Марусин уже смирился с тем, что остаток дней ему придется проработать на складе макулатуры, и сейчас, когда судьба его счастливо устроилась за несколько минут, не мог прийти в себя от изумления. Все еще не веря своему счастью, он написал заявление с просьбой уволить его по собственному желанию.
— Ну вот! — сказал уже вернувшийся Кукушкин. — Порядок. Заявление подпиши позавчерашним числом.
— Пожалуйста… — Марусин поставил нужную дату, и Бонапарт Яковлевич протянул ему трудовую книжку.
— Ну! — снова одаривая Марусина улыбкой, сказал он. — Желаю успеха.
И он крепко пожал протянутую Марусиным руку.
Еще полчаса назад, сгорбившись, поднимался Марусин по лестнице в редакцию, а сейчас он уверенно вошел в отдел, чтобы забрать из стола свои бумаги, и нисколько не удивился, когда Угрюмов радостно заулыбался ему.
— Товарищ Марусин! — взволнованно сказал он. — Здравствуйте, товарищ Марусин.
— Я бумаги забрать зашел… — Марусин несколько смутился столь радушным приемом.
— Как?! — изумился Угрюмов. — Вы уходите от нас?!
Это изумление после того, что говорили на собрании в понедельник, могло бы показаться лицемерным, но в глазах Угрюмова светилось неподдельное сожаление.
— Как жаль… — сказал он и развел руками, давая понять, что Марусину, конечно, виднее, но он, Угрюмов, очень огорчен этой потерей.
Марусин подошел к своему столу.
За время работы в редакции он уже привык к нему и сейчас сразу заметил что-то неладное. Ну да… Сбоку лежали чужие бумаги, и перекидной календарь тоже был другим. Марусин удивленно обернулся к Угрюмову.
— Э-э… — чуть смутившись, сказал он. — Э-э… Это, пока вы отсутствовали, мы нового сотрудника посадили сюда… Да вот и он! — и обрадованный Угрюмов указал на Бельё, возникшего на пороге комнаты.
— Здравствуй… — сказал Бельё. — Меня за твой стол посадили. Я сейчас соберу свои бумаги…
— Зачем? — удивился Марусин. — Сиди спокойно. Я здесь больше работать не буду.
— Почему?! — изумился Бельё, и Марусин хотел возмутиться от подобной наглости, но удержался: не все ли равно, если он больше никогда не увидит этих людей.
— Так… — иронично ответил он. — На другую работу перехожу. Редактором в областной Дом санитарного просвещения. Там оклад побольше.
— Жаль… — с чувством сказал Бельё, и Марусин, который сейчас, наклонившись, выгребал из ящиков свои бумаги, только покрутил головой: редкостным лицемерием отличались его коллеги.
Он не спеша, аккуратно сложил бумаги и перевязал их бечевкой, что валялась в ящике.
— Ну, что ж! — сказал он, насмешливо посмотрев на Угрюмова. — Пожалуй, я пойду. Передавайте привет Борису Константиновичу. Где он сейчас, кстати?
— Не знаю… — чужим голосом ответил Угрюмов. — Наверное, дома…
— Почему это он дома сидит? — удивился Марусин. — Заболел?
И он вопросительно посмотрел на Бельё.
— Ладно, — сказал тот. — Кончай куражиться. Это, в конце концов, и неблагородно даже.
Ничего не понимая, Марусин пожал плечами и, прихватив увязанные в стопку бумаги, вышел из комнаты. Обстановка в редакции показалась ему очень странной, но, в конце концов, ему-то до этого какое дело?
На улице он облегченно вздохнул. Все. Кончено. Больше он никогда не покажется здесь.
И сразу же он увидел Зорину. Она шла по противоположной стороне улицы.
— Люда! — закричал Марусин. — Пошли кофе пить.
Люда услышала его. Радостно заулыбалась и остановилась, ожидая, пока Марусин перейдет через улицу.
— Ну, как? — спросила она.
— Нормально… — ответил Марусин и шутливо обнял девушку. — Все в порядке. Не пропадем.
В кафетерии, что располагался под рестораном «Волна», они встали в очередь к кофеварке.
— А я скучала без тебя… — улыбаясь Марусину, проговорила Люда. — Не с кем было кофе ходить пить.
Марусин улыбнулся в ответ девушке. Нет, жизнь была прекрасна. Впереди неплохая работа в Ленинграде, есть жилье, красивая девушка скучает без него — чего еще надо человеку?
— Ты знаешь, — благодарно сказал он, — я сейчас вышел из редакции и подумал: как хорошо, что больше никогда не появлюсь здесь. А потом увидел тебя и пожалел…
— Ты уходишь? — удивилась Люда. — А куда?
Марусин ответил.
— Обидно… — опустив голову, проговорила Зорина. — А я кошка… Я к месту привыкаю…
— А я собака… — улыбнулся Марусин. — Я к тебе привык.
Зорина внимательно взглянула на него.
— Мы же ведь будем встречаться? — спросила она неуверенно.
— Конечно, будем…
— Хорошо… — Зорина слабо улыбнулась. — А все-таки жаль, что ты уходишь.
Марусин не выдержал.
— Послушай! — сказал он, беря девушку за руку. — Объясни хоть ты, чего это вы все жалеете? Ведь сами же знаете, что меня уволили за профнепригодность.
— Да ты что?! — изумилась Зорина. — Ты что, не знаешь ничего, да?
