Гости, уже отчаявшиеся дождаться конца тоста, бешено зааплодировали и торопливо выпили за принципиальность Бонапарта Яковлевича, достойную подражания.
А адмирал уважительно посмотрел на жениха и сказал: «Однако же, обязательно приезжайте на дачу…» — пожевал губами и поинтересовался: «А в преферанс играете?». Услышав отрицательный ответ, сокрушенно вздохнул и снова склонился над тарелкой.
События развивались своим чередом, и когда застолье распалось на мелкие кружки, тетя Рита отправилась в буфет пересчитать оставшиеся бутылки.
Ее едва не сшиб с ног увешанный фотоаппаратами Пузочес.
— Пардон, мадам! — галантно сказал он и, ослепив вспышкой работника горкома комсомола Ольгина, схватил его рюмку. Одним глотком выпил ее и побежал дальше.
Пожалуй, из всех гостей только один Яков Максимович недоумевал, ломая голову над тем, каким образом проник на свадьбу Пузочес.
Гости думали, что фотографа заказали хозяева. Родители невесты считали, что это выдумка жениха. Бонапарт Яковлевич, ослепленный беспрерывными вспышками, досадливо смотрел на отца, удивляясь его причуде, а тот только улыбался тихо и мудро и зажмуривал глаза, когда Пузочес наводил на него вспышку.
Если у Пузочеса был план, если связывал он со свадьбой какие-то свои интересы и не ради минутной прихоти потратил вчера восемьсот рублей на фотоаппараты, то сейчас, казалось, сама судьба подыгрывала ему.
После значительной паузы, которую так томительно долго выдерживал редактор, Пузочес сообразил, о чем он сейчас скажет, и, ослепляя на ходу гостей, рванулся к верхушке стола, где рядом с невестой сидел сам Кандаков.
По дороге он чуть не сшиб с ног тетю Риту, для храбрости схватил со стола чью-то рюмку и лихо опрокинул ее. И едва смолкли аплодисменты и все дружно выпили, а затем склонились к своим тарелкам, в наступившей тишине вдруг раздался громкий — на весь стол — голос Пузочеса.
— А я думал, чего это Самогубову оклеветали! — сказал Пузочес, глядя прямо в глаза Кандакову. — А вот, оказывается, в чем дело! В принципиальности. Принципиально оклеветали.
Марусин, который резал сейчас мясо, замер, боясь пошевелиться. Начинался какой-то гнусный скандал, и ничем нельзя было остановить его. Почти физически почувствовал Марусин, как напряглись в ожидании и другие гости.
Один лишь Яков Корнеевич не растерялся.
— Молодой человек! — сказал он. — А что это у вас за пленка такая в фотоаппарате? Вы его, кажется, и не перезаряжали еще?
— Во! Во! — готовно поддержал, вскакивая из-за стола, Ольгин. — Я тоже хотел спросить, чего человек бегает, а фотоаппарат не перезаряжает?
— Да… — вздохнул Яков Кондратьевич. — Да… Больно длинная пленка.
Пузочес, рассчитывая устроить на свадьбе скандал, был готов ко всему, но сейчас растерялся.
— Заграничная пленка! — огрызнулся он, и это-то было его ошибкой. Он стоял сейчас рядом с Яковом Кирилловичем, и тот ловко выхватил из чехла фотоаппарат.
— Заграничная? — переспросил он и раскрыл фотоаппарат. — Однако, молодой человек, интересно, п-п-п, посмотреть.
Фотоаппарат был пустым. Пленки в нем не было.
— Гады! — бледнея от бессильной ярости, закричал Пузочес. — Думаете, я не найду управы на вас? Да найду, найду! Всем вам по шапке дадут, что девчонке жизнь ломаете!
Но его уже подхватили под руки Ольгин со своим приятелем и потащили к выходу.
Хотя скандал и удалось потушить в самом начале, настроение у всех испортилось.
Кандаков насупился, отодвинул в сторону рюмку и побарабанил пальцами по столу.
— Что у тебя там стряслось? — не глядя на дочь, спросил он.
— Девочка одна на собрании наставников выступала, — пролепетала Леночка. — Наташа Самогубова. И она очень хвалила одного бывшего уголовника. Но потом, когда выяснилась ошибка, мы собрали комсомольское собрание и исключили ее из комсомола.
— Кто готовил собрание наставников?
— Я… — Леночка покраснела. — Но я не знала…
Лицо Кандакова потемнело от сдерживаемого гнева. Не слушая лепетания Леночки, он повернулся ко второму секретарю.
— Иван Петрович! — сказал он. — Разберитесь в понедельник с этим делом.
Гроза миновала, но теперь настроение было испорчено окончательно, и отчаянные усилия близких друзей и родственников спасти свадьбу только усиливали общее ощущение подавленности.
Снова встал адмирал. Хотя по его виду и нельзя было сказать, что он захмелел, но тост явно не удался. Адмирал уже успел позабыть начало тоста и сейчас, не умея остановиться, пересказывал краткое содержание своих мемуаров, недавно вышедших в Воениздате.
— Очень интересная книга! — скромно сказал адмирал и рюмкой потянулся к жениху. — Обязательно прочитайте.
— Непременно! — одаривая адмирала своей улыбкой американского миллионера, ответил жених и выпил.
И сразу оркестранты заиграли что-то громкое, и музыка заглушила слова.
Марусин оглянулся на дверь. Ребята, что увели Пузочеса, так и не вернулись за стол.
