Повторяю трижды. Надеюсь, разобрались.
Показываю молча, без ультразвука. Откладываю. Какую же вы хотите? Просвистите. Просвистите хотя бы ключевое слово, я приму это за “все равно” — все равно какая рыба.
Трещат что‑то несообразное.
Ну как же мне втолковать вам? Экие нерадивые!
А дни идут, третья декада июня уже, скоро бассейн сдавать.
И я откровенно обрадовался, когда явился Гелий со своим звуковизором. За любую соломинку готов был ухватиться. Проваливалась моя диссертация.
Симпатично выглядел прибор, смонтированный юными техниками по чертежам Гелия. Впрочем, детали были заводские, конечно: трубка, транзисторы, реостаты, переключатели, кассеты и ящик полированный. Выглядело как небольшой телевизор. Только ручек побольше и надписи под ними от руки: “прием”, “запись”, “демонстрация”, “передача”.
Гелий погрузил прибор в воду (и мои приборы тоже погружались в воду, ведь я в воду передавал словарные сигналы), только экран оставил наверху. Специальная у меня ванночка была, отгороженная решеткой от бассейна. Потом поколдовал с рукоятками, экран засветился, и заплясали на нем какие‑то черные черточки, покороче и подлиннее.
Я смотрел на них без особого энтузиазма. Невнятные звуки, невнятные черточки, какая разница? Расшифровать‑то не удается.
Высунув морды из воды, дельфины следили за нами с интересом. На их мордах была написана ирония.
— Киньте им что‑нибудь характерное, — предложил Гелий.
Я кинул кольцо. Они любили играть с ним.
И тут на экране появился черный бублик. Возник и запрыгал, замелькал, вырастая, уменьшаясь, бублик, половинка бублика, круг, эллипс.
— Ай да Гелий. Ну, молодец! Ну, выручил!
— Я так и думал, что они сканируют, — сказал Гелий.
На всякий случай читателям, совершенно не ведающим техники, объясняю, что сканирование — это развертка, а развертка дается в вашем телевизоре каждую секунду 25 раз. Развертка похожа на штриховку. В студии лучом водят по лицу диктора строка за строкой, сотни строк по 25 раз в секунду. Луч скользит по светлому лбу, поглощается темными бровями, и все это повторяется в вашем телевизоре 25 раз в секунду. Очевидно, дельфины мои этак водили ультразвуком по кольцу и не 25, а 250 раз в секунду, в мозгу у них возникал звуковой силуэт кольца. Копируя звуки, Делик сообщал Финии: “Вижу кольцо”, а звуковизор Гелия превращал этот звуковой силуэт в видимый — в черный круг на экране.
— Ну, выручил меня, Гелий, ну, удружил!
Протоколы в сторону, потом запишу. В упоении мы кидали дельфинам что попало: рыбок, мидии, кольца, мячи, камешки и с восторгом отмечали, что на экране появлялись черные круги, колечки, продолговатые силуэты ракушек и рыбок. Особенно четки были изображения, когда в бассейн попадало что‑нибудь незнакомое. Складной стул свой я сунул в воду, не пожалел, и дельфины долго присматривались к нему: что это за штуковина? И долго–долго на экране чернели три ножки, соединенные сиденьем.
И тут от восторга, увлекшись, я совершил стратегическую ошибку. Поспешил, забежал вперед… и все испортил. Надо было мне подождать. Единственное оправдание: висел надо мной срок, приближалось 1 июля.
Итак, раскрыли мы принцип дельфиньего языка. Следующая стадия — беседа. В беседе две стороны: они и мы. Я решил объявить дельфинам, что могу изъясняться понятными им образами.
Прибор Гелия позволял это сделать очень быстро. Нажатием кнопки звуковизор превращался в видеозвукор, приемник в передатчик. Мы могли подавать силуэты на экран, считывать их лучом, превращать в ультразвук и посылать в воду. Нечто подобное в звуковом кино. Звук записан волнистой черной дорожкой, считывается с ленты фотоэлементом, в микрофоне дрожание луча превращается в дрожание воздуха.
