Осушив свой бокал, он, выбирая, чем закусить, спросил:
– Почему молчите?
– Думаю. Девушку вы привели сами, и это зафиксировали камеры. Но как она ушла, камеры не засекли. Она должна была спускаться на лифте или пешком по лестнице, а там тоже видеонаблюдение. Может, через крышу как-то?
– Почти нереально, для этого надо быть акробатом или воздушным гимнастом. Мои люди проверяли такую возможность, как и путь отхода через балконы расположенных снизу квартир. Для этого нужно специальное снаряжение: альпинистский трос, крюки, ботинки.
– Значит ей кто-то помог, уничтожив записи с камер, а потом открыл дверь и снова закрыл, и комплекты ключей остались на месте. Кстати, кто убирает вашу квартиру?
Волохов покачал головой.
– Квартиру мою убирает человек вне всяких подозрений. Это мой бывший классный руководитель, зовут ее Софья Григорьевна. В школе давно не работает, Лет десять, наверное, или пятнадцать уже, да и вообще она пенсионерка. Из школы ее выперли по идеологическим соображениям. Рассказывая на уроке о сталинских репрессиях, Софья Григорьевна сослалась на справку КГБ о количестве репрессированных. В справке, подготовленной по приказу Хрущева к ХХ съезду, говорилось о двух миллионах осужденных по политическим статьям и о шестистах тысячах приговоренных к расстрелу. Кто-то из учеников поделился этой информацией дома. Софье Григорьевне директор устроил разнос, потом ее подвергли обструкции другие учителя, потребовав от немолодой женщины просить прощения у всего педагогического коллектива за свой недостойный поступок. А когда она отказалась, сказали, что в таком случае она будет просить прощения у всего коллектива школы, включая учеников младших классов.
Когда ее отчитывали в учительской, нашелся кто-то, снявший экзекуцию на свой телефон. Они и тогда уже были, правда, стоили дорого, и простому учителю подобные аппараты были не по карману. Но богатый коллега снял все, а затем выложил в сеть со своими язвительными комментариями, потому и я обнаружил эту запись. «Как вы могли скрыть от учеников правду о двадцати миллионах расстрелянных и замученных», – наседала на нее учительница географии, которую я помню по рассказам о торжестве демократии в США, где индейцы могут не работать и получать огромные деньги от правительства… А на том собрании географичка возмущалась: «Как вы, госпожа Петрова, – еврейка по национальности – могли предать свой народ, пострадавший в СССР больше всех от репрессий?» «От чьих рук они пострадали больше? – поинтересовалась моя учительница истории. – От Ягоды, от Кагановича? Или от Мезнера, Когана, Финкельштейна и других начальников ГУЛАГа?» И добавила, что у зла, жестокости и подлости нет национальности. Другие учителя, разумеется, возмутились. «Таких, как ты, без суда расстреливать надо», – не выдержал учитель физкультуры, которого через два года самого осудили за растление несовершеннолетних.
Короче, тогда мою классную уволили общим решением преподавателей за пропаганду антисемитизма. Назвала фамилии некоторых палачей, а ее не так поняли. Уже потом она, лет через десять после моего окончания школы, обратилась ко всем своим ученикам с просьбой помочь ей собрать деньги для сына, которому требовалась операция по пересадке почки. Ей собрали гроши, она отказалась принимать эти деньги, сказав, что уже поздно. Я узнал об этом случайно. Помог вывезти Бориса в Нью-Йорк…
– В Пресвитерианский госпиталь, – догадалась Вера.
– Именно туда. Потом я помог ему устроиться на работу в банк.
– «Голден Сенчури»?
– А куда же еще? Теперь Борис Львович трудится там вице-президентом. Но Софья Григорьевна наотрез отказалась переезжать в Штаты. Сын присылает ей вполне приличные деньги, но она все равно приходит ко мне, помогает убирать квартиру, стирает и гладит рубашки и так далее. Денег с меня не берет. Говорит, что отрабатывает Борины почки. Так она шутит. На самом деле просто заботится обо мне, потому что у меня нет мамы, которая делала бы все то же самое. Приходит она раз или два в неделю, потому что я и сам слежу за чистотой в доме. Гостей у меня практически не бывает: ни тусовок, ни праздников. А пылесосы сейчас такие… сами бегают…
Раздалась мелодия мобильного телефона. Волохов достал из кармана аппарат, посмотрел на номер вызывающего, поднялся…
– Одна минута, – предупредил он Бережную и отошел, но направился не к стойке, а к выходу. И, только отойдя на достаточное расстояние, стал что-то говорить негромко, а потом и вовсе вышел из зала.
Бережная достала телефон, позвонила Окуневу и попросила найти адрес школьной учительницы Волохова – Софьи Григорьевны Петровой. А потом очень быстро спрятала аппарат в сумочку.
Вскоре вернулся Волохов. Он опустился за стол и сказал:
– Из Токио звонили.
– Там ведь ночь сейчас, – напомнила Вера.
– Так и есть: у нас десять вечера, а в Токио четыре утра, то есть ночи. Зато в Нью-Йорке сейчас два часа пополудни. Работа есть работа. А вы куда-то спешите?
– Нет, я тоже на работе.
