Ссутулившись, Миссун покорно побрел к двери.
В дверях он остановился.
Сергеевна, словно и не видела ничего, уткнулась в журнал. Русецкий, чуть отвернувшись в сторону, старательно тасовал ветхие карты. Андрей Угаров, задумавшись о чем-то, барабанил пальцами по столу.
— Хлоп-пцы… — сказал Миссун. — А с с-силумином-то что делать?
— Ты еще здесь? — обернулся к нему Романеня, пристраивавший на шкафу монтировку. — Я ведь сказал тебе, чтобы ты домой шел, штанишки сушил! Ну!
Миссун исчез.
— Может, пойдем, докидаем этот вагон? — спросил Андрей.
— Утром докидаем… — сказал Романеня и, поправив краснеющую, как казачий околыш, пачку «Примы», сел за стол. Он забрал карты у Русецкого и принялся раздавать их. — Утром… — он ухмыльнулся. — Я думаю, ночью подачи не будет.
— Не будет?! — взвилась Сергеевна и схватила с телефона трубку.
— Лилечка! — закричала она. — Толкните нам силуминчики, голубушка! Сейчас, сейчас, милая! Хлопчики у нас простаивают. Попробуешь? Попробуй, миленькая!
— Ай, такая ведь серьезная женщина… — осуждающе покачал головой Романеня. — Все есть. Колбаса есть, пенсия тоже. Скажи, пачему ты пословицы не знаешь, а? Про яму. Не рой другому, сама в нее попадешь!
— Сейчас! Сейчас! — злобно отвечала Сергеевна. — Сейчас оба вагона прикатят. А утром Ромашов живо разберется с вами. Это вам не Миссун.
Андрей с интересом взглянул на Романеню, но тот, кажется, и не слышал Сергеевны.
— Ай-я-яй! — сочувственно проговорил он. — Это ж ведь надо, какой тебе дурень, бригадир, привалил. Его и двумя вагонами не увезешь. Ты, Сергеевна, три вагона проси.
И он заботливо разложил перед Русецким карты. Дурень и в самом деле получился отменный. К концу игры Романеня скопил на своем ходе козырного туза и четыре шестерки.
Не нужно говорить лишних слов. Андрей уже собирался пойти поискать Варю, когда она вошла в зараздевалье.
— А вот и помощница нам на силумин! — обрадовался Романеня. — А ты беспокоился, дарагой… Да вчетвером-то три вагона мы и за полчаса выкидаем.
Варя засмеялась в ответ.
— Ну, вот… — укоризненно сказал Романеня. — Смеешься. А ты не смейся. У нас порядки такие, что если работа тяжелая, то и женщины помогают. У нас так. Если работать, то сразу до трусиков раздевайся.
— Ну ладно… — сказал Андрей. — Значит, утром разгрузим?
— Утром, дарагой… — грустно ответил ему Романеня. — Считай, что до утра увольнительная у тебя.
Варя шла рядом с Андреем по заводским переулкам, залитым густой ночной темью.
Фонари не горели здесь, а тот редкий свет, что падал из открытых дверей и окон литейки, лишь тускло поблескивал на грудах металлолома, в схваченных заморозком лужицах.
Варя искоса взглянула на Андрея.
Большой и сильный, он уверенно шагал сквозь ночной завод, словно весь завод был его домом.
— Слышишь? — Варя сжала пальцами локоть Андрея.
Андрей остановился, прислушался.
В металлическом лязге и ровном гудении станков явственно прозвучал живой вскрик.
Он доносился сверху, и Андрей, подняв глаза, увидел, что на облитой дымчатым светом прожекторов крыше склада химикатов дерутся коты.
— А-а-а, — сказал он. — Это коты… Сегодня валерьянки нанюхались, вот теперь и дерутся…
— Они странно кричат… — вздохнула Варя, — Мне показалось, что это плачет ребенок…
Ночь чернотою залила заводское поле… Подкралась к заводским стенам и, перевалившись через них, расползлась по окраинам, по плохо освещенным переулкам. Потонули в этой черноте склады химикатов, градирня, мусорные ворота. И Бачилла, спустившись с ярко освещенной рамки, с трудом отыскал их в такой темноте.
У распахнутых в ночь мусорных ворот по-прежнему бдительно сидел Лапицкий.
— Стой! — закричал он на Бачиллу. — Кто идет?
— Не ори! — выступая из темноты, ответил Бачилла.
— Ты… — сказал Лапицкий. — Смену, што ли, привел?
— Какая тебе смена еще нужна?!
— Какая? — Лапицкий зябко поежился. — Так ведь холодно уже. Дует…
— Ты ворота закрой, вот и не будет дуть! — едко посоветовал Бачилла. — Ты что сидишь тут, если уже одиннадцать часов ночи стукнуло?
— Одиннадцать? — искренне удивился Лапицкий и покачал головой. — А то ж я думаю: чего темнота такая? Может, думаю, на глаза какое осложнение пошло… Это, когда на холоде посидишь, бывает всякое.
— Ты в зараздевалье иди! — приказал Бачилла, когда Лапицкий закрыл ворота. — Сиди там. Чтобы, если какая подача будет, так не искать тебя!
— Пойду! — сказал Лапицкий. — Хоть и согреюсь заодно, а то ж ведь совсем иззяб… Да погоди ты… — он попробовал удержать начальника караула, вознамерившегося уйти. — Ты скажи мне по-честному. Неужели ты всерьез не веришь, что я в партизанах был?
