— Ты этого… — Антон снисходительно усмехнулся. — Ты давай, Максимович, заяву рисуй. У нас место есть. Я похлопочу, и будешь как белый человек жить.
И он покровительственно похлопал бригадира по плечу.
— Я не коза, чтобы с места на место прыгать! — хмуро отозвался тот, отстраняясь от Антоновой руки.
— Во, дурья голова, а?! — Антон оглянулся, ища поддержки. — Я ему светлую жизнь гарантирую, а он упрямится.
— Я не коза! — оборвал его Максимович.
Бригадир, действительно, заупрямился, обидевшись, и это сообразил даже Антон.
— Ну и кидай свой силумин! — обозлился он. — Ты хоть норму на вагон знаешь? Два с половиной часа. А вам два вагона подали — и вы их за три часа выкидали! Думаешь, платить тебе больше станут за старание?
— Ничего я не думаю… — пробормотал бригадир. — Только они ж на простое, вагоны-то…
— Ну ты, как дите, Максимович! Колышет тебя простой? С начальников за простои процент режут, они пускай и переживают, ка́к эти вагоны вовремя разгрузить… Тоже мне… Силуминщик!
Максимович отбросил изломанный прутик.
— Силуминщик или нет, а робить все равно надо… — сказал он. — Это ты, как Термометр наш, с места на место скачешь… А которы постоянно, тем надо мантулить.
— Да я-то при чем?! — взвился Термометр. — Чего ты, Максимович, ко мне цепляешься?
— А ты не оправдывайся, не оправдывайся, парень! — покровительственно остановил его Антон. — Прыгаешь и правильно делаешь. Так и надо. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше.
— Вот ты и ищешь! — глаза Максимовича сделались колючими, а на лбу зашевелились морщинки. Бригадир думал, как ему «уесть» румянощекого Антона.
— Он, хлопцы, — Максимович повернулся к Свату и заранее, как бы предвкушая что-то смешное, хохотнул. — Он, когда присягу давал, дак ведь не знал даже, где и склад находится! Честное слово, хлопцы, не знал. У меня, как пройти, спрашивал…
— Когда это я спрашивал? — вытаращил глаза Антон.
— Во! — бригадир снова хохотнул. — Не помнит! Ха-ха… Ведь не помнит, а? Не помнит, как спрашивал!
— Ну и что? Что из того, если и спрашивал? С чего это я, если на автозаводе робил до этого, ваш завод должен знать? Эка невидаль, человек не знает, где склады тут находятся…
— Во! — торжествующе сказал бригадир. — Что я говорил? Вспомнил ведь, что спрашивал… — Улыбка пропала с его лица, и глаза стали колючими. — А теперь вспомни, что я тебе сказал тогда… Я тебе сказал: вон туда, парень, на сбыт вали!
Последние слова были сказаны с такой нескрываемой угрозой, что Антон на всякий случай вскочил.
— Да ты что?! Псих совсем, да?!
— Вали-вали, парень! — лениво проговорил Андрей Угаров. — Человеческим ведь языком объяснили тебе, чтобы катился отсюда, пока целый…
— Дурные! — выкрикнул Антон, пятясь. — Совсем на силумине своем рехнулись, да?
— Ах, так ты еще здесь?! — сказал Андрей, но бригадир схватил его за руку, удерживая рядом с собой на теплых от солнца досках.
— Ненавижу! — мотнул головою Андрей. — Ненавижу этих, которые тайком живут. Самые гады и есть… И главное, тут на складах их — куда ни плюнь.
— Жизнь, видно, так устроена… — вздохнул Сват. — Мы тут робим по складам да вагонам, вот и видим только, что у нас на краю делается. А на окраине разве будет чего хорошее? Сюда со всего завода железо негожее выбрасывают, ну и люди тут тоже, которые поломаннее, поплоше…
Никто не ответил ему. Только сейчас, в этой наступившей после разговора тягости, почувствовали хлопцы, как вымотались они на вагонах. Тонны переброшенного за день силумина серыми пятнами проступали на лицах. Сгорбились спины. Ссутулились плечи.
Было тихо…
Дневная смена подходила к концу, и шум в цехах постепенно стихал. Но солнце, хотя оно и склонилось к заводской стене, светило по-прежнему ярко, лучи его плескались в лужицах, полыхали в окнах цехов, искорками вспыхивали на полиэтилене гэдээровских машин.
— Гро́ши пойдем получать? — тихо спросил Сорокин.
— Да, надо идти… — бригадир тяжело поднялся. — И может…
Он оглянулся на мусорные ворота. За ними, прихотливо извиваясь по заводскому полю, бежала в сторону Дражненского магазина до боли знакомая тропинка.
Все дружно вздохнули и поскорее зашагали к рамке.
Термометр не пошел с хлопцами. Свою зарплату он получил еще в обеденный перерыв, а смотреть, как получают деньги другие? Нет… Уж лучше посидеть, подумать, тем более что разговоры Антона о вакансии на сбыте окончательно растревожили бедного парня.
«Живут же люди…» — завистливо подумал он и вдруг сообразил, что коли бригадир отказался переходить, то перейти на сбыт может он, Термометр! Мысль эта ярким лучом озарила темные закоулки Термометровской души. Ну конечно же! Как же он сразу не сообразил? Ведь там, на сбыте, он будет белым человеком, а что увидишь здесь, кроме бесконечного мантулинья? Нет! Срочно нужно переходить!
