– Скажешь, не божье это дело? – солнечно улыбнулся Унанки.
– Самое что ни на есть, – вздохнул старик. – Одна беда – не могут боги заставить смертных выполнять их волю. Посоветовать, направить на путь, подсказать – да, но не принудить. У богов не бывает рабов. Тем паче у Создателя.
Радуга выгибает искрящуюся спину и зовет раствориться в сияющем многоцветье. Пустить корни, раскинуть руки-ветви и навеки забыть прошлую жизнь, кровавую и жестокую. Все забыть.
Но скребется назойливой мышью бессовестная мерзавка-память, горят на устах жадные поцелуи, тает под нетерпеливыми пальцами истосковавшееся по нежности тело, и истинная любовь глядит из разноцветного морока глазами, полными расплавленного серебра.
– Нет, еще не пришло время идти радужным мостом. Вернись! Не уходи! Я клянусь, любимая, что, когда пробьет твой час, не стану держать тебя насильно, не стану ковать цепи Истинных Имен! Вернись!
– Ирье…
Это новый морок застил глаза? Не серебро, а сталь в глазах, и черный шелк волос льется на белое траурное одеяние вдовы. Тонкая корона Островных королей на бледном челе, пушистые ресницы, длинные пальцы в перстнях. Так вот какая ты была, Ильимани – Белая Королева! У тебя мягкие ладони и полные сожаления сухие глаза повелительницы судеб.
– Ты простила?
– Поздно прощать. Пятьсот лет уж минуло. Можно лишь исправить то, что в моих силах. Все, даже проклятие, должно иметь предел.
– Освободи ее, мамочка! – попросил мальчик-подросток в островерхом шлеме и эльфийской блестящей кольчуге. – Ты же видишь, она невинна. То была чужая судьба.
– Пятьсот лет – слишком много для мести, – настаивал суровый воин в древних доспехах, смуглый и золотоволосый. – Освободи ее ради любви и жизни.
Джасс оглянулась. Они стояли рядом, плечом к плечу. Хэйбор из Голала и Джиэссэнэ-Унанки – воин-маг и эльф-наемник. Элливейд-Маргарец и Оррвелл-Странник – бывший раб и загадочный бог, король Анрад Быстрый и его сын – принц Лиинар. И… чуть в сторонке две незнакомые женщины. Одна в платье, расшитом пестрыми перышками, бусинками и полированными камушками. Корона из листьев, лент, цветов и веток венчала ее, пчелы вились вокруг головы золотым нимбом, а на толстых косах сидели синие и пурпурные бабочки. Она улыбнулась темно-лиловыми сияющими глазами и обняла за плечи вторую – простоволосую, широкоплечую рыбачку с крепкими грубыми руками. Праматерь и… мама.
Ильимани приблизила свое лицо к лицу Джасс и тихо-тихо, чтобы слышали только они вдвоем, сказала:
– Спи, девочка. А когда проснешься, знай: Проклятья больше не будет в этом мире. Ты вернешься на свою дорогу.
И поцеловала в лоб теплыми губами, растворяясь в золотистом сиянии теплого весеннего дня. Все ушли, каждый в собственное посмертие. А Джасс осталась наедине с ранним утром и своей собственной судьбой. Ей снился удивительный сон…
…Над Внутренним морем летел огромный черный дракон, впервые за тысячу лет застилая тенью от крыльев беспокойные воды. Низко летел, чтобы смертные в полной мере насладились его величием. Чтобы трепетали и не смели забывать о Крылатом народе. Свет двух лун и жар солнца полировали его обсидиановую броню, ветра сражались с могучими крыльями, и самая мельчайшая рыбешка в морских глубинах не ускользнула от зоркого ока. Дракон летел над землями людей так быстро, что обгонял вести о своем появлении, ширящиеся степным пожаром. Многие сочли его появление знамением, предвещающим конец мира. В какой-то степени так оно и было. Крылатый Вечный лишь довольно щурился на закаты и рассветы, сменяющие друг друга. Стал бы он срываться с веками насиженной скалы и торопиться ради какого-то паршивого Конца Света? Есть дела поважнее.