Глава шестнадцатая
Звезды мерцали над самой ее головой. Вера смотрела сквозь незримую крышу и не чувствовала ничего, кроме удивления. Она не сожалела о том, что случилось этой ночью и могло бы продолжаться, если бы она не сказала:
– Все, хватит!
Правда, прозвучало это не так решительно, как следовало бы, но Павел подчинился.
Он лег на спину, но тут же поднялся с постели и шагнул в сторону – исчез бесшумно, словно растворился в запахе цветов, растущих прямо из пола огромного сада, превращенного в спальню. Вскоре он вернулся и спросил:
– Шампанского хочешь?
– Нет, – ответила она.
Волохов держал в руках поднос с темной бутылкой и двумя бокалами, в которых мерцали отраженные и многократно преломленные маленькие звездочки. Тело его было прекрасным, но каким-то искусственным – как у героев американских фильмов, у которых всегда оказывался безволосый гладкий торс с рельефной мускулатурой. Володя был мощнее, и у него имелась растительность на груди, которая в моменты близости так волновала и заводила Веру.
Павел поставил поднос на тумбочку, лег рядом и посмотрел ей в глаза.
– Никогда не надо сожалеть о том, что произошло.
– А я и не сожалею, – ответила Вера.
Увидев, что он тянется к ней губами, она ответила на его поцелуй, погладила по плечу и снова легла на спину.
– Я просто думаю о своем, – она попыталась объяснить внезапную перемену, произошедшую с ней.
Вечером они сидели в баре, разговаривали не только о делах, выпили две бутылки вина – не так много для Веры, чтобы опьянеть. Потом она зачем-то снова вспомнила об исчезнувшей из его квартиры девушке. Павел сказал, что в принципе крыша – единственное место, через которое можно уйти.
– Да вы и сами можете проверить, – сказал он и предложил: – Хотите осмотреть?
Они направились к нему в квартиру. На первом этаже в стеклянной будке располагался охранник в такой же униформе, что была на Комбалове из галереи. Охранник наблюдал за мониторами, куда транслировалось изображение с камер наблюдения.
Вера подошла и поинтересовалась: дублируется ли запись, поступающая на диск? Охранник ответил, что это вопросы к технической службе, а его дело просто следить и пресекать ежели что. Потом они поднимались на лифте, где тоже была камера.
Когда вошли в квартиру, Бережная покрутила головой.
– А здесь видеонаблюдения нет, – объяснил Волохов, – потому что моя частная жизнь неприкосновенна.
Он продемонстрировал ей два уровня своего жилища, затем они поднялись на третий и оказались в саду, превращенном хозяином в спальню. До стеклянного потолка было не менее четырех метров, а в некоторых местах и того выше.
– Отсюда так просто не уйти, – согласилась Вера.
Она опустила взгляд и увидела Волохова, стоящего совсем близко. Так близко, что она поняла: сейчас что-то должно произойти. Она даже не успела понять, что именно может случиться, но не хотела ничего предотвращать, не пыталась отступить хотя бы на шаг… Он обнял ее и поцеловал. И она ответила…
И вот теперь лежит в его постели и смотрит на звездное небо.
– Прости, – вдруг шепнул Павел и повторил, – прости.
– За что? – не поняла Вера. – Твоей вины в том, что произошло, нет никакой.
– Я не об этом. Просто, когда я увидел тебя впервые, обратил внимание на обручальное кольцо. Конечно, я сразу понял, что ты наверняка замужем, иначе и быть не может: такая женщина – красивая, умная, образованная…
– Может, обойдемся без запоздалых комплиментов, – предложила Бережная.
Она продолжала лежать на спине и смотреть сквозь прозрачную пелену крыши на звезды. Со стороны спящего города, снижаясь над домом и стремясь опуститься на водную гладь, промелькнули две ночные чайки, и непонятно было, куда они летали ночью.
– Я не то хочу сказать, – продолжил Волохов, – кольцо и кольцо. Меня это никогда не останавливало. Но тогда меня мало интересовало, замужем ты или нет: был вопрос, который я хотел решить как можно быстрее. Но потом я вспомнил о кольце и попросил своих людей узнать что-нибудь о твоем муже. Прости, это элементарное желание узнать, кому же так повезло.
Вера хотела остановить его, но промолчала.
– Результат меня ошеломил, – говорил Павел, – никакой информации о твоем муже я не получил. То есть имеется свидетельство о заключении брака, известна фамилия мужа. Но кто он такой? Частный детектив, который учредил свое агентство, а потом перерегистрировал его на тебя и даже дал ему твое имя[7]. Но больше ничего: нет ни одной фотографии, где вы вдвоем, не говоря уже о свадебных, которые выкладывает в сеть всякая счастливая пара. А такого не бывает – сама это знаешь прекрасно. Хотя все же одна фотография нашлась. Ее выложила в сеть твоя сокурсница.
– Инка Заморина, – подтвердила Вера, – но тот снимок тоже был удален.
– Сеть помнит все, хотя кто-то очень постарался, чтобы доступа к информации не было. Его и нет, кроме той фотографии. Вы великолепная пара! Но теперь главное, за что я прошу у тебя прощения. С того снимка я взял изображение твоего мужа и попытался отыскать его на других фотографиях, которые выкладываются в сети. Не сам, конечно, а специалисты – и очень хорошие. Результат нулевой, но это ведь невозможно. Кто-то тщательно подтер все следы.