«…КОНВЕЙЕР ОСТАНОВЛЕН! ТОВАРИЩ…»
Ромашов взглянул на динамик прямой трансляции и вскочил. Началось! Остановлен главный конвейер завода!
Ромашов, видимо, побил рекорд скорости передвижения по цеху, установленный утром Андреем Угаровым. Еще не смолк динамик, а он уже был на складе. Кар, загруженный топливными насосами, стоял возле открытого лифта.
— Где карщик?!
Кладовщица залопотала что-то в ответ, но Ромашов, не слушая ее, повернулся к Миссуну:
— Где хлопцы?
— Хлопцы? — Миссун задумался. — Хлопцы там… На путях. А в чем дело?
— Надо топнасосы подать на конвейер! — Ромашов решительно не мог уразуметь, почему раскатывающийся по всему складу голос динамика: «Конвейер остановлен…» — слышит только он и никто больше.
— А! — догадливо сказал Миссун. — Ну, я сейчас. Пойду кликну кого-нибудь… Они там, кажется, станки уже разгрузили.
И неторопливо зашагал к рамке. Ромашов посмотрел ему вслед и внезапно успокоился.
— Водил же машину… — пробормотал он и, взобравшись на подножку, плавно нажал на рычаг. Кар дернулся, но Ромашов сразу приподнял ногу, освобождая тормоз, и тележка плавно вошла в лифт.
На конвейере появление Ромашова не прошло незамеченным.
— Валерий Александрович! — ехидно сказал сменный мастер. — А я слышал, вы начальником цеха пошли на склады́.
— Так начальником и устроился… — невесело отшутился Ромашов, останавливая тележку возле насосной операции. — Только туда на эту должность и брали карщика. Ты лучше давай, Трофимович, включай конвейер.
— Ага! — сменный мастер подозрительно посмотрел на него. — А разгружать дядя будет?
— Сейчас грузчики подойдут, а пока с тележки берите, — Ромашов повернулся к диспетчерской будочке. — Поехали, Машенька!
Загремели цепи. Моторы медленно поплыли по линии сборки.
— А где грузчик-то? — сварливо спросил сменный мастер.
— Сейчас придет… — ответил Ромашов и тут же увидел в проезде грузчика Андрея Угарова.
— Вот он! — и замахал ему рукой. — Давай сюда!
Андрей недовольно хмыкнул, но все же подошел, принялся разгружать кар. Для него это оказалось минутным делом.
— И чего это вам все на склады… — залюбовавшись его работой, грустно спросил сменный мастер. — И начальника такого дали, и грузчики любо-дорого…
А Ромашов уже возвращался назад. С прямо зачесанными волосами, в легком пиджачке, он походил сейчас на мальчишку, и это ощущение усиливалось от порывистости и легкости его движений. Как мальчишку, тянуло сейчас Ромашова пристать к любому делу. Радостное ощущение, что все сделанное будет сделано именно так, как нужно, будоражило кровь.
На контейнерной площадке Ромашов увидел Табачникова и остановился. Светлые глаза потемнели.
— Я сегодня, Терентий Макарович, — жестко сказал он, — два дела сделал! Сам топнасосы на конвейер подал и еще — вас выгнал с работы.
Тяжесть, бо́льшая, чем пятитонный контейнер, обрушилась на Табачникова. Какая-то липкая гадость потекла из глаз. Он зауйкал, замахал руками, и Ромашов отодвинулся, чтобы его не забрызгала летящая по сторонам слюна.
Рядом с Ромашовым электропогрузчик поднимал в это мгновение поддон с ящиками. Ящики опасно накренились, и Ромашов, не задумываясь, подставил свое плечо, выравнивая их.
— Спасибо, начальник! — крикнул водитель.
— Езжай! — махнул рукой Ромашов. — По дороге, смотри, не развали!
Отряхнул налипшие на плечо древесные крошки и повернулся к Табачникову.
— Выгоню!
На втором этаже Ромашов полюбовался Гошей, неприкаянно бродившим по складу в поисках кара, и направился в свой кабинет — клетушку, прилепившуюся к лифту.
Сел за стол и посмотрел на часы. Двенадцать минут прошло с того мгновения, когда объявили по трансляции, что остановлен главный конвейер. Право же, на увольнение Табачникова он потратил не так много времени.
Ромашов усмехнулся и снова принялся за бумаги, но тут в кабинетик вошел Миша.
— Фу-у… — шумно выдохнул он. — Все контейнеря развез.
— Развез? — взгляд Ромашова сделался было жестким, но сразу помягчел. Что-то почудилось Ромашову в лице баранообразного мастера. — Хорошо. Иди тогда на второй этаж и командуй там. Теперь ты отвечаешь за снабжение конвейера.
— Я?! А Таб-б-бачников?
— Табачников увольняется… — Ромашов снова склонился над бумагами. Миша посмотрел на вихор, вздыбленный на макушке Ромашова, тяжело вздохнул и пошел к выходу.
— Пусть машинистка зайдет! — попросил Ромашов.
— Пошлю… — не оборачиваясь, чтобы не сбиться с пути, откликнулся Миша.
Никто не посылал Андрея Угарова разгружать топнасосы. Когда его окликнул Ромашов, Андрей шел по своим делам. Он торопился на Дражненскую проходную.
Торопился к Варе.
Вчера они ходили в кино и после сеанса долго бродили по опустевшим улочкам.
— Ты Термометра знаешь? — неожиданно спросила Варя.
