Мальков оделся и, ежась от ночного морозца, вышел из дома.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Выстроившись полукругом, о н и стояли у входа в литейку и ждали. Инстинктивно Ромашов оглянулся назад, но и там, сзади, тоже были о н и. Оскаленные морды смыкались вокруг.
— Это ты! Ты нас завел сюда! — кричал Термометр Андрею.
— Да хотя бы и я! — странно улыбаясь, отвечал тот. — Теперь-то уже все равно!
— У, сука-а! — завыл Термометр. — Падла лягавая!
Ромашов едва успел увернуться. Мимо, совсем рядом, обдав нечистым дыханием, пролетела эта тварь. Она прыгала откуда-то сбоку. Ромашов поднял факел вверх и вздрогнул: горы отливок щерились на него оскаленными, давно знакомыми мордами. Поздно было отступать и назад. Там тоже растекалась шипящая дуга.
Времени не оставалось, но теперь, когда удалось преодолеть бессмысленность движения, не было и страха. На руках Ромашова лежал сверточек с их будущим, с его будущим, с будущим Термометра и Андрея, и это главное, а придумать — они придумают что-нибудь.
— Факелы! — выкрикнул Ромашов, выплеснув в одном-единственном слове сдавивший всех страх. Прижимая к груди ребенка, он окунул свой факел в ведерко со смолой и бросился вперед. Ткнул огнем в оскалившуюся перед ним морду, и тварь, зашипев, попятилась, а Ромашов, размахивая факелом, уже шагнул вперед, расчищая себе дорогу.
Сзади матерился Термометр. Он тоже размахивал своим факелом, и только Андрей, не двигаясь, наблюдал за сражением.
Едко пахло вокруг паленой шерстью.
— Иди, иди сюда, кисанька! — кричал Термометр. — На! На!
Он глубоко окунал в ведерко факел и, размахивая им, разбрасывал по сторонам горящие хлопья. Одна подожженная тварь уже крутилась. От нее разлетались искры…
И то ли смола кончилась у Термометра, то ли просто осенило его, но Ромашов вдруг увидел в его руках канистру с бензином, которую Термометр схватил, должно быть, возле автопогрузчика. Держа канистру обеими руками, Термометр раскручивался то в одну сторону, то в другую, расплескивая бензин. Стадо охватила паника… Обезумев от боли, твари мчались по заводским переулкам. И вот один, кажущийся особенно огромным из-за охватившего его пламени, кот вспрыгнул на бензовоз, к которому так стремился пробраться Ромашов, и сразу же яркой вспышкой огня ослепило Ромашова.
Когда Ромашов очнулся — взрывной волной сбило его с ног, — первое, что услышал он, был смех Андрея.
— Пробились! — хохотал он. — Пробились, ребятки…
Жутковатым был этот смех.
Неверными синеватыми язычками пламени догорали в переулке остатки бензина, а вокруг — куда ни взгляни — мчались, рассыпая по сторонам искры, мяучащие комья огня: бензовоз взорвался посреди стаи…
Времени не было.
Теперь, когда вокруг бушевал огонь, Ромашов понял, что, едва они миновали Дражненскую проходную, все, что ни делали, было лишь видимостью действия. Черными стенами смыкались вокруг заводские корпуса, и время оказывалось замкнутым в этом магическом лабиринте.
Но сейчас, когда подожженные коты разнесли огонь по всем заводским закоулкам и, вначале нехотя, томительно медленно, начали гореть сразу все цеха, время как бы включили, и его секунды, минуты побежали стремительно вперед, словно бы стремясь заполнить зияющую пустоту.
Осторожно Ромашов заглянул в лицо ребенка и счастливо улыбнулся.
Все происходило в считанные мгновения.
Вот густо повалил из окон механического цеха дым. Ядовитые клубы — то красно-бурые, словно ржавчина, то пепельные, то едко-зеленые, как трава перед грозой — заволакивали переулки. Потом пламя выметнулось из цехов — и сразу стало светло.
— К градирне! — сказал Ромашов. — Там вода.
И, задыхаясь от едкого дыма, прижимая к себе сверточек, побежал вдоль литейки к складам…
Возле складов химикатов лежали газовые баллоны, и сейчас, когда огонь охватил и их, они начали рваться, словно тяжелые бомбы. Взрывной волной вышибло стекла в литейке, и огонь длинными языками рванулся наружу. От жары, охватившей переулок, начала тлеть одежда. За первым взрывом раздался второй. Стена химикатовского склада рухнула, и огонь вывалился на улицу, словно живой двинулся в погоню за убегающими людьми.
Воды в градирне давно не было…
Деревья, что росли на стенах, давно засохли. Они свисали корявыми, узловатыми щупальцами, как пальцы, нащупывающие смерть.
И смыкался огненный круг. Жгучий ветер крутил над красными сугробами у стены пылевые столбы, поземкою гнал раскаленную пыль на людей.
— Вот и все… — сказал Андрей. — Отбегались. Теперь нам хана.
— Еще минуты три продержимся… — Ромашов опустился на землю. Здесь, внизу, легче было дышать. — Жалко…
— Нет! — перебил его Андрей. — Сейчас главное — ни о чем не жалеть.
— Ты как упырь рассуждаешь! — зло выкрикнул Термометр. — Жизни всем жалко!
— Ну, мы ведь что-то сделали… — Ромашову было трудно говорить: уже полыхало сзади здание градирни, и искры от него сыпались на них, — но он помнил, что так уже было в его жизни…
Было… Он это точно видел, потому что не удивлялся ничему, лишь узнавал то, что было.