У нас были записаны на ленту все высказывания Делика о кольце. Мы их проиграли.
Они уловили. Они поняли. Кинулись к несуществующему кольцу. Я показал кольцо, поднял над головой. Вот видите, я говорю по–вашему.
Повторил то же трижды, потом трижды передал им силуэт скумбрии. Поднял в руках то и другое. Подразумевал вопрос: что вам хочется — играть или кушать? И включил прием, ждал ответа.
Никаких силуэтов: кляксы, точки, черточки, невнятное бормотание. И тишина — пустой экран. Редкие всплески ориентировочного сигнала.
Испугал я их, что ли? Может, и испугал. Какие‑то появились в бассейне фантомы, звуковые галлюцинации: эхо кольца, а кольца нет, эхо кефали, а кефали нет, она у человека в руке.
Гелий уехал, оставил мне звуковизор, но прибор больше ничего не сообщил, ничего вразумительного. Финия забилась в дальний угол, прикрыла малыша телом, и разговоров не было ни днем, ни ночью. Может быть, у них еще другой язык был, осязательный, а может быть, не было оснований для болтовни.
8
— А не думаете ли вы, — сказал Борис Борисович со свойственной ему ласковой неторопливостью, — не думаете ли вы, что дельфины просто не хотят общаться с людьми?
— Почему, собственно говоря? — Я был удивлен.
— Полагают, что это бесполезно и опасно.
— Почему же опасно? Наоборот, они могли бы обеспечить безопасность своей породе. Сказали бы, что они разумные существа, их давно перестали бы убивать, делать мыло из дельфиньего жира.
Борис Борисович горько усмехнулся:
— А разве люди не убивают друг друга? Знают же, что разумные.
Гелий в волнении бегал по комнате. В голове у него роились планы.
— Если они напуганы, отойдут. Времени жалко. А если упрямятся, можно и заставить. Разлучить их, это у Мерля описано. Можно даже пугнуть: положить Деля на стол и нож показать, вот, мол, сейчас прирежем. Уж Финия‑то заговорит ради сыночка.
— Гелий Николаевич, стыдитесь. Что вы предлагаете? Это контакт с разумными существами, по–вашему?
— Разумные или неразумные, еще выяснить надо, — пробормотал Гелий, смутившись.
В самом деле, путаница с этими дельфинами. Разумны или не разумны? Общаются друг с другом, образы передают, а слов в языке нет. Может быть, язык без слов? Может быть, разум без словесного языка?
— Право, мне и самому захотелось потолковать с дельфинами. Я посмотрел бы на них, — сказал Борис Борисович лениво.
— ББ, я закажу такси и отвезу вас завтра же, — загорелся Гелий. — Будем совещаться на месте.
— Ну что вы, в такую жару. После когда‑нибудь, к осени ближе. — Наш сибарит сразу пошел на попятный.
Кажется, ничего мы не решили в тот вечер. Посоветовали мне проявлять терпение, не торопить события и ленты не жалеть. Бросать что попало в бассейн и записывать все подряд. После, на досуге что‑нибудь расшифруется. Главное, не пугать призраками несуществующих вещей.
9
Решили мы не торопить события, а они развернулись стремительно, словно камень покатился с горы. Впрочем, для науки это привычное дело. Как было с космосом? Пятьдесят лет от Циолковского до Гагарина. А полет — полтора часа.
Конечно, читать интереснее о полете.
Я вернулся на станцию поздно вечером. Тихий такой вечер был, парной, море рокотало что‑то успокоительное, луна расстилала медные коврики на черном стекле. Сторож встретил меня с торжественным видом, настроился сообщить радостный сюрприз. Активисты Гелия поймали еще одного дельфина, притащили его, он, сторож, распорядился снести в бассейн. И ждал благодарности за распорядительность.