— Знаю, — Андрей внимательно посмотрел на девушку. — А почему ты спрашиваешь о нем?
— Так… — Варя опустила голову. — Просто так… А почему ты, Андрюша, никогда не рассказываешь о себе?
— Я убью его!
— Нет! — Варя остановилась, и светло-зеленые глаза ее стали беспомощными и прозрачными до самой глубины, где все измято, все болит сейчас. — Нет! Я очень прошу тебя: не надо. Я ничему не поверю, если это будут рассказывать про тебя другие. Я знаю, что ты все мне расскажешь сам.
Она говорила так, а Андрею самому становилось страшно — таким отчаянным холодом, как в пору безнадежно поздней осени, несло из Вариных глаз.
— Я расскажу… — пробормотал он и, расстегнув пальто, прижал к себе девушку, пытаясь отогреть ее.
Никогда и ничего не боялся Андрей, но сейчас стало страшно, и трудно было разжать отяжелевшие губы. О чем он мог рассказать Варе? О трех годах «общака» или о четвертом, когда вышел на химию?
Летюганск — хороший город, но жить в нем оказалось труднее, чем в колонии. И с каждым днем все темнее и темнее становилось внутри. Он возвращался в общежитие, и пожилая вахтерша, отмечая время, только вздыхала:
— Ой-ей-ёшеньки… Что коммунисты с людей ро́бят?
Она жалела Андрея, и еще темнее становилось от жалости. Тогда был конец декабря, но — какие декабри сейчас? — все вокруг таяло, как весной. Андрей собрал в ту ночь вещички и — без документов! — поехал в город, откуда его взяли четыре года назад.
На вокзале попросил таксиста отвезти в Северный поселок и, ожидая обычного отказа — таксисты неохотно ездили на тот край города, — посулил накинуть трешницу. Таксист лишь пожал плечами и молча включил счетчик. Через полчаса остановил машину.
— Приехали…
— Я же просил в Северный… — проговорил Андрей, вглядываясь в незнакомые кварталы новостроек. Таксист завез его совсем в другое место. Не было вокруг ни низкорослых домишек, ни кривых переулков, освещенных луной, где королевствовал он когда-то. Не было ничего знакомого в этих безликих, залитых мерцающим электричеством кварталах новостроек.
— А это и есть Северный, Андрюха…
Андрей быстро обернулся к таксисту и только теперь узнал в водителе Витька́. Того самого Витька́, которого — единственного из всей компании — не взяли тогда.
— Богатым будешь… — хрипловато сказал Андрей.
— А я и так богатый… — равнодушно ответил Витёк. — Куда дальше поедем?
— К тебе.
Андрей думал, что Витёк испугается, но тот молча кивнул и развернул машину. А потом на квартире, когда выпили водки, взял в руки гитару и запел про кривые переулки, про луну в холодном осеннем небе. Наклонив голову, Андрей смотрел на него и видел, что ничего-то не боится этот Витёк, что кучеряво устроился он в жизни, и сегодняшнее приключение не пугает, а даже нравится ему, и приятно Витьку́ петь сейчас рвущий сердце романс, в который безвозвратно ушли из кривых переулков уличные короли.
Андрей подумал так и сразу протрезвел.
— Все! — зажав пальцами гриф с дрожащими струнами, сказал он. — Кончилась музыка. Отвезешь меня в Летюганск, парень. Надо к семи успеть, а иначе — на проверку опоздаю. Понял?
Покладистый Витёк и тут не стал спорить. За всю дорогу до Летюганска они не сказали друг другу ни слова.
Андрей должен был рассказать все, но разве можно рассказать об этом?
— Если ты не хочешь рассказывать… — Варя плотнее прижалась к нему. — Не рассказывай…
— Я расскажу… — проговорил Андрей. — Я потом расскажу.
О вчерашнем разговоре и думал Андрей все утро. Станки уже сняли с платформы, и все хлопцы спрыгнули вниз. Наверху остались только Андрей и Сорокин: нужно было сбросить с платформы мусор.
— Слушай! — сказал Андрей, обращаясь к Сорокину. — Вот скажи: можно рассказать, что было, или нельзя?
— Нужно… — пробурчал Сорокин. — Если ты не расскажешь, то за тебя расскажут другие. Только еще хуже расскажут.
— Верно! — Андрей с любопытством взглянул на своего товарища. — А ты, Сорокин, оказывается, только с виду пришибленный!
— Высшая школа закончена… — буркнул Сорокин. — Не слышал, как на собрании говорили?
Андрей засмеялся.
— Хочешь, я тебя поцелую?
Сорокин молча отошел на другой край платформы.
— Поцелуй меня в задницу! — оглянувшись, ответил он.
— Ну, скоро вы там?! — крикнул с тепловоза машинист. — Долго еще ждать?!
— Да чисто уже все! — сбрасывая ногою брусок, прокричал в ответ Андрей. — Езжай!
Он спрыгнул с платформы.
— Максимович! — попросил он. — Я сорваться хочу. Если еще подача будет, звякни на Дражненскую проходную.
Бригадир цепко взглянул на Угарова и кивнул.
Андрей быстро зашагал к Дражненской проходной, чтобы рассказать Варе то, что он должен был ей рассказать. Но не дошел. По дороге перехватил его Ромашов.
— …Везет вашему цеху! — продолжал бурчать сменный мастер, но Андрей уже разгрузил насосы.
— Везет-везет… — передразнил он мастера, вставая на подножку кара. — Это вашему цеху везут и везут. Как в прорву.