Вдруг ни с того, ни с сего в корабле начался подъем парциального давления кислорода: 160, 180… 220. Космонавты принялись бороться с ним, понижая влажность, температуру. Но подъем продолжался и достиг значения в 460 миллиметров ртутного столба. А уже при 360 – это чистый гремучий газ, чрезвычайно взрывоопасная смесь. То есть давление в корабле у «Алмазов» превысило эту цифру на 100 миллиметров! Тут достаточно небольшой искорки – и произойдет взрыв. При значительно менее опасных показателях атмосферы в барокамере сгорел во время испытаний – еще до полета Гагарина – советский космонавт Бондаренко. А позже, в январе 1967, в кабине «Апполона-1» – американские астронавты Гриссом, Уайт и Чаффи.
«Алмазы» были в оцепенении, но потом, видимо, сказалось утомление первых часов полета, и они просто плюнули на весь этот кошмар и 7 часов находились во власти провидения. Даже уснули ненадолго. И все же удача шла с ними рядом. Неожиданно они проснулись от какого-то взрывообразного хлопка. Поначалу решили, что это конец – тот самый взрыв, но вокруг ничего не горело. Наоборот, давление вдруг начало медленно падать и вскоре нормализовалось.
Оказалос, все довольно просто. Во время выхода Леонова в космос корабль находился долгое время в статичном положении. Из-за этого обращенный в сторону солнца его бок нагрелся до +160 градусов, а другой, в тени, остыл до –140. Из-за этой разницы произошла небольшая деформация всего корпуса, и внутренний люк при заходе космонавта в корабль не до конца сел на свое место, хотя соответствующие датчики просигнализировали закрытие. Но какой-то ничтожный, микронный зазор все же остался. Его оказалось достаточно, чтобы пошло травление воздуха наружу. Система же жизнеобеспечения ничего этого не понимает, а при любом падении давления просто реагирует добавлением в атмосферу корабля кислорода – до выравнивания общего давления. А стравление воздуха в космос продолжалось, и космонавты не успевали перерабатывать дыханием добавленный кислород – вот его общее содержание и росло. Кроме этого, засыпая, они случайно включили тумблер подачи воздуха в корабль, и у них общее давление поднялось аж до 960 миллиметров вместо положенных 760. В этот момент, из-за высокого давления, с хлопком сработал специальный клапан сброса лишнего давления. Видимо, Господь в этот полет благоволил космонавтам, и нет худа без добра. Лишнее давление посадило на свое место выходной люк, и парциальное давление кислорода вошло в норму.
Потом, при подготовке к спуску, был еще отказ солнечной ориентации и вынужденный переход на ручную ориентацию, а потом – впервые в космонавтике – ручной спуск космического аппарата. Да вдобавок сели в незапланированную точку – в тайгу. И уже на Земле, в самую неожиданную для Леонова минуту, Павел Беляев вдруг вернулся к тому разговору с Королевым перед полетом о чрезвычайной ситуации, возникшей у них в космосе. Взяв для чего-то имеющийся в корабле пистолет, он сказал – то ли сам себе, то ли своему напарнику, то ли еще кому-то:
– Знаешь, я вот смотрю на тебя, когда ты спишь… У тебя слюнка течет от уголка губ, как у младенца… И я думаю: «Господи, неужели же я тебя мог убить?!»
Вслед за этим он и рассказал удивленному Леонову о напутствии Главного конструктора, которое тот дал ему перед стартом.
– И мы были на половине пути к гибели – к тому, чего так боялся Сергей Павлович Королев, – подытожил Алексей Леонов тот непредсказуемый полёт.Взаимоотношения трех этих людей – Королева, Беляева и Леонова – накануне непредсказуемого исторического полета с первым выходом человека в открытый космос и критическая ситуация, сложившаяся во время этого выхода, оставляют непреходящее ощущение настоящего драматического спектакля, который только и может сыграть жизнь. Но, похоже, его завязка была на самом деле еще драматичнее. Она запрятана в том самом разговоре, который незадолго до их полета произошел у Беляева с Главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым. Вернее, с новыми сведениями о нем, ставшими известными много позже. Оказывается, у того памятного разговора был свидетель!
Тогда, за несколько недель до старта Беляев и Леонов прошли ответственную тренировку в термобарокамере и после нее, когда с космонавтов были сняты все датчики и прочая медицинская амуниция, с ними захотел тет-а-тет поговорить Королев. Ему предоставили кабинет врача, в котором только что закончилось медицинское разоблачение недавних испытуемых и который был пуст. Первым с Сергеем Павловичем туда вошел командир экипажа Павел Беляев. Но незадолго до этого психолог отряда космонавтов Ростислав Богдашевский, собрав всю снятую с ребят медицинскую экипировку, удалился в так называемую «темную комнату», находившуюся в этом же помещении, чтобы там привести экипировку в порядок. Разговор Королева с Беляевым начался настолько неожиданно, что выходить из этой комнаты ему было уже очень неудобно, – так Богдашевский стал невольным свидетелем того исторического диалога. Вот его версия:
– Как самочувствие, как тренировка, – спрашивает Главный, – как оцениваете готовность экипажа к выполнению программы?
