– Ты не ответила, – произносит он.
– Сложно объяснить.
Прикусив язык, Том проглатывает очередную вспышку ярости. Это его девушка. Его.
– Пойдем, – говорит он с трудом, – в спальню.
– Том, – выдыхает Кэтрин и опирается на кухонную стойку. – Я хотела сделать тебе ужин.
– Ничего, – смеется он, – подождет.
Все, что он сейчас может, чтобы окончательно не сойти с ума, – это раздеть ее. Увидеть, насколько Кэтрин возбуждена, и сделать все, чтобы она не могла думать ни о каком Патрике. Лучше, чтобы вообще не могла думать.
Он расстегивает пуговицы на рубашке Кэтрин и стягивает ее с плеч, обнажая нежную бархатистую кожу. Тут же впивается в нее зубами: непривычный для него гнев ищет выход любыми способами, и Том пытается хотя бы перенаправить его так, чтобы не навредить.
Кэтрин шумно вдыхает и замирает, но сейчас так только удобнее: Том обхватывает ее обеими руками, прижимает к себе, покрывает поцелуями плечи, спину, шею, затылок, ладонями поднимается выше и забирается под лифчик, сжимая округлую грудь. Ей точно нравится: затвердевшие соски напрашиваются на ласку, и Том повинуется этой просьбе.
– Чья ты девушка? – шепчет он ей на ухо.
– Твоя, – дрожащим голосом отвечает Кэтрин.
Она откидывает голову назад, подставляя ему шею, и Том обрушивается на нее с поцелуями и укусами. Ее покорность только раззадоривает больше, и руки сами начинают стягивать с узких бедер серые брюки.
Том опускается, раздевая ее догола, и не удерживается от того, чтобы прижаться губами к нежной коже под коленом. В ответ Кэтрин пошатывается и наклоняется вперед, чтобы удержать равновесие.
Правильно. Так и нужно, она должна выучить, как молитву, что в ее жизни больше нет ни одного поклонника. Том готов вспомнить уроки стрельбы – те, далекие, из Манчестера, – и избавить Нью-Йорк от любого, кто посмеет даже попробовать…
– В спальню, – поднимается он. – Я за тобой.
– Том, мы можем подождать…
– В спальню.
В глазах Кэтрин разгорается огонь. Теперь Том умеет распознавать это в ее повадках: ей нравится. Возможно, ей самой так хотелось. Тогда… В голову приходит идея. Ей известен еще не весь арсенал штук, которым научил его Леон.
Он подхватывает с пола ее белую рубашку: сегодня это пригодится. Когда Кэтрин наклоняется за брюками, Том ее останавливает.
– Не сейчас. Иди в спальню.
– Что ты задумал?
– Кейт, – опускается он к ее шее, проходится языком, – ты можешь хоть раз послушаться?
– Да, – прикусывает губу она и разворачивается.
Том достает презервативы из сумки, оглядывается в поисках чего-нибудь вроде веревки, но вспоминает: у нее в шкафу должен был остаться его галстук. Подойдет.
В спальне он обнаруживает Кэтрин, застывшую перед кроватью. Она неловко оглядывается на него, но на губах – игривая улыбка.
– Ты от ревности такой? – спрашивает она.
– Да, – коротко произносит Том. – Кейт, ты мне доверяешь?
В ответ та только кивает, проводя руками по своей тонкой талии – дразнится. Том бросает презервативы на кровать и скручивает рубашку в подобие жгута. В голове снова всплывает голос невидимого Патрика. Бесит, что Том не понимает смысла слов, а еще больше – что Кэтрин от них возбуждается.
В тишине спальни Том подходит ближе, перебрасывает рубашку, держа за два конца, через голову Кэтрин, снова касается губами ее кожи.
– Хочу, чтобы ты все чувствовала, – говорит он и завязывает рубашку у нее на глазах. – Не давит?
– Нет, – выдыхает Кэтрин.
Галстук, который она любезно завязала, находится быстро. Том заводит руки Кэтрин ей за спину и затягивает на запястьях узел. Она беспомощно всхлипывает, но он обнимает ее и прижимается губами к уху.
– Тебе понравится, – обещает он. – Это лучше, чем немецкий.
Том никогда не устанет удивляться тому, насколько она стройная. Руки, плечи, выпирающие косточки: Кэтрин кажется хрупкой, словно фарфоровая куколка. Намного меньше, чем он сам, а он ведь не атлет.
Помогая ей лечь на живот, он подкладывает ей под бедра подушку и разводит колени в стороны. В сердце растет странное новое чувство: сейчас Кэтрин особенно прекрасна. Связанная, раскрытая, она вздрагивает, когда он пробегается пальцами по внутренней стороне ее бедра.
Наклоняется, проводит там же языком. Кэтрин стонет сквозь закушенную губу и подается навстречу, но Том останавливает ее.
– Повтори, – громко произносит он, – чья ты девушка?
– Твоя.
– Чья еще?
– Только твоя.
Внутри поднимается, как цунами, порочная волна гордости и чувства собственничества. Том тяжело дышит, опуская голову между ее ног, прижимается губами к клитору. Она настолько влажная, что он мог бы войти уже сейчас, но сегодня у него нет желания торопиться.
Она пытала его непонятными двойственными сигналами, и теперь наступает его очередь получить кусочек сладкой мести. Том ласкает ее то губами, то языком, и каждое движение заставляет Кэтрин стонать чуть громче. Это лучшая музыка для его ушей.
