А когда он чувствовал себя несчастным, лицо его — так уж устроен организм Лапицкого — твердело, становилось строгим и неподкупным. Как-то удивительно напоминало оно в эти мгновения торжественно-строгий зал заседаний Народного суда. И нельзя было без трепета смотреть на Лапицкого в такие минуты. Должно быть, за эту особенность устройства организма — Лапицкий почти всегда чувствовал себя на заводе несчастным — и держали охранника до сих пор на заводе.
На неумолимый Нарсуд Лапицкого и нарвался возвращающийся из Дражни Термометр.
— Э! Э! — вскричал Лапицкий, вскакивая с ящика. — Это откуда такой матрос Железняк?!
И он ловко ухватил Термометра за хлястик фуфайки.
— Да ты что?! — возмутился Термометр. — Может, ты по морде, дедуня, хочешь?
И он рванулся, оставляя в кулаке Лапицкого хлястик, но тот успел схватить Термометра за шиворот.
— Ну, счас я дам тебе, су-ука! — завопил Термометр. — Ты что работягу хватаешь, а? Фингала давно не носил?!
И наверняка бы ударил Лапицкого, но — увы! — не мог размахнуться. За поясом у него, точь-в-точь как гранаты у легендарного матроса, торчали бутылки с вермутом.
Лапицкий сразу оценил свое преимущество.
— А ты ударь! — посоветовал он. — Только смотри, как бы этим фингалом самому не ушибиться.
Потом надул щеки и решительно скомандовал:
— А ну, марш вперед! Счас в караулке акт составим, сразу запоешь по-другому!
Положение складывалось явно не в пользу Термометра. К тому же за заросшей кустами градирней мелькнула шинель начальника караула Бачиллы.
— Ну, чего ты кричишь, дедуня? — пересиливая свой гнев, проговорил Термометр. — Ну что мы? По-людски, что ли, с тобой договориться не можем?
И он чуть повернулся, как бы приглашая волосатую руку охранника к себе за пазуху, где, пригревшись на животе, затаились бутылки с вермутом.
— Ты возьми себе, дедуня, бутылочку! — ангельским голосом сказал Термометр. — Согрейся маленько… Я же понимаю, что холодно целый-то день на улице… Еще как понимаю… Сам ведь работяга, как и ты… Возьми, дедуня. Для тебя, можно сказать, и захватил лишнюю бутылку. Что мне, жалко, что ли, если человек хороший?
Лицо Лапицкого чуть потеплело. Может, оно и походило сейчас на суд, но суд этот был уже не народным, а товарищеским, где, как известно, и надо вроде бы осудить человека и все понимают, что надо, но подсудимый — твой лучший приятель, и как же осудишь его?
— Ладно уж… — вытаскивая пригретую бутылку, пробормотал Лапицкий. — Иди с богом… Что я, нелюдь какой, что ли? Чего я тебе жизнь молодую ломать буду? Сам в твоем возрасте был…
И словно бы поглаживая, провел волосатой рукой по спине Термометра.
Термометр юрко скользнул в сторону, а Лапицкий повернулся лицом к мусорным воротам, за которыми простиралось перерытое канавами заводское поле. И Бачилле, уже вышедшему из-за градирни, показалось, что зорко вглядывается охранник в даль, высматривая подступающую к заводу опасность… Но не первый год работал Бачилла в охране и, разумеется, не обманулся и на этот раз. Ускорил шаг и встал рядом с Лапицким, который пил из горлышка вермут.
— Комиссия?
— Не-е… — отрываясь от бутылки и надувая щеки, ответил Лапицкий. — Сам деньги давал. Холодно здесь, вот и попросил принести, чтобы совсем на посту не замерзнуть. Я же вторую смену роблю. Еще с ночи не отогрелся…
— Да… — деликатно согласился Бачилла. — Холодно сегодня. Я вот тоже иду приглядеть, как там на сбыте контейнер загружать будут, так не знаю даже, выстою ли…
— Да… Холодно…
— Градусов десять мороз давит…
— Больше, наверно… — вздохнул Лапицкий. — Гусятницами, что ли, контейнер грузят?
— Не! — помотал головой Бачилла. — Солдатиками.
— Вот ведь народ! — возмутился Лапицкий. — И солдатиков тащат! — И видя, что начальник караула не собирается уходить, скрепя сердце предложил: — Да ты сядай… Может, потянешь трошки?
Нежадным человеком был Лапицкий. Только вначале ему не хотелось делиться выпивкой. Но вот сообща прикончили бутылку, и Лапицкий сразу подобрел.
— Я ведь вообще-то не пью… — разминая пальцами сигарету, сообщил он. — Не-е… И моды такой нет. Просто сегодня организм засорился, бутафория началась в крови, вот он и просит, организм-то. А так не..! Не пью…
— Это хорошо! — одобрительно сказал Бачилла. — Беда, когда человек пьет, особенно на работе.
И они не спеша прикурили от одного уголька, который вынул из костра Лапицкий.
— Тут ведь что́ главное? — воодушевляясь, сказал тот. — Главным я считаю, чтобы человек весь вред от выпивки себе представил. В полном, так сказать, объеме. Вот давай посчитаем… — Лапицкий пожевал губами и начал левой рукой загибать пальцы на правой: — Вось погляди… Ну, во-первых, в материальном плане от выпивки убытки большие. Это уж само собой разумеется. Во-вторых, в моральном плане тоже ничего хорошего. Увидит, например, Мальков тебя выпившего, накричит, а может, и с начальников караула снимет. Ну и в физическом отношении, для здоровья, тоже от выпивки никакой пользы нет…
— Нету! — согласно кивнул Бачилла и внимательно посмотрел на Лапицкого. — А у тебя что? Еще, кажется, бутылек есть?
