— Молчаливый ты человек, Сорокин, — вздохнул Сват. — А я не такой. Я вот поговорить люблю, повеселиться. Знаешь, чего меня Сватом прозвали, а? Я ж за всю жизнь не меньше ста свадеб сыграл. Не веришь?
Сорокин не ответил.
— Значит, не веришь? А чему не верить-то? Я ж везде свадьбы играл. Даже в Германии сватом на трех свадьбах был. Понимаешь, нас с концлагеря негры освободили. Ну, американцы то есть… И вот, пока разбирались, что с нами дальше делать, у нас кое-кто — в лагере-то и бабьи бараки были — между собой и перезнакомились. Какие, конечно, свадьбы… А все равно весело было! Думали ведь, что теперь счастливая жизнь на все времена начинается… Слушай! А может, тебя поженим, а? У меня ж и баба хорошая на примете имеется! Хочешь, сосватаю?
Сорокин промолчал и на этот раз, и Сват обернулся. Сорокина не было рядом. Ссутулившись, он шагал сейчас назад к развилке.
Сват не стал окликать друга.
Ломая непрочные спички, раскурил еще одну сигарету и присел на накиданные возле тропинки доски.
Тихо тонуло в густеющих сумерках заводское поле, то поле, которое в самые тяжкие минуты вспоминал Сват.
«А теперь такое случись? — как-то отрешенно подумал он. — Что вспоминать теперь? Канавы, грязь? Ох-хо-хо… Да что ж это такое наделано-то у нас?»
Не знал Сват, не заметил, сколько времени он сидел так, погрузившись в невеселые мысли. И холодно, зябко было, а все равно сидел, не имея сил подняться и двинуться дальше, пройти последние шаги до дома…
А на другой стороне заводского поля, возле распахнутых мусорных ворот, сидел на ящике Лапицкий и обдумывал, как же убедить ему Бачиллу, что не служил он в полиции, и если не попал в партизаны, то только по тогдашнему своему малолетству.
Возле ног охранника дотлевал костер.
— Я разведчиком был у них… — тяжело ворочая языком, проговорил Лапицкий и, вскинув голову, удивленно захлопал глазами: напротив сидел не Бачилла, а сбытовский грузчик Антон.
Антон еще полчаса назад пришел сюда к воротам вместе с Термометром и теперь ждал возвращения приятеля из Дражни. Антон не знал, что Термометр уже давно вернулся на завод, просто, подойдя к мусорным воротам, вспомнил, как обобрал его Лапицкий, и решил не испытывать судьбу, полез через забор. Забраться наверх ему удалось, а слезть — уже не хватило сил. Так и заснул Термометр, перевесившись, как сопля, на заводском заборе. Но Антон не знал этого. Присев на ящик, он дремал, безвольно опустив голову. Голова у Антона была тяжелой от выпивки, она тянула за собой все тело, и со стороны казалось, что Антон вот-вот упадет лицом в тускло тлеющие угли. Но в самое последнее мгновение, когда падение было уже неминуемым, жаром углей опаляло лицо и он испуганно дергал плечами, и вопреки всем законам физики успевал выпрямиться… Впрочем, тяжелая голова его тут же опускалась и снова начинала клонить за собой тело.
— Да! — с вызовом повторил Лапицкий, уставившись мутноватыми глазами в Антона. — Три раза в разведку ходил! А м-может, четыре! Не веришь?
Лапицкому почему-то очень захотелось подраться с Антоном.
Антон открыл глаза, но Лапицкого не узнал. Ему показалось, что напротив сидит Термометр.
— Не, парень… — пробормотал он. — Тут и без разведки ясно. Не будет добра от такой жизни… Птички и те дохнут, а ты говоришь… Раньше ведь не, не было такого. Худая, парень, земля теперь стала…
А Термометра стащил с забора сердобольный Карапет. Подогнал кар и погрузил на него бесчувственное тело.
Только по дороге очнулся Термометр.
— Эт-то куда мы едем?
— На склад тебя, дурака, везу!
— Н-не надо на склад! Вези в раздевалку, козел!
И откинувшись на спинку сиденья, хрипло запел:
— Эх, да прокатимся на тройке с бубенцами! Эх, да прокатимся с тобой!
Карапет уже не рад был, что сунулся спасать человека. Термометр то принимался горланить песни, то хватался за руль кара, то — изо всей силы! — лупил Карапета по спине и матерился.
Но Карапет все-таки довез Термометра до склада и, поскольку Термометр категорически отказался слезать, отправился в зараздевалье сказать хлопцам, чтобы забрали своего товарища.
Хлопцы — Русецкий, Романеня и Андрей — играли в карты. Напротив них, злобно посверкивая глазами, набирала телефонный номер Сергеевна.
— Ну, погодите! Ну, погодите! — бормотала она. — Сейчас Миссун придет, он вам покажет.
— Ты скажи, чтобы скорее шел! — посоветовал Романеня. — Чтобы одна нога там, а другая здесь. Очень уж спать хочется, а ведь еще потолковать с ним надо…
— Ну, алкоголики! Ну, фашисты! — не слыша его, бормотала Сергеевна. — Вагон силумина недоразгруженный стоит, два еще на подходе, а они в карты играют!
От волнения Сергеевна сбилась и снова принялась набирать номер.
Хлопцы как-то очень равнодушно отнеслись к сообщению Карапета о прибытии своего товарища на склад.
— Золотой ты наш… — проговорил Романеня, задумчиво глядя в свои карты. — Ну что ты все бегаешь, все хлопочешь? Ты вот лучше сядь с нами, посиди. Расскажи о себе. О папе, о маме… Расскажи, с кем живешь, как? Зачем ты биографию свою скрываешь? А может, мы с тобой родственники?