— Нет…
— Ну, ты даешь… Тут же такой скандал из-за твоей статьи был… Редактора сняли с работы, и его замещает сейчас Бонапарт Яковлевич. О каком увольнении может идти речь? К нам приходил Кандаков и назвал тебя самым способным у нас журналистом…
Люда хотела еще что-то рассказать, но внезапно замерла на полуслове, увидев, как мгновенно посерело лицо Марусина.
— Что с тобой? — спросила она.
— Нет… — сказал Марусин чужим голосом. — Ничего. Значит, такие дела?
— Такие… — опустив голову, ответила Люда. — Мне жаль, что все так получилось. Ведь это ты из-за меня, да? А я еще и про самоубийство ляпнула.
Марусин вздохнул, осторожно погладил руку девушки и встал из-за столика.
— Я пошел, — сказал он и улыбнулся. — Мы еще обязательно увидимся.
От его улыбки Зориной захотелось плакать. Марусин уже ушел, а она все еще сидела за столиком и осторожно покачивала в руках чашечку остывшего кофе.
Выйдя из кафетерия, Марусин пошел прямо по улице, не думая, куда он идет. Все сходилось. И смущение Бонапарта Яковлевича, и поведение Угрюмова, и рассказ Зориной. Кончики ушей Марусина покраснели. Ему просто сунули кусок, от него откупились этой должностью редактора в Доме санитарного просвещения.
Он долго шел, не думая о том, куда идет.
Уже давно кончились городские кварталы, и сейчас Марусин брел вдоль заборов, за которыми располагались склады. Сюда ему и нужно было прийти.
И снова усмехнулся Марусин, думая о том, что, куда он собирался пойти утром, туда и пришел. Он стоял возле ворот, ведущих на склад макулатуры.
Заведующий долго в изумлении листал трудовую книжку Марусина, проверил его паспорт, надеясь найти отметку о судимости, потом поднял глаза на Марусина.
— Конечно… — неуверенно сказал он. — Конечно, вакансии, — он с трудом выговорил это слово, но с Марусиным ему хотелось показать себя культурным человеком, — есть… Но вы ведь знаете, какая у нас работа?
И он взглянул на него с надеждой, что Марусин объяснит ему, почему, имея высшее образование и чистую трудовую книжку, устраивается тот на склад макулатуры. Но…
— Я знаю… — сказал Марусин.
— Ну и прекрасно… — чтобы скрыть растерянность, проговорил заведующий складом. — Пойдемте, я покажу, где вы будете работать.
Огромное здание склада было пустынным и бесконечным. Над грудами бумаги сиротливо возвышались прессы, но рабочих возле них не было.
— День сегодня какой-то непонятный… — сказал заведующий. — Все люди отпросились с работы… Тетя у кого-то умерла, так они все на похороны пошли.
Марусин грустно кивал ему.
— Ну, вот… — заведующий развел руками. — Я все сказал.
И он ушел, оставив Марусина одного на складе.
Марусин подошел к прессу и первым делом швырнул внутрь его свои рукописи, что унес из редакции «Луча», потом начал заполнять клеть бумагой.
Наверное, недавно привезли списанную библиотеку, потому что вокруг пресса валялись книги.
Несколько часов прессовал их Марусин.
Потом, откатывая в сторону очередной тюк, он вдруг поймал себя на мысли, что засовывать под пресс книги ему доставляет какое-то странное удовольствие, и испугался.
Растерянно сел на тюк, сжав ладонями лицо.
Рядом лежал раскрытый томик стихов.
Не поднимая его, Марусин наклонился и прочитал несколько строчек.
«Не дай мне бог сойти с ума… Уж лучше посох и сума…» — медленно повторил он, и ему стало страшно. Он встал и побрел на светлый проем двери.
Огромное солнце стояло над городом, обрушивая на людей лавину огня.
По пустому Петергофскому шоссе, пошатываясь, словно пьяный, брел человек. Солнце слепило ему глаза, пекло голову, но человек не замечал этого.
Это был Марусин.
— Господи! — отчаянно прошептал он, пытаясь удержать сознание. — Гос-по-ди!
…Он сидел напротив, на обочине шоссе, и вытирал клетчатым платком лоб. Самый обыкновенный, плотный, чуть лысоватый мужчина.
— Это ты? — Марусин внимательно разглядывал его.
— А что? — мужчина улыбнулся и спрятал в карман платок. — Не похож?
— Не знаю… — искренне ответил Марусин. — Но я не об этом. Я про справедливость хочу узнать… Ведь должна же она быть?
— Должна… — неуверенно ответил мужчина и расстегнул пуговицу на вороте рубашки. — Жарко тут у вас… — виновато добавил он.
— Понимаете… — сказал Марусин. — Я, кажется, с ума схожу…
— Н-да… — сказал мужчина. — Что ж… Кто-то ведь должен сойти с ума.
— Но почему, почему я? — спросил Марусин.
Он зажмурил глаза, а когда открыл их, никого уже не было. Только жестко щетинилась покрытая пылью, засохшая трава, да на увядшем одуванчике покачивалась в горячем ветре от проходящих машин пчела.
Пытаясь удержать сознание, Марусин протянул к пчеле руку и осторожно толкнул ее пальцем. Пчела сердито, зажужжала, полетела прямо в лицо и обожгла его.
Недалеко, возле обочины, стояла легковая машина, и Марусин заковылял к ней. Нагнулся и заглянул в боковое зеркальце.
Багровый волдырь стремительно набухал на носу.
— Господи! — отчаянно прошептал Марусин, разглядывая его.
— Ну? — раздался из глубины машины неприязненный голос. — Что еще надо?