прыжки воспринялись с особым восторгом. Но тогда они были где-то далеко впереди, и кроме сладкой эйфории от предстоящего выхода в небо я никаких других чувств не испытывал.
Прошло время, и вот однажды нам объявили:
– Через две недели ваша группа вылетает в Феодосию на парашютную подготовку. По утвержденному плану каждый должен совершить по десять прыжков. Первые два с принудительным раскрытием. Остальные – затяжные, с открытием парашюта вручную. Перед отправлением туда прослушаете в Звездном несколько лекций и подберете необходимую амуницию…
Таким образом, из далекого, абстрактного и какого-то бесшабашно веселого мероприятия прыжки с парашютом внезапно превратились в очень близкое, реальное и… далеко небезопасное дело. Вот это, все более нарастающее ощущение опасности по мере приближения назначенного срока я запомнил очень хорошо и хочу остановиться на нем подробнее.
Это ощущение подогревали подробные, в деталях, рассказы бывалых военных летчиков и окружавших нас в Звездном городке космонавтов: о выбитых во время прыжков пальцах, сломанных ногах, нераскрывшихся парашютах и прочих ужасах, которые случались с ними или с их знакомыми во время прыжков. Эти кошмарные картины, только перенесенные на собственную персону, травили сознание не только с утра до вечера, но не оставляли меня и во снах. Масла в огонь подлил тренировавшийся тогда в нашей группе бывший гражданский летчик, а ныне космонавт Казахстана Толгат Мусабаев.
– Честное слово, ребята, я не понимаю, как вы собираетесь прыгать и чем это может закончиться! – воскликнул он, узнав о сроках нашей подготовки к прыжкам, и сделал неестественно круглыми свои обычно узко-восточные раскосые глаза. – В ДОСААФе люди месяцами тренируются перед первым прыжком. Детально отрабатывают все его элементы. Подолгу учатся укладывать свой парашют. А вы всего две недели – и в небо. Да еще и затяжные у вас будут… Ну, не знаю, не знаю…
Необычная для Звездного городка, неизменно шумная наша журналистская компания как-то притихла. Ребята ходили молчаливые, какие-то погруженные в себя. Я понял, что не один подвластен тревожным мыслям.
– Настал час расплаты, – мрачно прокомментировал ситуацию мой сосед по комнате, журналист с Украины Юра Крикун, который вообще очень чувствительно относился ко всем испытаниям, угрожающим здоровью и самочувствию.
– Какой расплаты, за что? – удивился я.
– Расплаты за съеденные в летной столовой осетровые балыки и шоколадки… – пояснил Крикун.
Завершающим аккордом стало пришедшее дней за пять до первого прыжка известие, в котором говорилось о несчастье с опытнейшей парашютисткой из США. У нее не раскрылись ни основной, ни запасной парашюты. Она чудом осталась жива – только потому, что упала в болото. Но сильно покалечилась.
А еще за день до отлета моя теща рассказала увиденный ею накануне необычный сон. Будто идет она вдоль какого-то высокого забора, за которым стоит высоченный дом. И на крыше этого дома, у самого края вдруг видит своего зятя. Я ей машу оттуда рукой, а она в ужасе начинает кричать, чтобы я отошел от края крыши. Но вместо этого я вдруг прыгаю вниз и падаю за забором. После чего теща пытается заглянуть за этот забор, дабы увидеть, что же стало с ее несчастным зятем, но ей это никак не удается. И тут она проснулась…
В общем, какой-то сплошной сумасшедший бред вокруг. Но нам-то надо прыгать! Свое состояние в последние дни и часы перед самим прыжком я бы определил, как полушоковое. Нет, я не был совершенно парализован навалившимся, как обязательный дальневосточный туман в июле, страхом – я ходил на лекции и практические занятия по парашютным делам: записывал, запоминал и повторял все необходимое. Но чувство неотвратимо надвигающейся серьезной опасности для жизни не оставляло меня ни на минуту. Оно накладывало неистребимый отпечаток на мысли и желания. В сознании мелькало еще что-то об отсутствии страховки, о моей несчастной семье…
И вот замечательным ранним майским утром мы стоим локоть к локтю на летном поле под Феодосией, подготовленные и полностью экипированные для своего первого шага в небо. Как-то сделает его каждый из нас. Все ли сделают? Инструкторы тщательно осматривают основной и запасной парашюты – правильно ли закрыты их клапаны? – а мы с тревогой следим за стрекочущим и уже рвущимся с земли вертолетом, который понесет нас в небо.
– Направо, к вертолету, шагом марш! – командует старший по прыжковой подготовке подполковник Виктор Рень после короткого инструктажа. И сам спешит по разбегающейся от напора воздуха траве за нашей группой.
Когда я последним из своих коллег-журналистов входил в салон вертолета, то свободным оставалось единственное ближнее к двери место – мои товарищи предусмотрительно расположились подальше от выхода.
– Ой, придется прыгать первому! – молнией пронзила внезапная догадка, но тут же растворилась в потоке прокручивающихся в голове деталей предстоящего прыжка.
Через несколько минут вертолет уже набрал высоту и вскоре вышел в зону выбрасывания. Прямо напротив меня с грохотом распахнулась дверь наружу. Мы летели на километровой высоте со скоростью около ста пятидесяти километров в час. Небо было синее, безоблачное и… очень тревожное. Вдали, чуть ли не на одном уровне с нами едва проступали в дымчатом утреннем солнце вершины Каро-Дага, а далеко-далеко внизу тоненькой ниточкой струилась дорога, ведущая к аэродрому. Нежно зеленели прорастающие овсом поля.