— Это просил тут один… — замялся Лапицкий. Он вытащил у перепуганного Термометра вместо одной бутылки две. — Ну, надо мне одну штуку склепать, так я захватил, понимаешь ли… Надо бы человеку занесть…
— Брось… — просто сказал Бачилла. — Сам же говоришь, что на работе нельзя пить. Что ты человека подводить будешь?
Пришлось Лапицкому распечатать и эту бутылку.
— Я вот раньше, пока не выгнали, в аэропорту робил… — сказал он, занюхивая вермут рукавом шинели. — Там вертолеты выпивкой заправляли… На спирту они, поверишь ли, летали… Так я и тогда себя в норме держал. А уж какой там спирт был! Этому вермуту против него совсем слабо́. Ну, трошки в спирт бензину, понятное дело, добавляли, это чтобы отдельные личности не очень увлекались. Но ничего… Нальешь, понимаешь ли, в ведро, чиркнешь огонек и смотришь… Пока желтым пламенем горит — это значит бензин выгорает. Он же легчайший за спирт будет. Ну, а когда синее пламя покажется, — это уже он самый и пошел. Очистился, значит. Накинешь на ведро фуфайку — и пей на здоровье. Мягонький такой делается, ну прямо как самогонка. Трохи, конечно, бензином попахивает, но пить можно… Все там в аэропорту пили, один я держался…
Рассказывая, Лапицкий время от времени подбрасывал в костер ящики, и тогда пламя на мгновение затихало, только шипел, обваливаясь в золу, заледеневший снег, потом пламя осторожно, копотливо выгибалось вокруг стенок и вдруг сразу смыкалось над ящиком. Истаивая, превращались в раскаленные угли тонкие стенки, быстро истончались и обрушивались под своей тяжестью в костер. Тогда летели вверх зола и мелкие искры.
А Бачилла, кажется, и позабыл про контейнер, за загрузкой которого собирался наблюдать. Не двигаясь, смотрел на костер, и лицо его было грустным и тихим, как у любого человека, живущего рядом с рекой, лесами, полями…
— Да… — не отрываясь от костра, сказал он. — Вот понастроили, понимаешь ли, заводов, а люди ведь не-е… Они прежними остались. Вот и живи, как хочешь… — Он нагнулся и вытащил из костра уголек, чтобы раскурить сигарету, а потом, окончательно теряя мысль, добавил: — Не-е… Не ремесло это — сторожа да пожарники. Надо было к специальности прибиться к какой-нибудь, а я так и проробил всю жизнь в охранах…
— Жизнь такая у нас получилась… — согласно вздохнул Лапицкий. — Всю молодость война съела. А сейчас бы и жить можно, да только здоровье в партизанах оставлено. Привязались теперь, понимаешь, сто болезней… Куда с ими пойдешь?
— Война всех задела… — кивнул Бачилла и, оглянувшись на рамку, возле которой по-прежнему стояли ярко-полиэтиленовые гэдээровские машины, вспомнил про контейнер.
— Ну, я пойду, пожалуй…
— А может, посидишь еще трошки? — предложил Лапицкий. — Если желаешь, так я и в Дражню сбегать могу. Только у меня со вчерашнего всего рубель остался. А ты, кажись, получку сегодня получил?
— Да какая там получка! — махнул рукой Бачилла и вытащил из кармана трешку. — Ладно. Сгоняй уж. Угощу тебя.
Долго еще сидели у костра охранники и разговаривали, пока не усомнился Бачилла: был ли Лапицкий в партизанах.
— Вот те крест! — волосатой рукой Лапицкий осенил себя. — Один раз даже железку с хлопцами взрывать ходил. Только немцы нас так турнули, что мы три дня потом в болоте сидели. Кожа вся сопрела в воде, как на ноге под портянкой. Даже вши и те с меня сбежали! Вот ведь хлебнуть войны пришлось, а ты не веришь.
— Почему не верю? — уклончиво отвечал Бачилла. — В партизанах несладко, сам знаю. Только я про другое сказать хочу. Всякое в войну с некоторыми случалось… Особенно с теми, кто не на фронте воевал…
И он уставился, чтобы не смотреть на Лапицкого, в пустоту заводского поля.
Весь день сегодня таяло, и сейчас от сырости, скопившейся в воздухе, пространство заводского поля подернулось дымкой, в которой вокруг здания Промышленной станции сгустками дыма и сумерек двигалось что-то неясное, неотчетливое…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сбившись с бешеного намета, закружились о н и по кругу, а потом снова, выстраиваясь в цепочку, помчались по улочке мимо литейки как раз к сборочному корпусу.
— Хана теперь этим… — тихо проговорил Андрей, и действительно, дикий крик, а за ним оглушительный, словно содрогалась земля, топот донесся от сборки… Там тоже заметили опасность.
Это была охота.
Ромашов никогда не охотился, но сразу догадался, кака́я это охота. Они гнали дефективных по кругу, махами шли по бокам, направляя движение. На отставших сразу набрасывались, но это не мешало погоне. Обежав склады, дефективные возникли в прямом переулке, упирающемся в литейку. Вот уже можно различить искаженные, но и в искаженности жутковато неподвижные лица. Дефективные даже не пищали, всю силу, все дыхание вкладывали в изнуряющий, выжигающий нутро бег.
Было так тихо, что, когда лязгнул ломик, который схватил Ромашов, Термометр сразу обернулся.