Ладони скользят по ее спине и бокам, куда можно дотянуться, останавливаются на груди. Тело ноет от возбуждения, но Том держится: он еще здесь не закончил. Его язык забирается внутрь, превращая стон в невразумительное мычание. Хочется целовать ее бесконечно, нет лучше чувства, чем бархат кожи под губами. И нет лучше вкуса, чем мокрая Кэтрин, которая ноет, подается вперед, с напряженными ногами, пытаясь нечестным путем получить удовольствие.
Том держится, не готовый сдаваться. Он останавливается, спускается с поцелуями к ее бедрам, потом к лодыжкам. У нее такие маленькие ножки… Разочарованный вздох только раззадоривает: так ей и надо. Он поднимается, раздевается сам, не забывая поглаживать ее – нужно все время поддерживать контакт.
Надев презерватив, он проходится поцелуями по выступающим косточкам на спине. Кэтрин нетерпеливо ерзает, вызывая радостный смешок: его девочка капризничает. Том мягко обхватывает ее шею ладонью одной руки, а пальцами второй проводит между ее ног.
– Чья ты, королева Кейт? – шепчет он ей на ухо в третий раз.
– Твоя, – стонет она. – Только твоя, пожалуйста… Пожалуйста, Том.
Эти слова падают горящей спичкой в керосиновую бочку. Том без лишних слов отвечает на ее просьбу и одним движением плавно входит. Кэтрин выгибается, насколько позволяют связанные за спиной руки, упирается лбом в кровать.
Неторопливо, хоть это и дается ему тяжело, Том начинает двигаться внутри нее, осознавая глубину собственного безумия. Он настолько потерял голову от ревности, что заставил ее повторять слово «твоя», и последний раз это прозвучало как признание.
Он сам еще опасается этого слова, но с каждым днем оно все больше становится правдой. Кэтрин заставляет его чувствовать что-то настолько сильное… Том невольно ускоряется, хотя у самого мутнеет в голове от ощущений.
Кэтрин позволила завязать себе глаза и затянуть галстук на руках. Она сама отдалась в его власть, и Том чувствует себя таким пьяным, словно в нем бутылка виски. Он цепляется за ее бедра, как за опору, бездумно входя глубже, а Кэтрин уже не стонет – она мычит куда-то в простынь. Сдерживаться становится почти невозможно.
– Ост-торожнее, – просит она.
Покорно замедлившись, Том тянет ее за запястья, заставляя подняться. Так лучше: она начинает беспомощно хватать воздух ртом. Он неторопливо, но глубоко входит, придерживает ее за плечи, а вторую руку опускает вниз. Как только ее клитор оказывается под его пальцами, Кэтрин откидывает голову назад и начинает сжиматься вокруг члена с громкими стонами.
От этого звука держаться больше не получается: Том ускоряется, чувствуя, как растворяется в ее оргазме.
– Твоя, – протяжно произносит Кэтрин.
Это становится последней каплей. Комната исчезает, все, что за ее пределами, тоже. Гравитация прекращает свое действие. Только его королева держит его бренное тело на этой кровати, не давая оторваться и умереть. Откуда-то издалека Том слышит собственный стон: оргазм накрывает и его.
Очень тяжело не рухнуть рядом с ней обессиленным трупом, но у него еще есть чем заняться. Отдышавшись немного и зайдясь коротким приступом кашля, Том развязывает Кэтрин глаза и ослабляет узел на галстуке.
– Ты сумасшедший. – Она поворачивается, растирает кожу на запястьях.
– Это все ты, – улыбается Том.
Лицо Кэтрин становится серьезным: она опускает взгляд на его губы.
– Подожди секунду, – тянется она за бумажной салфеткой.
– Опять кровь? – спрашивает он.
– Да, тут немного. Я вытру.
Том ненавидит, когда такое происходит при ней. Сколько бы она ни говорила, что это никак не влияет на их отношения, все вранье. Просто лжет Кэтрин сама себе. Хочется быть ее героем, а не куклой-блевунчиком, с которым куча возни.
– Не морщись, – просит Кэтрин. – Это нормально.
– Дай, я сам, – отбирает салфетку и затыкает себе нос.
– Том, ты опять это делаешь.
– Что? – подхватывает Том ее рубашку и свой галстук.
– Отказываешься от помощи, даже небольшой. Мне несложно за тобой поухаживать.
– Нечего за мной ухаживать, – недовольно отвечает он. – Я не ребенок, и это вообще моя задача… заботиться о нас обоих. Покажи запястья. Не натерло?
– Том! – резко убирает руки она. – Твоя токсичная маскулинность делу не помогает.
– Что?!
– Нам пора поговорить.
Гнев возвращается, но теперь совсем в другой форме. Том с трудом держит себя в руках: зачем она это делает? Все ведь понятно: если он будет ныть и жаловаться, Кэтрин перестанет видеть в нем мужчину. А кроме нее этого и так никто не видит, и тогда что? Продолжит с ним встречаться, но теперь из жалости, и будет тихо ждать, пока он или выкарабкается, или коней двинет?
– Кейт, ты не хочешь этого разговора.
Она молча забирает из рук одежду и давит на грудь, заставляя лечь. Когда Кэтрин седлает его и нависает сверху, на мгновение кажется, что она решила продолжить… Но вместо этого она закрывает ему рот рукой.