Земля, конечно, была прекрасна в первых лучах набирающего силу солнца. Но она не манила. Это я помню точно! Одетый в легкий прыжковый комбинезон, чувствующий себя в воздухе, по-моему, лучше, чем на земле, Виктор Рень стоял у дверного проема и внимательно смотрел вниз. Неожиданно он повернулся к нам. Взгляд его пронзительных глаз заскользил по притихшим журналистам, и я почти физически ощутил, как каждый съеживался, вдавливался в сиденье и в себя от этого упирающегося в него неотвратимого клинка. Наконец он дошел до меня, сидящего к выходу первым, и на мне остановился.
– Так и есть, – судорожно мелькнуло у меня в голове, – прыгать первым…
В ту же секунду инструктор выбросил в мою сторону палец и поманил к себе. Как рыба на крючке, – а куда денешься?! – поднялся я за этим пальцем и шагнул к проему. Он еще раз проверил мои парашюты, зацепил за трос на стенке фал принудительного раскрытия основного парашюта. Затем положил на мое плечо руку и, пересиливая шум винтов, прокричал в самое ухо: «Пошел!»…
Ох, как непохожи были мои нынешние ощущения на те давние, розовенькие эмоции, которые переполняли меня, когда я только услышал о предстоящих прыжках?! Тут бушевала буря, настоящий океан чувств. От мрачно черных до ослепительно ярких. Пьянящий восторг от предстоящего долгожданного полета и божественного соприкосновения с небом тесно переплетался с парализующим ощущением страха, реальной сверхопасности для жизни, и освободиться от этих пут было совершенно невозможно.
Утверждают, что вероятность разбиться на парашюте куда ниже, чем попасть в автокатастрофу. В небе у тебя тройная система спасения. Во-первых, выброс основного парашюта – принудительно или вручную. Во-вторых, если это по какой-то роковой причине не произошло, имеется автоматический прибор, который выдернет его чеку на высоте 800 метров, сработав по перепаду атмосферного давления. И, наконец, если все это отказало (что почти невозможно), то на животе у тебя есть запасной парашют, легко открывающийся одним движением руки.
Все это я прекрасно понимал умом, однако ничего не мог поделать с обволакивающим меня страхом, животным страхом за свою жизнь. А вдруг ничего не сработает. Ведь никто не поможет уже, когда со скоростью 50 метров в секунду будешь лететь – нет, свистеть, как говорят опытные парашютисты! – к земле. Но и не прыгнуть я тоже уже не мог. Слишком хотел испытать полет в небе. Слишком далеко зашел по дороге в космос. И еще – что же подумают сидящие за моей спиной и ждущие своей очереди коллеги-конкуренты?! Потому, глядя не на такую страшную далекую землю, а только – в близкое голубое небо, я шагнул в набегающий поток…На третий день к нам подключилась небольшая ДОСААФовская группа. По их поведению, обращению с парашютом и небом сразу было видно – это очень опытные ребята. И вертолет они покидали значительно позже нас, на большей высоте, поскольку прыгали с большой задержкой раскрытия парашюта. И летали не на неуклюжих, как мы, «утюгах» ДУ-2, а на легких, очень маневренных «крыльях». Мое внимание в этой группе привлекла худенькая, лет двадцати, как мне показалось, девушка. При первой же возможности я подошел к ней и, помня свои неприятные ощущения, стал расспрашивать о страхе.
– Вообще-то, я имею уже более полутора тысяч прыжков… – скромно начала она.
Я был поражен, обескуражен. Боже мой, о чем я ее спрашиваю?! А моя собеседница совсем обыденно, как говорят, например, о съеденном на завтрак, продолжила:
– …Конечно, боюсь. Страх присутствует до самого выхода из вертолета. Но это естественное состояние в подобной ситуации.
Именно так! Предательское это чувство, которое кого-то сильно расстраивает, кого-то раздражает, а иных вгоняет в стыд или еще сильнее пугает, свойственно человеку, как и любому живому существу. Оно совершенно нормально возникает при действительной или мнимой опасности для существования. Только в отличие от животных, которые ощущают и реагируют на него инстинктивно, мы, разумные существа, испытываем страх, прежде всего, в более разнообразных эмоциях. И, конечно, человеческий арсенал преодоления страха не ограничивается реакциями бегства, оцепенения или защитной агрессии, которые мы можем увидеть у животных.
Там, где животное, испытывая страх, постарается освободиться от него, просто уйдя от источника страха, мы, бывает, направляем свои усилия на преодоление этого чувства и самой ситуации. Потому что для человека нередко важнее не собственное благополучие, здоровье, а порой и даже сама жизнь, а такое чуждое в мире животных понятие, как достижение поставленной цели. Или защита чести и исполнение долга. Или испытание себя. Обретение славы, наконец. И бесстрашие, всякое отсутствие страха здесь абсолютно ни при чем. Совершенно не испытывающего его человека я скорее посчитал бы психически ненормальным. Именно он подвергает свою жизнь наибольшей опасности в определенной критической ситуации. Потому что страх физиологически готовит любое живое существо к преодолению опасности, выживанию. При этом эмоциональном состоянии в кровь выделяется биологически активное вещество адреналин, которое способствует ускорению проведения нервных импульсов, сворачиванию крови в возможной свежей ране. При этом еще концентрируется внимание, напрягаются мышцы, обостряется мыслительная деятельность.