И как только она догадалась об этом, она, сама того не осознавая еще, превратила легкость в свою основную профессию.
Вчера после ссоры с женихом она не спала всю ночь. Утром насилу выпила полчашки кофе, а потом, еле переставляя ноги, поплелась на фабрику. Но едва миновала проходную, как сразу преобразилась: походка стала упругой, голова горделиво поднялась, глаза заблестели — снова сделалась Леночка легкой.
За это и любили ее… Не боль свою, не неурядицы несла она людям, а легкость.
Матрена Филипповна, измученная узким джинсовым платьем, улыбалась, объясняя Леночке, что сегодня нужно провести в конце дня собрание, посвященное наставничеству.
— Очень важно… — сказала Матрена Филипповна, улыбаясь. — Есть указание, понимаешь?
— Конечно! — блестя глазами, ответила Леночка. И правда, как же ей было не понять, если среди таких разговоров прошла вся Леночкина жизнь: ее отец, Кандаков, был первым секретарем райкома партии.
Профессия обязывает, но профессия и помогает. Легкость была Леночкиной профессией, и если в проходной она обязывала ее подтянуться, то теперь, когда указание было получено и нужно было только выполнить его, Леночке стало по-настоящему легко. Все ее существо наполнилось смыслом.
Весело отмахнувшись от схапавшего ее в объятия Васьки-каторжника, бежала Леночка по цеху.
— Верочка! — кричала она на ходу. — Ты взносы платить думаешь?
— Нюра! — она разговаривала уже с другой девушкой. — Не получается пока с общежитием… Говорят, подождать надо. Потерпишь, милая?
И с кем бы она ни разговаривала, всем сообщалась ее легкость: и Вере, с которой она требовала взносы; и Нюре, которой она так и не выхлопотала общежитие.
Улыбаясь, смотрели вслед Леночке девушки.
А она уже скрылась за обитой кожей дверью, на которой висела табличка: «Товарищ Кукушкин».
Яков Афиногенович сидел у себя в кабинете один. Он хмурился, листая какие-то бумаги, но как только увидел Леночку, расплылся в улыбке.
— Как у вас с Броней дела? — поинтересовался он, усаживая Леночку на черный кожаный диван.
— Все хорошо, Яков Африканович, — опуская глаза, ответила Леночка. — Он очень занят, а так все хорошо…
Яков Богданович заметил ее смущение.
— Ну-ну… — усаживаясь рядом, проговорил он. — Все будет отлично. Не надо из-за пустяков ссориться. Мужчина, если он настоящий мужчина, а не так просто чешет пузо, он и должен быть занят. Ведь не зря русская пословица говорит: делу время, а потехе час…
— Если бы час… — тяжело вздохнула Леночка. — Мы иногда целыми неделями не видимся…
Яков Борисович понимающе покивал.
— Ничего… Вот распишетесь и насмотритесь друг на друга. А я, между прочим, вам и подарок уже приготовил.
— Да? — Леночка подняла голову. — А какой?
— Секрет! На свадьбе увидите.
— Ладно! — Леночка встала и двинулась уже к двери, но тут же остановилась, хлопнула себя ладошкой по лбу.
— Ой, какая же я глупая! — сказала она. — Чуть не позабыла о главном. Ведь мне сегодня надо совещание проводить по наставничеству. Я посоветоваться хотела. Понимаете, мы с Матреной Филипповной решили, чтобы все, так сказать, неформально было. Вначале я скажу несколько слов, потом наставник выступит, ну, например, Антонина Ильинична… Она у нас самый старый работник. А потом хорошо, если бы кто-нибудь из молодых девчат выступил и поблагодарил своего наставника за науку. А потом цветы подарим, и все… Вот только я не знаю, кого из девчат взять…
Она не договорила; дверь кабинета распахнулась — и в комнату вошел Васька-каторжник.
— Начальник! — с порога сказал он. — Велено ломать старые станки!
— Давно пора! — обрадовалась Леночка. — Не повернуться от них.
Но Яков Будимирович, как видно, не разделял общего восторга. Озабоченно потер он пальцами лоб.
— Как это ломать? П-п-п… Первый раз слышу об этом.
— Не знаю, — Васька-каторжник подмигнул Леночке. — Не знаю, слышал ты или нет, а мне дунули, что давно приказ такой вышел.
— А! Да-да, — морща лоб еще сильнее, вспомнил, наконец, Яков Вавилович. — Ну да. Было, кажется, что-то… Только, п-п-п, как это вы реально себе представляете? Некому ж этим заниматься. Людей нет!
— А комсомольцы-уголовнички на что? — Васька снова подмигнул Леночке. — Пускай субботник организуют.
— Отличная идея! — обрадовалась та. — Правда! У нас давно никаких субботников не было. Мне и в райкоме комсомола уже указывали на это.
— Субботник… — проворчал Яков Вадимович. — Больно вы скорые. Это дело, п-п-п, обдумать надо. Я думаю, рано еще заниматься этим. Подождем.
— Ждите, — пожал плечами Васька. — А я уже приказ получил, пойду ломать. Ломать не строить…
Он хохотнул и, хлопнув Леночку по спине, вышел.
Яков Валентинович задумчиво посмотрел ему вслед.
— А вот… — сказал он наконец, оборачиваясь к Леночке. — Вот хоть Могилин, например… Чем не подходящая кандидатура? Он Самогубовой операцию объяснял, когда она на фабрику устроилась. Вот о нем и говорить надо. Видишь, какой он самостоятельный.
— Точно! — обрадовалась Леночка. — Ой, как это вы здорово придумали!