Пусть архимаги Облачного Дома не питают иллюзий. Возможно, для кого-то Оллаверн и потаенный город, но не для дракона же? Крылатый Вечный сделал несколько кругов над башнями, дожидаясь, пока на смотровую площадку самой высокой из них поднимается Ар’ара – Хозяин Сфер. Ветер, нагнетаемый крыльями дракона, едва не сбил волшебника с ног.
– ОСВОБОДИ ЭЛЬФИЙСКОГО ПРИНЦА! – пророкотал дракон, обдавая Архимага сухим, горячим жаром дыхания.
Лонгийр – Истинный Язык Творения имеет семь смыслов, но на этот раз слова Крылатого не имели скрытого подтекста и не нуждались в переводе. Дракон сказал лишь то, что собирался.
Принца вывели на морской берег. Дракон приземлился рядом. Крошечная по сравнению с черной горой тела бронированного змея фигурка Яримраэна казалась выдумкой безумного сказочника. А когда дракон подставил крыло: мол, взбирайся на спину, принц, – чародеи только ахнули. Кто из легендарных героев летал на драконе? Разве только император Нирволт. Когда это было? И было ли вообще?
Но Ярим не испугался. Вырваться на волю он бы согласился даже в когтях Крылатого.
Жаль только, он не умеет говорить на Лонгийре. Знать бы, кто позвал дракона?
А Крылатый Вечный, убедившись, что его невесомый всадник устроился под защитой пластин спинного гребня, плавно взмыл в воздух, унося бастарда владыки Фэйра домой.
«Если захочет узнать правду, пусть спросит у Альмарэ Ривелотэ, – подумалось дракону. – Хотя она не ответит. У каждой женщины должна быть своя маленькая тайна. Разве можно отказать в помощи той, чей дух стальным мотыльком летает выше любого из Крылатых Братьев?»
Говорят, в ее древнем роду хранилось заклинание, повелевающее драконами. Досужие разговоры. Нет таких заклинаний. Альмарэ Ривелотэ сочиняла чудесные стихи…
– Что за дешевый цирк, Малаган? – зло буркнул Шафф. – К чему эта история про тангарскую невесту?
– А как мы должны объяснить властям и жрецам, откуда взялось мертвое тело? – огрызнулся эрмидэец. – Пришлось соврать.
Урисс наводнили человечьи и эльфийские маги самого высокого ранга, повергнув градоначальство в ступор и шок. Хозяева постоялых дворов мигом взвинтили цены, пользуясь удобным моментом раструсить тугую мажью мошну. Обыватели ковали горячее железо быстропроходящей выгоды.
Волшебники почти весь день изучали покойницу, заставляя Мэда дрожать каждой жилкой из-за страха разоблачения. Он сделал все на совесть, выложился, прыгнул выше головы. И теперь Мэд сидел на пороге храма Двуединого и, от усталости не в силах пошевелить пальцем, наблюдал за необычной суетой, царившей в обители божества смерти.
«Пусть себе! Милостивый Хозяин не выдает своих». Жрецы, подстегнутые крупным пожертвованием Шаффа, истово молили о знаке, но Куммунг молчал, отказываясь выдать их с Малаганом общую тайну.
Было кое-что еще, безмерно тревожащее эрмидэйца. Чтобы Джасс не проснулась раньше времени и не увидела свое нынешнее лицо хоть бы и в отражении чашки воды. Если это случится, она навсегда останется в чужой личине.
Настоящая Джасс, исцеленная, хоть и не похожая на себя, крепко спала на чердаке у деда-травника. Скорее бы все закончилось. Пусть плоть самоубийцы испепелит огонь, и тогда к бывшей хатами сразу начнет возвращаться ее подлинное обличье. Не сразу, постепенно, по чуть-чуть. Только бы оллавернцы позволили сжечь тело.