Технику перехода Термометр знал в совершенстве…
Он подождал, пока скроются за градирней хлопцы, а потом встал и направился к мусорным воротам. Юрко прошмыгнул за нагруженным стружкой самосвалом, у водителя которого придирчиво проверял документы Лапицкий, и вот знакомая тропинка вывела его прямо к крылечку дражненского магазина.
Термометр долго стоял перед прилавком, разглядывая наклейки на бутылках, потом внимательно прочитал написанное химическим карандашом объявление: «Бутылки с-под домашнего вина не принимаем».
И хотя не было с собою у Термометра бутылок из-под домашнего вина, но такой уж справедливый он был человек, что немедленно возмутился:
— Кто это такие порядки выдумал? По какому праву?!
— А вы бы еще из сала самогонку гнали! — отвечала ему продавщица. — Попробуй потом отмыть бутылку!
— Распустились! — неодобрительно пробормотал Термометр, адресуя свое неодобрение и к продавщице, и к зарвавшимся дражненским самогонщикам.
— Чарнилов мне! — важно объявил он и, наморщив лоб, уточнил: — Пять бутыле́й…
У продавщицы в первое мгновение возникла вздорная мысль немедленно выставить из магазина нахального покупателя. На это у нее были все основания. Типографское, отпечатанное крупными буквами объявление запрещало отпускать спиртные напитки лицам в спецодежде. Но благоразумие победило. Продавщица вздохнула и выставила на прилавок пять бутылок вермута.
Однако Термометр не спешил забирать покупку. Шевеля губами, он стоял возле прилавка и о чем-то напряженно думал.
— А чего это они такие маленькие? — спросил он. — И сверху вроде не долито.
— Сейчас я тебе долью! — недобро пообещала продавщица. — Да заберешь ты их или нет? Вон идет кто-то!
И она кивнула на окно, за которым промелькнул человек в пальто с каракулевым воротником.
— Ладно! — засопев, миролюбиво проговорил Термометр. — Давай шестую для ровного счета.
Рассовал по карманам бутылки и побрел к заводу.
У Лапицкого была болезнь зрения…
И хотя трудно было по внешнему виду охранника заподозрить, что он страдает хроническим недугом, болезнь зрения жестоко терзала его. Не было на заводе ни одного станка, ни одного кирпичика или крохотного винтика, вид которого не повергал бы Лапицкого в глубокое уныние. Физическую боль ощущал он при виде железнодорожной цистерны, которую из-за несуразно больших габаритов невозможно было использовать в личном хозяйстве. Целый день вчера мучился Лапицкий, ломая голову над проблемой использования козловых кранов и кран-балок для нужд приусадебного хозяйства. Придумать не удалось, и всю ночь Лапицкий провел беспокойно, а с утра почувствовал себя совсем разбитым.
Уже много лет жил Лапицкий сразу в двух домах…
Один дом стоял на краю Дражни. Хороший дом на высоком фундаменте, с водопроводом, с центральным отоплением, с многочисленными пристройками. Любо-дорого было взглянуть на него, но как жалок, как ничтожен он был по сравнению с другим, существовавшим, к счастью, лишь в воображении Лапицкого! Если бы директор завода тракторных двигателей в своем бесконечном сне увидел эту усадьбу, где из-за кустов крыжовника, из-за теплиц с огурцами выглядывали, поблескивая никелем, импортные станки; где в зарослях крапивы провисали, образуя ограду, цепи конвейера; где гудели, прогревая тепличную землю, плавильные печи, то, конечно же, директор уже не оправился, не отлежался бы на уютном диванчике в своем кабинете. Весь завод, до последней гаечки, был любовно собран Лапицким на этой усадьбе.
Бога и милосердную судьбу должен был благодарить директор завода! Хоть и много крал с завода Лапицкий, но завода пока не убывало…
Сегодня болезнь зрения мучила Лапицкого особенно сильно. Приступ начался после обеда, когда Лапицкий по дороге к мусорным воротам наткнулся на станки, сгруженные хлопцами под козловым краном. Собственно говоря, увидел Лапицкий не сами станки, а их упаковку — такие красивые и яркие, как игрушки, домики из какой-то загранично-пластмассовой фанеры. Сразу, как только заметил Лапицкий домики, больно кольнуло под сердцем.
Засопев, он обошел вокруг домиков, ощупывая волосатыми руками стенки. Сердце сжалось еще больнее: именно этих домиков так недоставало на усадьбе.
Стараясь унять волнение, дрожащими руками вытащил Лапицкий сигарету и вдруг сообразил, что освободить домики от станков можно только разломав домики! Выпала из дрожащих рук сигарета, глаза Лапицкого заволокло пеленою. Засопев еще сильнее, он снова принялся ощупывать руками упаковку. И только когда добрался до крохотного, затянутого полиэтиленом окошечка, облегченно вздохнул. Домики можно было спасти! Можно было разобрать станок и небольшими частями удалить через окошечко. Конечно, придется повозиться со станиной — ее надо разрезать автогеном на мелкие куски, — но это не страшно… За поллитру любой заводской сварщик сделает эту работу…
Лапицкий уже успокоился было, закурив новую сигарету, и тут страшная и невероятная мысль обожгла его: он понял, что никто не позволит резать станки! Прозрение было неотвратимым и беспощадным. Лапицкий насупился и, не оглядываясь, зашагал к мусорным воротам. Развел там костерок из ящиков, которые грудой валялись возле железнодорожного полотна, и сел на ящик, сердито шевеля губами. Он чувствовал себя самым несчастным на всей земле человеком.