Приподнявшись на цыпочки, она быстро поцеловала Якова Валериановича в щеку и через минуту уже разговаривала с Наташей Самогубовой.
— Какая ты красивая сегодня! — похвалила ее и тут же без перехода спросила: — У тебя ведь Могилин наставником был?
— Кем? — переспросила раскрасневшаяся от похвалы Наташа.
— Ну, операцию тебе Могилин объяснял?
— Могилин…
— Вот и замечательно. Надо будет тебе, Наташенька, выступить сегодня. — Оценивающим взглядом Леночка оглянула ее. — Ты и одета как раз хорошо. Понимаешь, надо о наставнике рассказать. Только, чтобы неказенно получилось. Понимаешь?
— Не… — Наташа отрицательно помотала головой. — Не… Я не умею.
— Ой, Наташка! — рассмеялась Леночка. — Да чего ж тут уметь надо? Я тебе все напишу на бумажке, а ты только прочитаешь, и все. Так, значит, договорились? Я занесу тебе в конце смены выступление!
И, не дожидаясь ответа, побежала дальше. Начинался рабочий день, и нужно было работать: собирать, организовывать, подготавливать, договариваться — это и было ее делом, и в этом деле забывались обиды и огорчения.
Перед обедом Леночка снова вспомнила о вчерашней ссоре с женихом, и лицо ее чуть омрачилось, но она тут же догадалась, что надо позвонить редактору газеты и попросить, чтобы прислали корреспондента. Корреспондент напишет, как хорошо прошло собрание, и ее жених, милый Броня — Бонапарт Яковлевич работал ответственным секретарем в газете — узнает, как хорошо работает его невеста, и… все будет замечательно.
Улыбаясь, Леночка набрала номер редактора. Все можно было организовать. Все. В том числе и любовь.
А Яков Валерианович долго неподвижно сидел на кожаном диване в своем кабинете и щурил, щурил добрые глаза, должно быть, обдумывая, как сложится дальше Леночкина жизнь, сохранит ли она и в замужестве свою легкость, от которой так радостно делается людям…
Кто знает, о чем думал Яков Валерьевич, пощипывая поседевшую бровь. Никогда и никому — ни жене, ни сыну — не рассказывал о своих мыслях старый человек — Яков Васильевич Кукушкин.
Наконец очнулся он от своего забытья. Вышел в цех и сразу направился к Ваське, который, отбиваясь от наседавших на него работниц, уже раскурочивал старый станок.
Женщины хватали Ваську за руки, кричали, что на этом станке они зарабатывают в два раза больше, чем на новых. Действительно, на фабрике за сверхурочную работу по порядку, заведенному Яковом Василисковичем, рассчитывались наличными, и на старых станках работницы получали очень неплохо.
— Могилин! — окликнул Ваську Яков Венедиктович.
— Чего? — тот недовольно поднял голову.
— Пойдем-пойдем… — Яков Вениаминович подхватил Ваську под локоть. — Тут вот какое дело, Василий Степанович, получается…
И, отведя Ваську в сторону, долго и путано принялся объяснять, что нужно, не вполне официально, конечно, отвезти в ремонтные мастерские старые моторы — они совсем легкие! — ну, а оттуда обещают прислать кое-что крайне необходимое для фабрики… Только вот беда: послать с моторами некого!
— Так, может быть, вы, Василий Степанович?
— А платить кто будет? — поинтересовался Васька.
Глаза Якова Викентьевича забегали.
— Ага! — сказал Васька. — Все понятно. Иди, дорого́й, своей доро́гой. Ищи другого дурака!
И он уже двинулся было назад к станку, но тут почувствовал у себя в руке какую-то бумажку. Быстро взглянул на нее. На раскрытой ладони лежала пятидесятирублевка.
Думая, что Яков Викторович ошибся, Васька быстро засунул бумажку в карман.
— Ну, ладно уж… — как бы нехотя проговорил он. — Чего надо-то?
Неплохой, удачливый день получался сегодня у Васьки. Он еще не решил, что ему делать с Матреной Филипповной, как обернуть на пользу себе ее симпатию, но что он сделает с нежданной пятидесятирублевкой, он точно знал.
— Ну, рассказывай! — подбодрил он съежившегося Якова Викториновича. — Рассказывай, чего там: куда, где? Кого зарезать надо?
И он оглушительно захохотал, разглядывая совсем смутившегося Кукушкина.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Редакция городской газеты «Луч» располагалась в двухэтажном здании, стоящем возле линии электричек. С равными интервалами проносились мимо поезда, и тогда стекла во всех кабинетах мелко дребезжали.
Вокруг редакции был разбит небольшой скверик, в котором росли деревья с побуревшими от поездной пыли листьями. Вход в скверик украшали гипсовые статуи пионеров. Один из пионеров пытался загнать в кусты гипсовый мяч, другой мчался на гипсовом самокате прямо под электричку, гремевшую за деревьями.
Весной, во время субботника, пионеров по указанию Бориса Константиновича — редактора газеты — покрасили желтой краской, а глаза и трусики — голубой, и теперь даже равнодушному к искусству человеку трудно было не заметить скульптурные группы, украшавшие сквер.
На первом этаже здания размещалась типография, а сама редакция «Луча» занимала, как острили сотрудники, бельэтаж. Примерно треть его площади была отведена под кабинет Бориса Константиновича. Никто из сотрудников не сомневался в разумности подобной планировки: слишком много забот было у их любимого шефа, с ними даже и на этой площади ему было тесновато. А забот у редактора, действительно, было много, так много, что порою не оставалось времени для работы.