«Парк мыслит… — открывая следующий абзац, записал он. — Мыслит преображенными душами людей».
— А вот и он! — раздался над его головой голос. — Вот он — наш именинник!
С трудом оторвался Марусин от работы. Возле его стола стояли Угрюмов и Бонапарт Яковлевич Кукушкин.
— Я пришел поздравить тебя! — одаряя Марусина улыбкой американского миллионера, торжественно сказал Бонапарт Яковлевич. — Поздравить с достойным материалом.
И он протянул Марусину руку.
— Молодец! — сказал он. — Написано по-настоящему, по-журналистски. Броско. Лаконично. Смело. Поставлена проблема. Читается с интересом. Поздравляю. Прекрасный материал.
— Какой материал-то? — краснея от этой, заставшей его врасплох, похвалы спросил Марусин.
— Он забыл! — Бонапарт Яковлевич обернулся к Угрюмову. — Как можно забыть такой прекрасный материал! Я до самой пенсии буду помнить, что в нашей газете появился материал «Запрессованный Пушкин».
— А! — сказал Марусин и сразу как-то несолидно, по-детски обрадовался.
— Очень приятно, — смущаясь еще сильнее, проговорил он. — Очень приятно, что тебе понравилось, Бронислав.
— Мне он понравился! — торжественно повторил Бонапарт Яковлевич. — И написано хорошо. Во всем тексте я исправил всего одну фразу. Догадываешься — какую?
— Н-нет… — запнувшись, ответил Марусин.
— Ты написал: «Я перелистываю страницы старой книги». А я… — Бонапарт Яковлевич усмехнулся, — я поправил так: «Я перелистываю старую книгу». Чувствуешь, в чем заключалась ошибка?
— Н-нет…
— А она есть, — Бонапарт Яковлевич поднял вверх палец, и снова лицо его осветилось улыбкой. — Исчезло масло масляное. «Перелистывать» — от слова «лист». А «лист» и «страница» почти одно и то же. Теперь понимаешь?
— Понимаю… — сконфуженно пробормотал Марусин. — Действительно, вроде бы тавтология получается… Хотя…
Он запнулся, не зная, говорить ли ему, что и у Пушкина встречал он «перелистывать страницы»…
— Но это мелочи! — Кукушкин снова пожал Марусину руку и направился к двери. Уже из дверей обернулся и еще раз одарил его ослепительной улыбкой.
— Ну и ну! — проговорил Угрюмов, покрутив головой. — Вот это я понимаю: сти-лист! Однако… — он повернулся к Марусину. — Однако, поздравляю. Бонапарт Яковлевич хвалит редко, но всегда по делу. От всей души поздравляю с успехом! В субботнем номере пойдет материал. Поздравляю.
— Спасибо! — сказал Марусин и хотел еще сказать что-то, но загремела электричка, и слова его пропали в обрушившемся — окно было открыто — грохоте.
Марусин всегда достаточно иронично относился как к своим поражениям, так и победам и считал, что именно это ироническое отношение к себе и помогает ему жить.
Но сегодня он не то чтобы изменил правилу, а просто не смог даже с помощью иронии избавиться от радостного чувства, охватившего его. Долго ждал он этой похвалы… Долго, но не слишком долго, чтобы она стала ненужной. Похвала прозвучала, когда и должна была прозвучать, и Марусин почти физически почувствовал прилив новых сил. Ему хотелось писать, хотелось работать. Одним махом, почти не отрываясь, закончил он статью о парке и тут же принялся за следующую, но: «Ты пойдешь кофе пить?» — отвлек его голос Зориной. Улыбаясь, Люда смотрела на него, и в глазах ее было любопытство.
«Что ж… — улыбаясь в ответ девушке, подумал Марусин. — Никто не виноват, что Люда любит Кукушкина… В общем-то, не такой уж и плохой он человек. Вполне достойный и порядочный».
И впервые сегодня служебные часы не тяготили его. Впервые за все время работы не смотрел он на часы, дожидаясь, когда можно будет смыться домой. В редакции — Марусин дописал-таки вторую статью — он задержался дольше всех, и еще бы, наверное, сидел и писал бы, но явилась уборщица, принялась мыть кабинет, и Марусин вынужден был уйти.
Пирожковая, где он обычно ужинал, уже закрылась. Но и это не огорчило Марусина. Беспечно махнул он рукой и направился к привокзальному ресторану. Там — он слышал это от сотрудников — неплохо готовили.
Совсем не знал Марусин этого ресторана…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Странно складывались отношения у братьев Могилиных. Пузочес после скандала, которым закончилось устройство его на работу по Васькиной протекции, в упор не замечал старшего брата.
С утра, прихватив неразлучную гитару, он уходил в парк и весь день валялся в «долине тунеядцев», а когда солнце утишало свой жар и начинало клониться к земле, ехал в Ленинград. Свыкнувшись с мыслью, что все равно придется служить в армии, Пузочес неторопливо распродавал свои книжные запасы. Редко возвращался он в родной город без десятки в кармане.
Этой десятки вполне хватало ему, чтобы весело провести вечер в ресторане.
А Ваське-каторжнику, занятому амурными делами, все недосуг было объяснить брату ситуацию, да и когда? Виделись они редко. Домой Пузочес возвращался ночью, когда Васька уже скрывался в апартаментах Матрены Филипповны, а по утрам Пузочес спал.
Поговорить, конечно, нужно было.
