих прежде, чем в него попадут. Тем более, что у стрелявшего могли просто-напросто иссякнуть патроны.
Увы, они не иссякли, и чуда не произошло. Одна из очередей переломила парламентера пополам, с силой швырнула на землю. Прокатившись легкой куклой по бетону, крашеный замер без признаков жизни. Оставалось только гадать, успел он догрызть галету или нет. Как-никак — последняя мирская радость…
— Что ж, значит, атакуем, — апатично произнес полковник. Одним движением забросил сухое тренированное тело в люк и гаркнул что-то механику. Но Панчуга без того уже подавал машину назад, замысловатым зигзагом выводя ее на оперативный простор. Вадим аккуратно переместился за башню. Подставляться — пусть даже слепым пулям он не хотел.
— Засек гада! Вот он где, зараза!
В недрах броневика глухо рокотнуло, и яркий пунктирный жгут впился в фасад здания. Вадим имел возможность видеть, как крошится кирпич и вдрызг разлетаются остатки рам. А очередь продолжала рокотать, сотрясая корпус броневика, и трос, протянувшийся между машиной и целью, неустойчиво покачивался, переливая огненную смерть, нащупывая чужую жизнь, как нащупывает щупальце осьминога забившегося в нору лангуста. Пулемет смолк, и трос лопнул. Светящийся конец его унесся к разрушенным стенам.
— Десять к одному, что я его уделал! — выкрикнул полковник.
— Тогда поехали…
А через минуту они уже входили под своды цеха. Цепляя скрипучую створку, Вадим занозил руку. Изрытый пулями, дверной косяк щетинился первозданной белизны щепой. Под ногами хрустело битое стекло, плющились многочисленные гильзы. Возле скукожившегося пулеметчика — такого же чернокожего и с тем же синим хохолком на голове задерживаться не стали. Пульхен лишь щелкнул крышкой кобуры, доставая маузер. Обгоняя их, в помещение вбежала группа дружинников.
— Искать! — приказал им полковник. — Огонь открывать только в случае крайней нужды.
— А плесени, плесени-то сколько! — Вадим присвистнул. Заводские стены и впрямь покрывала жирная густая слизь. Должно быть, гриб уже давненько чувствовал себя здесь полноправным хозяином.
— Может, зря боялись? Что тут взрывать?
— Может, и зря…
— Эй, начальнички! Идите сюда!
Голос принадлежал дружиннику, успевшему скрыться за вспученными рядами перегонных колонн. Вадим с Пульхеном поспешили к нему.
Цех здесь заканчивался протянувшейся вдоль стены узкоколейкой. На рельсах стыли полуразвинченные грузоподъемники, какие-то окутанные проводами аппараты, тележки с электродвигателями. А в общем вся техника была примерно в одном состоянии. Все, что можно было унести, открутить или отломать, было унесено, откручено и отломано. Плюс немалое участие ржавчины, на которую наползла все та же грибная плесень. Далее, за грузоподъемниками, выводя, очевидно, к лабораториям, о которых поминал пленник, тянулся широкий коридор. Дружинник стоял у самого входа и стволом ППШ указывал в темноту. Пульхен достал фонарь.