Серьезные проблемы начались у конструкторов с новым «Союзом-1» еще на Земле. Конечно, сведения об этом тщательно скрывались, но до журналистов дошло, что за несколько дней до старта во время одной из проверок корабля произошел серьезный отказ клапана наддува азотных баков, потом проявился еще какой-то дефект… Ох, не надо, не надо было лететь этому кораблю!
Состояние Комарова во все эти дни, когда решалось, полетит корабль вообще или нет, думаю, поймет каждый. И когда все же было принято роковое решение лететь, он, как человек военный, подчинился приказу, с достоинством и без паники приняв свою судьбу. Как утверждают видевшие его перед стартом журналисты, внешне был довольно спокоен, а голос его – тверд.
– Самочувствие отличное, – доложил он сразу после посадки в корабль. – Закрепился в кресле, у меня все в порядке. Дайте сверку времени.
Да, у него все было в порядке. С совестью, чувством долга – профессионального и человеческого. И с выдержкой – тоже все в порядке. А вот что творилось тогда у него в душе – этого уже не узнает никто…
Неразрешимые сложности у Комарова с новой техникой возникли уже на орбите, когда не раскрылась одна из солнечных батарей – с ее включением был связан последующий эксперимент по пристыковке к «Союзу-1» другого корабля «Союз-2» и переходом двух из трех его космонавтов к Комарову. Но отсутствие этой батареи перечеркивало возможность стыковки и совместного полета двух кораблей. Владимир понимал все происходящее, сильно расстраивался и пытался собственными силами открыть злополучную батарею – стучал даже ногами в то место корабля, где с внешней стороны располагалась пружина той солнечной батареи, но это не помогло. Кто знает, возможно, от этих ударов и повредился механизм парашюта. Ах, если бы ему не стучать тогда… Впрочем, от судьбы не уйдешь, ее не обманешь.
Руководство полетом приняло решение: эксперимент по стыковке отложить, а Комарова возвращать на Землю. Через 27 часов после старта он затормозился где-то над Африкой и помчался вниз – навстречу своей смерти. Когда вошел в зону радиовидимости наземных станций слежения, с одной из них доложили: «Объект прошел зону. Время видимости две секунды». Некоторых из присутствующих в ЦУПе специалистов озадачила эта информация: «Почему две секунды? Локаторы должны вести его дольше – ведь спуск на парашюте длится куда больше!»
Сигнал бедствия из района приземления стал ответом на эти вопросы…
Я не знаю, как себя вел, что говорил или кричал – в эфир, или только себе – космонавт в последние минуты жизни, когда узнал, что парашют спускаемого аппарата не раскрылся и он несется навстречу Земле со скоростью курьерского поезда. Думаю, невозможно вообразить себе весь ужас, охватывающий человека, когда вместо спасительного рывка парашюта он продолжает ощущать стремительное падение сквозь атмосферу с все большим разогревом стенок – до пламени на обшивке от трения о плотную атмосферу – и отчетливым осознанием близкого конца… Но я знаю, что Владимир Комаров с честью выдержал куда более трудный экзамен. Он сделал истинно великий шаг в тяжелейшей моральной ситуации, когда перед ним отчетливо встал вопрос о его вероятной смерти ради спасения жизни своего коллеги по отряду космонавтов и одновременно человека, ставшего достоянием всего мира. Он мог, мог отказаться от вероятной смерти, мог выбрать другое. Но он сделал свой выбор. И вечная ему память в сердцах людей за профессиональный подвиг и этот великий человеческий поступок.
Однако – о, эти непредсказуемые совпадения, в которых тем не менее явно существует какой-то если не событийный, то астральный смысл, – хотя бы отчасти мы можем проследить, как себя вел и что чувствовал Комаров в подобной критической обстановке в космосе. Поскольку волею судьбы еще один космонавт оказался в очень похожей ситуации при спуске на Землю, пройдя, быть может, половину того пути к смерти (который прошел Комаров) и чудом спасшийся в самый последний момент. А люди эти замешены из одного теста.
В январе 1969 года космонавт Борис Волынов поднялся в космос на корабле «Союз-5» вместе с космонавтами А. Елисеевым и Е. Хруновым. Они благополучно состыковались с взлетевшим за сутки до них «Союзом-4» с космонавтом В. Шаталовым, двое перешли в этот корабль, а Б. Волынов приготовился в одиночестве к возвращению. Нормально отстыковался от другого корабля. После чего прошло торможение, а следом должно было произойти одновременное разделение спускаемого аппарата с двумя ненужными уже отсеками: бытовым и приборно-агрегатным.
К сожалению, оно прошло не совсем удачно: когда взрывом отделился бытовой отсек, взрывная волна легла на крышку люка и металлическая балка, на которой крепится его штурвал, слегка прогнулась. Из-за этого крышка люка отошла внутрь и со щелчком легла назад. Произошел так называемый «прохлоп крышки люка». Великое счастье, что в ненадолго образовавшийся зазор не попали плавающие в немалом количестве в невесомости в аппарате всякие шайбочки, контровочные проволочки – тогда вообще вся атмосфера могла уйти за несколько секунд. Но и за эти доли секунды за счет короткой разгерметизации корабля из него вышла часть воздуха, и давление внутри разом упало на 100 миллиметров ртутного столба. Будто в долю секунды космонавта забросило с поверхности моря на высоту 6 километров. Ощущения не самые приятные, особенно если учесть, что он находился без защитного скафандра.