Васька вошел в зал ресторана, думая как раз об этом, и сразу увидел брата. Развалившись на стуле, Пузочес сидел в углу и сосредоточенно — в ресторане было еще тихо — настраивал гитару. Вместе с ним за столиком сидел Марусин и старательно пережевывал свою котлету.
Васька направился к этому столику, не обращая внимания на друзей, окликавших его. Васька коротко кивнул Марусину и, усевшись за столик, внимательно и тяжело посмотрел на брата.
— А… — тихонько перебирая струны и прислушиваясь к звучанию их, сказал Пузочес. — Вася… Ну, как живешь, брат?
— Хватит тебе гитару щипать… — строго сказал Васька и схватил гриф, зажимая струны. — Это не баба, чтобы щипать ее. Положи инструмент.
Пузочес с любопытством взглянул на него.
— Ну! — сказал он, отставляя гитару. — Положил. Что дальше?
— Отчитывайся! — приказал Васька.
— В чем? — удивился Пузочес. — Я ведь весь, Васенька, как на ладони.
И он скорбно вздохнул, как бы объясняя Марусину, что вот, мол, как ему приходится мучиться с таким братцем, но он ничего не говорит против, он терпит…
Потом он взглянул и на брата, и тогда ему стало страшно — неподвижно смотрел тот, и только сейчас сообразил Пузочес, что Васька жутко пьян. Пузочес знал, что обычно следует за этим. Еще мгновение — и сорвутся, закрутятся бешено остекленевшие глаза Васьки, и тогда… Никто не может знать, что случится тогда.
— Да и что говорить… — заторопился Пузочес предупредить этот страшный взрыв. — В армию, в армию я пойду, братишечка… Не потужим… — он хохотнул заискивающе и на всякий случай переставил подальше от Васьки гитару. — В Красной Армии послужим… Чего тут рассказывать? Вот сижу с соседом, песенку хотел ему спеть… Может, и ты послушаешь?
Слышал ли его Васька?
Кромешной чернотой разрывал его бедную голову хмель. Сегодня на фабрике он узнал, что станки снова подключены к сети, а он, Васька, переведен по ходатайству Якова Харитоновича сменным мастером в другой цех.
Сжав кулаки, вломился тогда Васька к Матрене Филипповне, но та встретила его такой покорной улыбкой, что только застонал он и, не сказав ни слова, вышел из кабинета. Как? Как мог он объяснить втюрившейся в него бабе, что та портит ему всю игру? В Васькины планы вовсе не входило, чтобы Матрена Филипповна догадалась о творящихся на фабрике махинациях. Как рассказать все, и рассказать так, чтобы не проронить ни слова о главном?! Васька чувствовал, что его обвели вокруг пальца, как последнего мальчишку, и злобой жгло изнутри.
До конца смены терпел Васька. Натянув на голову промасленную кепочку, думал он, и ему казалось, что голова стала такой большой, что он сам внутри нее и ходит там, и от этого голове больно.
А как только опустел цех, терпеть стало невмоготу. Васька достал из тайника мутноватую бутылку со спиртом и, не останавливаясь, принялся пить, чтобы утишить злобу.
Нет, не слышал сейчас Пузочеса Васька.
Но снова отпустило, помягче стало внутри. Перевел дыхание Васька.
— Дурак! — коротко сказал он. — Держись за меня и не пропадешь. Ты мне нужен, елки зеленые.
И он потянулся к графинчику с водкой.
— Зачем я тебе нужен, Вася? — скорбно спросил Пузочес, наблюдая, как катастрофически быстро понижается уровень в графинчике. Васька пил водку прямо из горлышка, а на эту водку Пузочес истратил последние деньги.
— Не твое дело, зачем! — Васька поставил на стол пустой графин и сжал рукой лицо. — Заткнись и нишкни. Сопля.
— Все понятно… — Пузочес оскорбленно скривил губы и встал, но Васька даже и не посмотрел на него. Он думал… Пузочес вздохнул и, прихватив гитару, медленно побрел по проходу между столиками. Конечно, он мог бы и остаться в ресторане, присесть к кому-нибудь и выпить на халяву, но не было уже настроения гулять, да и опасно было оставаться рядом с Васькой, напившимся до такого состояния.
А Васька-каторжник словно бы оцепенел. Не меняя позы, сидел он, сжав ладонями лицо, и Марусин, который уже доел котлетку и сейчас поджидал официантку, чтобы расплатиться, решил, что Васька заснул.
Но нет… Не спал тот.
Разжал пальцы и поднял голову.
— Где братуха? — спросил он, мутноватыми глазами оглядывая Марусина.
— Ушел… — спокойно ответил тот.
— У-ушел?! — Васькина бровь нервно дернулась. — Куда это он у-ушел?!
Марусин пожал плечами и сморщил нос. Только сейчас Васька разглядел Марусина.
— А… — сказал он, разжимая кулаки. — Сосед… Ну, ладно тогда.
И снова задумался.
— Слушай сюда! — сказал он, снова поднимая голову. — Ты мне вот расскажи что. Ты же пишешь там что-то? Ну, вот. Посоветуй, что делать, если я воров раскрыл, а они, суки, скользкие, оказывается. Что делать тогда, сосед?
Марусин внимательно посмотрел на Ваську. Тот переменился как-то в ожидании ответа. Словно раздвинулась муть, заволокшая глаза. Осмысленность появилась в них.
— Не знаю… — сказал Марусин. — Заяви… В ОБХСС заяви…