Я обругал его самыми нехорошими словами. Чужак мог подраться с Финией, искусать малыша. Бегом помчался я к бассейну. И даже не сразу, подбегая, обратил внимание на странный каркающий голос у воды.
— Юр–ра — ноги, — хрипел он. — Ног–ги — Юр–ра.
Слова перемежались обычным дельфиньим щелканьем и свистом.
— Юр–ра–гри. Дел–гри.
И опять торопливое возмущенное щелканье. Я всплеснул руками. Аж затанцевал на месте. Вот это событие. Значит, Делик мой говорит и осмысленно, и даже человеческими еловами. Не попугайничает, а рассуждает, мол, Юра может говорить и я могу говорить, ничем я не хуже. И у Юры ноги… к чему ноги? Остальное я не слышал. А Финия делает ему внушение: молчи, разговаривай по–дельфиньи, как полагается воспитанному дельфину. Почему возражает? Произношение поправляет или угадал ББ: не хотят они общаться с людьми?
Возликовал я и от радости опять совершил оплошность Мне бы звукозапись включить, запастись документацией, а я кинулся к бассейну, закричал во все горло:
— Привет, друзья! Я все слышал, давайте поговорим о жизни! Юра–гри, Дел–гри, Финия–гри.
Испуганный свист, шлепанье, бульканье. Молча глядят на меня из воды две хитроносые морды.
Добрый час убеждал я их вымолвить хотя бы одно слово. Свистят, щелкают. Ни одного членораздельного звука. И гладил, и кормил сверх нормы, и упрашивал, и ругал. Упрямятся. Наконец уже за полночь махнул рукой и пошел спать. И от усталости допустил вторую оплошность, не осмотрел нового дельфина. Видел, что он спит возле стенки. Спит и спит, стало быть, не дерется, поладили с Финией Ну и хорошо, утром разберусь с ним.
А наутро выяснилось, что тот дельфин тяжело болен. Видимо, потому и поймали его пионеры Гелия, легко в руки дался. Теперь он уже и хвостом не шевелил, не всплывал сам для вдоха. Финия и Делик подпирали его снизу, чтобы он мог дышать, не захлебнулся бы. Утонувший дельфин, какой парадокс! Я быстро нырнул в бассейн и убедился, что Финия зря старается. Чужак был уже мертв, дельфины подпирали бездыханное тело. С трудом выволок я тушу и стащил на помойку. Финия свистела мне что‑то вслед, может, и жалобное. Я еще не разобрался в ее эмоциях. А у меня самого эмоций не было никаких: привезли полумертвого чужака, навалили лишней работы. Надо было еще воду сменить в бассейне, продезинфицировать. Полдня я возился… потом еще полдня уговаривал Финию вымолвить хоть бы слово. Голосом уговаривал, не пустил в ход звуковизор Гелия, так испугавший их.
Зря потерял день.
На том беды не кончились. Наутро заболел Делик, видимо, заразился от чужака. Теперь Финия подныривала под него, поддерживала спиной и плавниками над водой. И меня встретила целой руладой свистов. Что‑то хотела объяснить, взывала о помощи. Может быть, звуковизор что‑то перевел бы на образный язык, но я не стал тратить время на приборы. Осмотрел Деля. Он был жив еще, но вокруг дыхала высыпал черный налет, похожий на золу, — признак зловещей дельфиньей пневмонии. Вот когда я забегал. Это уж не чужак умирал, погибал мой малыш, мой собственный, моя любовь, моя надежда, первый в мире дельфинчик, назвавший меня по имени: “Юр–ра–гри”. К кому бежать за помощью? Врача звать? Ветеринара? Кажется, есть звериная лечебница в Симферополе. Но там лечат собак, кошек, коров, не дельфинов же. И как лечат от черной пневмонии? От нее умирали еще питомцы Лилли. Тогда не было средства и сейчас нет. Сам думай, товарищ Кудеяров.