Жгло спину, на Андрее уже тлела одежда, но он, кажется, и не чувствовал, что горит.
— Мы все-таки сожгли его, — сказал Андрей. — Не знаю, что изменится теперь, но что-то ведь должно измениться. И это уже хорошо. А помирать чего… Помирать не страшно.
— Ну да, — царапая ногтями асфальт, выкрикнул Термометр. — Тебе, конечно, не страшно. Ты ведь не первый раз уже!
Андрей вздохнул.
— Хоть в первый раз, хоть в десятый — все равно больно! — ответил он.
— Ну вот и признался… — Термометр прошептал это, потому что жар обугливал его и дыхания для крика не хватало. — А раньше отпирался. Ты же мертвый уже.
— Сейчас и мертвым, и живым вместе надо быть, — ответил Андрей. — Земля для всех общая…
И этот разговор Ромашов уже слышал… Он не помнил, что было после разговора, но было плохо… Сжав зубы, чтобы не застонать, он встал, прижимая к груди сверток.
Здесь было нестерпимо жарко. Уже сомкнулся огненный круг, горело и впереди, и сзади, огненное море бушевало в цехах и заводских переулках, и сквозь него, словно не было огня и нестерпимого жара, шла одетая в черное Помойная баба.
Раскаленным был воздух. В размытом пожаром пространстве призрачно, как во сне, истаивали очертания цехов. Раскаленный воздух разрывал легкие.
— Я вспомнил! — закричал Андрей. — Здесь же ход есть!
И он изо всей силы толкнул Ромашова вперед. Пытаясь удержаться на ногах, тот ступил вперед, и сразу же нога его соскользнула куда-то вниз. Ромашов не удержался и рухнул в разверзшуюся пустоту. Он скатился по ступенькам, прикрывая телом сверток, который держал в руках, а когда вскочил на ноги, огонь уже сомкнулся вверху. Ромашов попятился от нестерпимого жара в глубину узенького коридорчика, в конце которого виднелась освещенная сполохами огня грязновато-коричневая дверь.
Прихрамывая, Ромашов проковылял туда, но перед дверью остановился. Он не знал, не мог понять, почему изломанное заводское время так просто выпускает его из себя. Но уже скатился и в коридорчик огонь, больше нельзя было медлить. Ромашов протянул руку и толкнул дверь…
Дверь была закрыта.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Ни Андрей, ни Варя так и не узнали, что происходило в зараздевалье, когда они ушли оттуда. Огромная ночь обнимала их, и они были вдвоем в этой ночи.
— Куда мы идем? — спросила Варя.
— Куда-нибудь… — ответил Андрей. — Тебе не все равно?
— Я же не получила увольнительной! — засмеялась Варя. — Я на складах должна дежурить, Андрей!
— Пошли на склады… — легко согласился Угаров. — Там еще и лучше.
И мимо контейнеров он провел ее по темному переулку к двери в карное.
— Сюда! — сказал он, отпирая дверь своим ключом. — Очень даже и неплохо тут, как мне помнится.
Мимо карных тележек, уснувших в темноте, прошли в какую-то комнатку. Нашарив на стене выключатель, Андрей включил свет.
Варя удивленно оглянула помещение.
Комната, куда они попали, совсем не походила на катакомбы. Это было довольно-таки уютное помещение со столом, стульями и топчаном. Веселенькая клеенка покрывала стол, и в комнате было чисто и светло. Только окон не хватало. Вместо них как два огромных зрачка чернели на стене вентиляционные отверстия.
Андрей закрыл дверь, через которую они вошли, на ключ и потянулся к Варе.
— Вот мы и одни…
— А что это такое? — спросила Варя. — Откуда здесь такие апартаменты?
— Не знаю… Здесь обычно хлопцы в козла играют…
— А склад где?
— Смотри! — Андрей отодвинул заложку и распахнул обитую металлом дверь. Не ту, через которую вошли они, а другую. — Не узнаешь?
Варя выглянула и увидела заваленный ломаными коробками бетонный коридорчик, а вверху — знакомое пространство сбытовского склада.
— Я и не знала, что тут такое есть… — сказала она.
— Нравится? — Андрей прикрыл дверь и прижал к себе Варю.
— Ага! — ответила та. — Только неловко. Они… — она кивнула на зрачки вентиляционных отверстий. — Как будто они смотрят.
— Ну, это мы сейчас исправим, — сказал Андрей и полез наверх. Забрался на стол, со стола на стул и, стащив с себя фуфайку, заткнул отдушину. — Дай еще одеяло то… — попросил он, кивая на угол. Варя подняла скомканную грязную тряпку, что валялась в углу, и передала ее Андрею. Эту тряпку и засунул тот во второе отверстие.
Стало тише. Только гудели за соседней стеной дизели и чуть вибрировал от их гудения цементный пол.
— Ты боишься? — спросил Андрей, спрыгивая вниз.
— Нет! — ответила Варя, обнимая его. — Нет! Мне совсем не страшно, любимый мой!
Здесь, на жестком топчане, и должны были задохнуться они в объятиях, бедные дети заводского поля.
Яркой и насыщенной жизнью жил Термометр. Историй, которые случались с ним за день, ощущений, которые успевал он испытать за одну только смену, нормальному человеку вполне хватило бы на неделю, а уж энергии, растраченной на приобретение их, если с умом пользоваться ею, — и на целый месяц.