Клим Пантелеевич повернулся к застывшему от изумления полицейскому:
— Чего вы ждёте, Антон Филаретович? Надевайте наручники на своего помощника. Да обыщите его хорошенько. У вас сегодня и так будет беспокойная ночь. Вам предстоит арестовать ещё пять человек и провести обыски по месту их службы и жительства.
— Да-да, — вышел из оцепенения Каширин, и малые ручные цепочки закрылись на запястьях Ерёмина. Он похлопал задержанного по карманам, вынул спички, портсигар, документы и спросил: — И всё-таки, Клим Пантелеевич, когда вы его заподозрили?
— Сегодня. Днём стояла неимоверная жара. И когда вошёл ваш помощник с расстёгнутым воротом сорочки, я заметил, что у него на шее нет нательного крестика. А ведь крестился на икону, что у вас стояла. Это обстоятельство меня насторожило. Как известно, красные не носят ни крестиков, ни образков. А ваш рассказ о зажигательной бомбе и обстоятельствах его поранения только добавили уверенности в том, что Ерёмин и есть большевистский резидент. Окончательно я в этом убедился, когда следил за ним и довёл до лавки «Колониальных товаров». Вот, возьмите его оружие и адреса остальных, — Ардашев протянул парабеллум и полулист почтовой бумаги. — Только задерживайте этих голубчиков одновременно. Думаю, вам следует связаться с начальником контрразведки. Владимир Карлович, не простит, если сам не поучаствует в поимке подпольщиков. Не знаю, как вы, а я бы поступил именно так.
— Вы правы. Так и сделаю, — закивал Каширин и спросил: — А почему вы решили арестовать его именно здесь на Успенском кладбище, а, допустим, не у него дома?
— Во-первых, он мог заподозрить неладное и не открыть дверь. Тогда нам бы пришлось выкуривать его с помощью солдат. Шуму наделали бы много, и сообщники могли затаиться. А во-вторых, со старым склепом связан один мой афронт. Если помните, именно здесь ещё в седьмом году я устраивал засаду на Рамазана Тавлоева, по кличке Рваный. Тогда он от меня ушёл. Охоту на него испортил сегодняшний начальник контрразведки, а в то время — жандармский ротмистр Фаворский. Владимир Карлович появился с «летучей мышью» совсем не вовремя, и раненный каторжанин бежал. Бытует мнение, что старый армянский склеп приносит несчастье и рядом с ним нельзя долго находиться. Как и почему эта усыпальница появилась здесь, а не на армянском кладбище, что за рекой Ташлой, никто толком не знает. На этот счёт ходят разные легенды… Словом, я решил вновь испытать судьбу. Как видите, всё сложилась удачно и большевистский лазутчик пойман.
— Господи, какая чепуха! — арестованный покачал головой.
— Замечу, сударь, что вас научили делать зажигательные бомбы, а вот лечить фосфорные ожоги — нет. Если бы вы смыли кусочки фосфора тампоном, а потом обработали бы медным купоросом, то никаких следов уже бы не осталось. И мне трудно было бы доказать вашу вину. Вы же, как я понимаю, смазали ожог маслом, и фосфор ещё глубже проник в тело. Потому рана и светилась, — заключил статский советник.
— Вам бы, господин Ардашев, детские сказки писать, — натянуто улыбнулся Ерёмин.
— А ну давай, краснопузый, двигай! — прикрикнул Каширин. — Ишь разговорился!
— Вам помочь его отконвоировать? — шагая рядом, осведомился статский советник.
— Нет, ну что вы. Сам справлюсь. И как это я не обратил внимания, что он без крестика?
— Ничего страшного. Главное, я заметил, — улыбнулся Клим Пантелеевич и сказал: — Ладно, тогда я пойду быстрее. Надобно хорошенько выспаться. Завтра, как я уже говорил, постараюсь поставить точку в истории персидского обоза. Ну а вам, Антон Филаретович, желаю неспокойной, но удачной ночи!
— А вы уверены, что отыщите старый клад без меня? — с надеждой спросил полицейский.
— У вас теперь и так дел невпроворот. Разговорить эту красную публику будет не просто. Кстати, вот возьмите электрический фонарь. Я прихватил на всякий случай.
— Благодарю.
— Честь имею.
— До свидания.
Клим Пантелеевич прибавил шагу и вскоре скрылся за церковной оградой, но не успел дойти до угла улицы, как позади него раздались два выстрела. Он вынул браунинг и побежал назад. Прямо перед храмом с наганом в руке стоял Каширин и светил фонарём. Рядом, в кровяной луже, лежал Ерёмин. Резидент, судя по всему, был мёртв.