– Все нормально. К полету готовы, – дежурно отвечает Беляев.
– Что ж, это хорошо, что готовы. Очень хорошо… А сам, как командир, к полету готов?
– Да, готов.
– Сейчас проверю… Вероятность того, что все будет хорошо на сегодняшний день, – порядка 0,7. Если еще полгода поработаем, то сможем ее повысить от силы до 0,8. Через неделю-другую после намеченного нами времени старта ту же программу должны выполнить и американцы. Сам понимаешь, что такое первый выход в открытое космическое пространство. А теперь, Павел Иванович, проверяю твою готовность. Что будешь делать, если Алексей не сможет войти в шлюз?
– Во время тренировок на невесомость при полетах на самолете-лаборатории Ту-104 я отрабатывал такую нештатную, – отвечает Беляев. – Он (Алексей) имитировал бессознательное состояние, и я «затаскивал» его в шлюз и далее в спускаемый аппарат.
– А если у тебя ничего не будет получаться, сможешь отстрелить Алексея вместе со шлюзовой камерой? – напрямую, в упор спросил Главный конструктор.
После некоторого недоуменного молчания Беляев ответил:
– Я уверен в себе. Такого не может быть.Теперь задумался Королев. А потом неожиданно подытожил:
– Что ж, спрашивал о твоей готовности, Павел Иванович, не зря. К полету не готов. Иди…
Снова замолчал Беляев. Никуда, естественно не пошел, а после минутной паузы тихо выдавил из себя:
– Если потребуется, я смогу это сделать.
– Спасибо, – спокойно принял его слова Королев…
Два свидетельства того памятного разговора Королева с Беляевым при некоторой внешней схожести сильно отличались по своей фактической, но более – моральной сути. Потому, обнаружив такое несоответствие, я попытался, как можно более точно услышать о нем от обоих оставшихся в живых людей, кто имел к нему отношение. Однако, оба, передавая тот разговор в деталях, стояли каждый на своем. Более того, Леонов решительно не принимал не только подобное его толкование Богдашевским, но даже сам факт возможного присутствия кого-то третьего при личном разговоре Королёва с Беляевым. Где же истина?
Осмелюсь предположить: если и впрямь тот разговор был таким, как его описывает психолог Богдашевский, то в его толковании правы… оба. И в этом нет ничего странного, поскольку Леонов-то излагает эту историю со слов своего командира Павла Беляева. А тот в счастливую минуту благополучного возвращения, передавая своему другу и напарнику недавний диалог с Королевым и находясь во власти вполне понятных сентиментальных чувств, полусознательно чуть изменил его суть. Конечно, Леонову было бы более обидно услышать всю истину, по которой при определенном стечении обстоятельств он (или его безжизненное тело) просто бросалось в космосе, ради возвращения на Землю оставшегося в живых другого члена экипажа. Во всяком случае, так мог предполагать сам Беляев, и, видимо, это обстоятельство заставило его рассказать о том разговоре по-своему.
А действительно, что делать, если во время выхода Леонова в космос возникает ситуация, при которой он не может войти в шлюзовую камеру и погибает вне корабля? Да, во время тренировок в самолете-лаборатории он втаскивал «безжизненное» тело напарника в корабль, но это же на Земле, а что может случиться там – в космосе?! Не гибнуть же обоим – ведь при неотстреленной шлюзовой камере благополучное возвращение корабля невозможно – тут хоть одного спасти! Именно такой и должна была быть позиция Главного конструктора Сергея Павловича Королева, который нёс персональную ответственность и за жизни людей, и за успешное выполнение намеченной космической программы. И в ситуации подготовки к столь непредсказуемому полету-эксперименту он просто обязан был предусмотреть минимизацию возможных потерь. Что он, видимо, и сделал, проведя соответствующую проверку-инструкцию командира экипажа накануне полета в том памятном разговоре с ним. И в этом случае услышанный психологом Богдашевским разговор Главного конструктора с Беляевым вполне мог иметь место. А Беляев, в свою очередь, проявил истинно гуманные чувства, не обманывая Леонова полностью, нет! – лишь несколько, по его мнению, изменив тот разговор и по-своему интерпретируя его суть сразу после их благополучного приземления. Но кто посмеет упрекнуть его за это?!
И можно только очень отдаленно представить себе, что пережил Павел, когда у Алексея возникли серьезные проблемы при возвращении из открытого космоса в корабль – все как будто развивалось по жуткому сценарию, оговоренному с ним Королевым. Как молился он за то, чтобы у Леонова все получилось, и ему не надо было выполнять наказ Королёва! Какое великое счастье, что в самый решающий момент того исторического полета неведомый режиссер счастливо изменил ход своего драматичного спектакля – Алексей нашел единственно правильный выход из смертельной ситуации. Иначе имели бы мы, по меньшей мере, на одну жертву освоения космоса больше, а космонавт Павел Беляев остаток своей жизни испытывал бы великие моральные муки, считая себя косвенно виноватым в гибели друга.