Прищурившись, он посмотрел на Русецкого и подкинул ему десятку бубей.
— С кем, с кем… — проворчал Русецкий, забирая карты. — Да уж небось у него есть с кем. Тут как-то в ночную смену иду по складу, а он навстречу. Чего, спрашиваю, не спишь? А он: не могу, говорит, спать… Стоит…
— Да не стоит, а стоят! — покраснев, закричал Карапет. — Часы у меня стояли, черт бы их побрал!
— Ну, не стоит так не стоит… — Романеня, не глядя, вытащил из своей пачки-околыша сигарету. — Зачем шумишь, дарагой? Сядь, говорю, расскажи о своей беде… Мы же все понимаем… Если с девушкой проблемы, можем тебе подсобить по-товарищески… Приводи сюда.
Так ничего и не добился Карапет. Только вогнали его в краску, и все. Багровый, выскочил он из зараздевалья.
С Термометром, к счастью, удалось разобраться и без грузчиков. Помог глухонемой. Когда Карапет подошел к своей тележке, глухонемой чего-то требовал у Термометра, а тот только смеялся в ответ.
Наконец глухонемой сам вытащил из кармана Термометра карты.
— Э! Э! — сказал Термометр. — Я это у одной сучки забрал! Твоя она, что ли?
Карапет даже поежился, услышав такое: глухонемой читал любой разговор по губам.
Так и случилось, как думал Карапет.
Глухонемой, не размахиваясь, коротким, но сильным ударом сшиб Термометра с ног. Когда Термометр вскочил, глухонемой уже выходил на рамку.
— Стой! — закричал Термометр. — Убью гада!
Глухонемой не обернулся на крик. Он просто не слышал его.
— Вот сука, а? — проговорил Термометр, поворачиваясь к Карапету. — Его счастье, что бутылка цела, а то бы я так его сейчас отметелил.
Полученная от глухонемого зуботычина пошла ему на пользу. Сейчас Термометр гораздо тверже стоял на ногах.
Карапет уселся за руль и погнал тележку в карное. Кончалась и Карапетова смена.
Он поставил кар на подзарядку, потом выключил вентилятор в клетушке и, подумав, закрыл здесь дверь на защелку изнутри, а сам вышел через карное, закрыл и его.
Вообще-то он оставлял ключ от клетушки в коридорчике, чтобы помещением могли пользоваться приятели, но сегодня Термометр доконал его, и Карапету казалось, что наконец-то он начинает излечиваться от своего человеколюбия.
«Всем не напомогаешься…» — вспомнил он совет Фрола и, засунув ключи в карман, мужественно зашагал к проходной. Этакий мужественный, умеющий постоять за свои интересы человек. Там, на проходной, он и столкнулся с Миссуном, спешившим на завод.
Миссуна встревожил звонок Сергеевны, но он и не предполагал, что увидит такое, — вся бригада Русецкого вместе с Андреем сидела в зараздевалье и играла в карты.
— Да в-вы что?! — правый глаз Миссуна даже задергался от возмущения. — Силумин не разгружен, а вы в карты играете!
— О! — радостно проговорил Романеня. — Ну, наконец-то… Пришел, дарагой. А мы уже в гости к тебе идти собирались!
— Ты кончай шутковать! — закричал Миссун. — А ты? — он обернулся к Русецкому. — Ты-то о чем думаешь? Сейчас еще два вагона подадут, так что? До следующей смены стоять им?
— Да не гони ты вагоны свои… — сказал Романеня, вставая. — Ты вот объясни лучше мне: что это такое?
И он вытащил из кармана отбитый на заводской ЭВМ квиток с месячным расчетом.
Миссун взял квиток, внимательно посмотрел на него, перевернул: нет ли чего на обороте? Пожал плечами.
— Это? — переспросил он.
— Это-это!
— Да заработок, наверное…
— Наверное?! — в уголках рта у Романени пузырями вздулась злая слюна. — Так, значит, это заработок, да?!
Он схватил с подоконника монтировку и медленно двинулся на отступающего к стене Миссуна.
— Слушай, дарагой! — говорил он, и страшновато прыгали бешеные глаза. — Ты меня знаешь, начальник. Я парень простой. Что держу в руке, тем и ударю. Больно будет, дарагой!
— Д-да ты что? — бормотал Миссун, не сводя глаз с монтировки. — Т-ты не понял. Это не я… Э-это новый начальник т-так… Я вам з-закрыл наряды, как положено… А он п-посмотрел по книге и п-приказал п-переписать их! С-сидоровичам зато по четыреста рублей в этом месяце вышло!
— А мне начхать, сколько у Сидоровичей! — заорал Романеня. — Я тебя, сука, про нас спрашиваю!
— Но э-это не я! — отшатнулся Миссун. — Р-ромашов т-так велел!
— А мне начхать, кто велел! — Романеня вскинул над головой монтировку. — На кой хрен ты нужен, если с тебя и спросить нельзя?!
Может быть, и ударил бы он Миссуна монтировкой, но тот, еще не дожидаясь удара, обмяк как-то, громко икнул, и из штанины его полилось. Темным пятном быстро растекалась по полу лужица.
— Э-э, дарагой… — успокаиваясь, проговорил Романеня. — Ну, зачем же так сразу? Я с тобой культурно поговорить хотел, а ты сразу в штанишки наделал… Ладно, дарагой, на первый раз хватит. Иди домой, посушись, и больше… — он провел монтировкой возле Миссуновского носа. — Больше, дарагой, так не делай. Это я тебе не советую.