Взгляд Марусина не пропал незамеченным.
— Какая русская свадьба без драки! — подмигнул Марусину Яков Иннокентьевич Кукушкин. Он возвращался сейчас от оркестра на свое место и остановился, полуобнимая соседа.
Марусин машинально кивнул и встал.
Он и не думал уходить, но когда спускался по лестнице, уже знал, что назад, за стол, не вернется.
Внизу, возле полутемного гардероба, трепыхался зажатый комсомольцами Пузочес.
— Пустите его, мужики, — попросил Марусин. — Жених просил.
— А… — с сожалением проговорил Ольгин и вздохнул. — Ну, тогда ладно. А вообще побить не мешало бы.
Он схватил Пузочеса за шиворот и вытолкнул на улицу. Следом за ним другой парень вышвырнул свалившийся фотоаппарат.
Потом оба, как по команде, вытерли брезгливо руки и ушли наверх.
Пузочес сидел на скамейке возле входа в ресторан и, не скрывая слез, плакал. Рядом, на асфальте, лежал выброшенный фотоаппарат. Марусин поднял его и протянул Пузочесу.
— Возьми… — сказал он. — Потеряешь.
Пузочес только махнул рукой.
— На что он мне?
Марусин пожал плечами и положил фотоаппарат на скамейку. Однако безразличие Пузочеса заинтриговало его.
— Не переживай! — усмехаясь, сказал он. — Решил выпить на халяву и выпил… А издержки что ж? Издержки есть в любой профессии.
— Дурак! — всхлипнул Пузочес. — Ты что, тоже думаешь, что я ради выпивки сюда пришел? Да у меня денег… — он выхватил из кармана пачку денег. — Я весь город споить могу.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
В парке все еще шло народное гуляние, и привокзальный ресторан пустовал. Швейцар с орденом Красной Звезды на золотом лацкане ливреи вместо того, чтобы кричать: «Осколочным его, суку-у!» — как обычно кричал он в этот час, мирно сидел на стуле и читал вслух газету.
«…сконструировали новую машину», — прочел он, когда Марусин и Пузочес вошли в ресторан. Поверх очков внимательно посмотрел на Марусина и спросил: «А что есть машина?»
Марусин пожал плечами.
— Жаль… — грустно вздохнул швейцар. — Жаль, что не знаешь. Так вот… — он наставительно поднял вверх палец и, помахивая им, отчеканил: — «Машина есть механизм, предназначенный для перемещения в пространстве людей и грузов».
— Не задерживайся! — прошептал на ухо Марусину Пузочес. — А то он и про самолет расскажет.
Швейцар остался один, но словно и не заметил этого. Внимательно прислушивался он к все еще звучащей внутри музыке формулировки, а потом строго спросил: «Что есть механизм?»
— Я не знаю, как ты ко мне относишься, — сказал Пузочес, едва они уселись за столик. Он сразу замахал рукой, останавливая протестующие слова Марусина. — Не знаю. Но я уверен, что втайне ты мне друг. И сейчас я все расскажу тебе. Я боюсь. Неважно кого и почему, но боюсь. Боюсь, и все тут. И еще: есть один человек, которого я люблю. Этого человека подло оклеветали. Я говорю сейчас о Наташе Самогубовой. Ее выгнали из комсомола. Это, конечно, херня, но теперь ей не поступить в институт. Еще: у меня есть деньги. Очень много денег. Я мог бы купить ей характеристику, мог бы, черт подери, купить диплом, но ей не надо этого. Ей нужно только свое. И поэтому я готов отдать все деньги тому, кто поможет Наташке, кто защитит ее.
Беззащитен и хрупок мир.
Марусин слушал беспорядочный монолог Пузочеса, и ему становилось страшно. Как тогда, в редакции, время снова двигалось рывками. Дрожащим неверным светом освещало оно людей, путало смысл их поступков. Болезненно истончалась справедливость и таяла совсем, превращаясь в призрак.
Марусин не сомневался в правдивости Пузочесовского рассказа. Он сам видел, как приносила Кандакова в редакцию текст выступления, и не сомневался, что ею он и был написан. Не удивляло его и поведение Леночки. Слишком много хищной легкости было в этой девушке, чтобы задуматься, правильно ли она поступает.
Нет, не это тревожило и пугало его. Словно бы на глазах переворачивалась ситуация, и суть незаметно и плавно перетекала в свою противоположность.
Задумавшись, Марусин выпил подряд три рюмки коньяку и запьянел. Но и опьянение не приглушило тревоги. Только еще сильнее смешалось окружающее пространство. Вот возник откуда-то швейцар с орденом на золотом лацкане ливреи. Он сидел уже за столиком и, пугливо оглядываясь по сторонам, спрашивал, что такое устройство.
Пытаясь вырваться из обрушившегося на него хаоса, Марусин ответил, что не знает ничего об устройстве, но все устроено очень плохо.
— Что — всё? — поинтересовался Пузочес, наливая в фужер — горочкой — коньяк для швейцара.
— Всё… — сказал Марусин. — Вся страна превратилась в пригород.
Зажмурившись, швейцар выпил коньяк.
— А время? — горестно спросил он. — Почему никто не знает, что такое время?
Он встал и, безнадежно махнув рукой, куда-то исчез, а вместо него…
Марусин удивленно захлопал глазами. В ресторан толпою входили солдаты в зеленых Преображенских мундирах, а впереди, высокий и патлатый, с торчащими по сторонам усами, шагал Петр I.