— Да иди ты! — вырывая руку, ответил Бачилла. — Таких, как ты, партизанов к стенке ставили!
И он быстро зашагал от Лапицкого.
Злой был сейчас Бачилла…
Хотя он добросовестно прохрапел три часа в караулке, но сон унес с собою только опьянение, а головную боль оставил начальнику караула. И на обход постов направился Бачилла именно с той потаенной мыслью, что, может быть, удастся где-нибудь опохмелиться, но где там… Здесь, у мусорных ворот, погасла последняя надежда.
Лапицкий же широко зевнул, словно собирался проглотить начальника, караула, потом, подумав, закрыл рот и поплелся к ярко освещенной рамке.
Все сгущалась и сгущалась темнота в заводских переулках. Подходила к концу вторая смена, и в притихшем гудении завода можно было явственно различить мяуканье котов. Два нанюхавшихся валерьянки кота дрались сейчас на крыше, облитой дымчатым светом прожекторов. Расстояние гасило звуки, и казалось, что где-то в высоте, посреди черного ночного неба плачет брошенный ребенок.
Этот плач слышала и Сергеевна. Нервничая, она ходила по рамке и не могла понять, что происходит за заводской стеной. Зарево фар тепловоза застыло на месте, хотя уже давно ушел к железнодорожным воротам охранник. Сергеевна сразу, как только позвонили с Промышленной, послала Лапицкого отпирать их. Откуда было знать Сергеевне, что еще полчаса назад Романеня поменял на этих воротах замок. Повесил свой, а настоящий, которому положено было висеть, засунул в карман.
Не знал этого и Лапицкий. Напрасно машинист с тепловоза слепил охранника прожекторным светом — ключ не влезал в замок.
— Ну, скоро ты там?! — не выдержал машинист.
— Замок какой-то худой… — ответил Лапицкий.
— Да ты что, дед?! — машинист зло матюгнулся. — Мне ж передачу, мать твою, надо развозить!
— Почакай трошки… — рассудительно отвечал ему Лапицкий, и машинист побледнел от злости. Отогнал полувагон с силумином в тупик за заводской стеной и здесь бросил его. Сразу стало темно. Матюгнувшись, Лапицкий отправился звонить начальнику караула.
— Ключ вроде не той… — объявил он. — Не открывае совсем. Ненастоящий какой-то…
— А где той?! — рассвирепел Бачилла. — Где той, я спрашиваю?!
— Да вроде в караулке брал той! — пытался защититься Лапицкий, но Бачилла уже бросил трубку.
Романеня между тем был начеку.
Едва Лапицкий скрылся в здании склада, он снова переменил замки. Свой снял, а на ворота повесил тот, что и должен был висеть на железнодорожных воротах.
Поэтому у Бачиллы замок открылся сразу.
— Пить надо меньше! — сказал Бачилла и добавил презрительно. — Пар-ти-зан!
Бачилла пошел в зараздевалье, чтобы сказать Сергеевне про ворота. Лапицкий же обиженно засопел, снова закрыл замок и на всякий случай ощупал его руками. Ничего подозрительного не было в замке.
«Партизан… — обиженно подумал он. — Небось у партизанов тоже всякое бывало».
Волнение выветрило из головы Лапицкого остатки хмеля, и ночной холодок чувствительно пробирал его тело. Лапицкий потоптался еще с минуту и, поскольку тепловоз не ехал, отправился в зараздевалье греться. Ключ он сжимал в кулаке.
Он еще шел к рамке, а Романеня, серой тенью скользнув к воротам, в третий раз переменил замки. Снова водрузил свой — с секретом.
Возвращаясь в раздевалку, Романеня слышал, как кричит по телефону Сергеевна: «Лилечка, миленькая! Ну загоните нам силуминчики! Открыты, открыты уже ворота!» — видел он и Лапицкого, сжимающего в потных руках заветный ключ.
— Все в порядке? — спросил Русецкий.
— Обижаешь, дарагой! — ответил Романеня и уселся на ящик.
Над границей тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят… —
затянул он, и странно звучала эта песня в опустевшей раздевалке, где горела только одна на все громадное помещение лампочка и в проходах между шкафчиками, спекаясь, густела темнота.
Русецкий посмотрел на часы.
— За обедами надо идти… — сказал он. — На Андрея брать?
— Он утром только придет, — коротко ответил Романеня и, отбивая сапогом такт, снова затянул:
Над границей тучи ходят хмуро…
Фрол торопился домой, и бесплатные обеды для ночной смены он раздавал прямо с машины, вставшей в переулке между литейкой и сборкой. С машины выдавать было быстрее. Во-первых, не приходилось перетаскивать ящики с кефиром, а во-вторых, Фрол сразу же загружал машину пустыми бутылками.
Обычно Фрол успевал накормить ночную смену за полчаса. Быстро поначалу шло дело и на этот раз. Когда осталось всего пять ящиков кефира, Фрол облегченно вздохнул: кончался и этот вымотавший его день.
«Нет, — подумал Фрол. — Все-таки не дело три ставки одному держать. Оно, конечно, и на карман остается, а все равно тяжело. Надо хотя бы одного человека взять».
Занятый этими мыслями, Фрол и не заметил Термометра, которому всунул в обмен на талончик аккуратный пакетик с тремя кусками хлеба и двумя вареными яйцами. Кефира Термометру Фрол не дал потому, что тот не принес пустой бутылки.