Мэд не жалел ни о чем. Пусть восстановление его сил займет много месяцев, а может, и лет. Видят боги, оно того стоило! Истинная любовь не умирает.
– Обязательно сжигать? – поинтересовался Арьятири, крайне подозрительно наблюдая за обустройством погребального костра.
– Обязательно! – набычился Торвардин. – Вы не дали ей жить, так пусть Джасс скорее обретет право на новое рождение. Или вам так не терпится уязвить Альса?
И ведь не поспоришь с упрямым, непреклонным тангаром. Каждое его слово – истинная правда. И жить не давали, и с Ириена охота сбить спесь. Но, в отличие от людей, Ведающий смотрел в грядущее с оптимизмом. Воплощение Ильимани – это их забота. Вот пусть и занимаются своим делом. Познаватель Оллаверну и раньше не по зубам был, а теперь и вовсе недосягаем. Альс, разумеется, новости не обрадуется. Мягко говоря. Может, тангар прав, торопясь предать огню искалеченное тело женщины. Увидеть такое, да еще и любящему глазу… Ириен и раньше слыл чокнутым, а уж теперь никому неведомо, какими слезами отольются всем и каждому его потеря и безмерное горе.
Не надо думать, будто Ведающий злорадствовал. На против, он сочувствовал Ириену. А возможно, в чем-то даже завидовал. Надо же… Истинная любовь. Бывает ведь…
Арьятири присел рядом с Малаганом, хотя чувства и логика подсказывали ему, что эрмидэец не питает к нему ни малейшей приязни. Эльфийский Ведающий для Мэда – последнее живое существо, с которым он хотел бы говорить в этот момент.
– Может быть, следует подождать Альса? – спросил тем не менее эльф.
Эрмидэец зло хмыкнул:
– А не боязно, что Ирье с горя отправит вас всех следом на погребальный костер?
– Он обязан убедиться, что Джасс… мертва.
– Знаю я вашу искреннюю заботу, господин Арьятири, – сказал Мэд холодно.
– Что вы имеете в виду?
– Вашу ищейку – человека с незапоминающимся лицом наемного убийцы.
Неприкрытый вызов звучал в голосе Малагана, но Арьятири сделал вид, что всецело одобряет глубокую осведомленность собеседника. Улыбка снисходительного старшего брата украсила губы эльфа.
– Кто много знает, господин ис-Келлан, тот плохо и беспокойно спит. Как правило, такого человека одолевают лишние мысли, мешающие сладко почивать. Столь своевременно помянутый господин не представляет и не представлял ни малейшей угрозы Ириену. В чем-то он был весьма полезен…
– Был? – демонстративно поднял брови Мэд. – Уже?
Арьятири ничего не ответил. Не хватало еще оправдываться перед человеком. Впереди разговор с Альсом. Вот о чем следует беспокоиться по-настоящему.
Итан Канкомарец, самый недоверчивый из Круга Избранных, не сводил глаз с Мэда Малагана.
Знает ли эрмидэец, что, пытаясь спасти женщину, он сделал немыслимую для большинства магов вещь – пожертвовал всей своей силой? Бескорыстно отдал все, что имел, без всякой личной выгоды, как истинный лангер. А ведает ли Малаган, что его жертва принята и оценена по достоинству? По всей видимости, не знает и не ведает. Оно и понятно. О таком молчат наставники, и не сыскать упоминаний на страницах чародейских книг о том, как магия постепенно поглощает душу одаренного человека. И требует неустанных жертв и трудов. Со стороны кажется, будто для волшебника нет запретов и невозможного. А на деле? Далеко не каждый решился бы принять Силу, зная, что рано или поздно она пожрет его изнутри и уничтожит. Но Мэду Малагану эта участь не грозит. Теперь он не Бездна, но Колодец. Человека, способного пустить в себя пустоту, никогда не поглотит бездонная магия.