Но, как выяснилось, это были только цветочки. Чуть только Волынов опомнился от случившегося и отошел от бароудара, он глянул в иллюминатор. И – обомлел! Рядом, за рожками антенн, торчали крылья солнечных батарей. Но их же на спускаемом аппарате быть не должно! Они есть только на приборно-агрегатном отсеке, который в полете корабля на орбите питает его электроэнергией. А это означает, что он по какой-то причине не отстрелился от спускаемого аппарата вместе с бытовым. И корабль его не идеально аэродинамически спускается к поверхности Земли жаростойким днищем, которое благодаря своей специально рассчитанной форме помогает затормаживать при падении, а какой-то другой, незащищенной частью. Ведь из-за присутствия в его конструкции незапланированного для этой фазы полета тяжелого приборно-агрегатного отсека он имеет другой центр тяжести и форму.
Космонавта пронзил холодный пот, поскольку все это означало только одно: до смертельного приземления остается 30 минут. Это если до той недалекой поры он не сгорит в раскаленном от трения о плотный воздух аппарате. «Земля», как и бывает в подобных ситуациях, замолчала сразу же после его короткого доклада о стрясшемся ЧП и перестала выдавать какие бы то ни было команды… Ему оставалось надеяться только на судьбу.
И, как Комаров еще на Земле, он тоже оказался перед выбором, но в космосе, в страшной ситуации, в которой от него уже ничего не зависело. Он мог орать, вопить, сходить с ума, биться головой о стенки аппарата. Мог плакать или молить Бога о спасении. Но он выбрал другое. Дабы хоть что-нибудь осталось после того, когда его не будет, Борис Волынов включил магнитофон и спокойно, без дрожи в голосе, начал диктовать происходящее на пленку:
– При разделении отсеков от взрывной волны произошел сдвиг крышки люка, с последующим возвращением его на место. За это время давление в аппарате упало на 100 миллиметров…
– Не отделился приборно-агрегатный отсек – вижу в иллюминаторе крылья его батарей. Корабль идет к Земле выходным люком. Возрастают перегрузки в нестандартных направлениях…
Тут начался разогрев аппарата, и вскоре он уже диктовал, хрипя от перегрузок, жары и собственного бессилия:
– Вижу, как языки пламени лижут стекла иллюминатора – горит боковая обшивка. В аппарате все труднее дышать…
Находящиеся в этот момент в ЦУПе некоторые его коллеги по отряду космонавтов, все слышавшие и понимавшие, натурально плакали от кошмара этой ситуации и мужественного поведения товарища в ней – горит, вот-вот погибнет, но продолжает вести репортаж!
И тогда произошло самое страшное, что могло случиться для находящегося в этих обстоятельствах человека. Раздался такой взрыв, что ему показалось, будто спускаемый аппарат полностью разорвало и прячущееся в нем от смерти двуногое существо заглатывает космическая бездна. «Это конец, – мелькнула мысль, естественно, не записавшись на пленку. – И так рано…»
Но предполагаемый «конец» оказался, как нередко бывает, спасением – это от перегрева взорвались топливные баки приборно-агрегатного отсека, а от них, видимо, сработали и термодатчики, призванные в случае отказа этой штатной операции дать команду на подрыв соединений отсеков при сильном подъеме температуры. Последний уровень безопасности, о котором он, конечно же, совершенно забыл в этой катастрофической ситуации. Космонавт в этот момент уже не думал о спасении, и оба эти взрыва произошли практически одновременно, удвоив его ощущение конца. Итак, разделение отсеков произошло принудительно, и одновременно с взрывом отсоединился, наконец, сам злосчастный отсек. На высоте примерно 80 километров от Земли он отлетел от аппарата – вернее, аппарат от него, поскольку весит намного меньше, – как пинг-понговый мячик от ракетки. Спускаемую капсулу бешено закрутило, но все-таки развернуло днищем навстречу страшному потоку воздуха. Волынов даже не заметил, когда выбросился парашют. Парашют хоть и был спасением, но все же не смог полностью погасить набранную огромную скорость спускаемого аппарата.
Удар о землю получился такой силы, что стационарно закрепленный около кресла магнитофон, в который он и диктовал свои последние слова, мгновенно оторвало и мимо коленей швырнуло в днище, подобно снаряду из пушки. Космонавту показалось, что раскололся его череп, но то была иллюзия – от сильного удара произошел перелом корней части верхних зубов, и они откололись.Сел, вернее, грохнулся он в 500 километрах от расчетной точки, где корабль никто не ждал. Мороз снаружи под –40 градусов по Цельсию! Когда сам открыл выходной люк, то увидел жуткую картину: жаропрочная сталь от перегрева превратилась в пенообразную шапку. Посидел немного – вроде бы все нормально. Ну, за исключением отлетевших зубов и сильных ушибов на теле.