— Что случилось? — спросил статский советник.
— Да вот, гад, удрать хотел, — утирая рукавом пот, выговорил сыщик. — Пришлось стрелять.
— Плохо, очень плохо. Он был нужен живым. Надобно срочно провести остальные аресты.
— Да-да, непременно, — виновато закивал полицейский и проронил: — И всё-таки, армянский склеп, и правда, гиблое место.
— Иисусе Христе! — раздался чей-то голос.
Статский советник обернулся. Позади него стоял седой старик с испуганным лицом.
— Я здешний сторож при храме, а вы кто, господа, будете?
— Сыскная полиция, — по привычке ответил Каширин.
— А убиенный кто ж? — указывая на труп, спросил сторож.
— Большевик, — бросил полицейский. — Оставайся, дед, здесь до приезда санитарной кареты. Сторожи мертвяка. Ясно?
— Так точно, что вашбродь. Мы люди понимающие, военные. Я, вашбродь, ещё под началом его превосходительства генерала Мачканина в 76-м пехотном Кубанском полку служил. Только вот красные сгубили отца нашего Павла Александровича. Голову отрезали, нехристи. Чтоб им, извергам, пусто было. Когда хоронили, заставили с гробом бежать. Потешались над нами, хохотали, — старик смахнул слезу.
Ардашев достал из портмоне несколько керенок и сказал:
— Возьмите. Помяните души убиенных. И генерала, и большевика.
— Благодарствую. Но за красного пить не стану. Пусть его душа в аду мается. Уж больно много народу извели, ироды.
— Как хотите, — бывший адвокат сунул деньги старику в карман, убрал пистолет и пошёл прочь.
У Тифлисских ворот мелькнула чья-то тень и скрылась за деревьями. «Что ж, он начал слежку, — подумал статский советник. — Это хорошо».
Ту ночь Клим Пантелеевич спал плохо. Всё снился убитый Ерёмин.
Глава 5. Бездна
Рано утром Ардашев посетил Нижний базар. На дальних рядах, там, где торговали инструментами, он купил всё, что ему было необходимо: гвоздодёр, зубило, небольшую кувалду, верёвочную лестницу, солдатскую баклагу и вещмешок. В магазине «Свет» пришлось приобрести американский электрический фонарь Eveready (прежний остался у Каширина).
Вернувшись домой, он переоделся в штиблеты, легкие тёмные брюки и синюю косоворотку, какую носят мелкие лавочники, и подпоясался тонким ремешком. Потом набрал во флягу воды и вместе со свечой, спичками, инструментами и парой кожаных перчаток уложил в вещмешок. Браунинг брать не стал. Вместо него сунул в карман брюк Le Rapid — шестизарядный пистолет Бертрана, купленный четыре года назад в магазине «Оружие» на Большой Морской специально для супруги. Именно из него она поразила супостата, орудовавшего в ту пору в Петрограде. Когда сборы были закончены, Клим Пантелеевич зашёл в кабинет и на полулисте почтовой бумаги написал карандашом несколько строк. Затем запечатал в конверт и оставил на столе.
Вероника Альбертовна ещё спала. Горничная Варвара, увидев хозяина в непривычном облике, даже оступилась на пороге, но промолчала.
Уже за калиткой своего дома он остановил пустой экипаж. Извозчик тронул лошадей и покатил вверх по Николаевскому проспекту до самой Александрийской улицы. Сзади, саженей за двадцать, слышался стук железных колёс ещё одной пролётки. У дома № 8 Ардашев сошёл.
Калитка оказалась незапертой, но во дворе никого не было. На всякий случай Клим Пантелеевич набросил изнутри крючок. Раскрыв вещмешок, достал гвоздодёр, легко оторвал четыре верхние доски и заглянул внутрь. Колодец совсем высох и казался бездной, соединяющей прошлое и настоящее. Да, собственно, так и было. Забытый всеми, вырытый более ста лет назад, он снова привлёк внимание людей.
Верёвочная лестница, закреплённая сверху, упала вниз. Статский советник посветил фонарём: трёхсаженная лестница достигла дна. Спуститься по ней не составило бы труда, если бы не вещмешок, который пришлось держать в руке.
Наконец ноги почувствовали твёрдую почву. Фонарь осветил стены, выложенные ракушечником и скреплённые тонким раствором. Кое-где он отвалился, и швы были пустыми. Ардашев зажег свечу и стал водить у самых каменных стыков. Примерно на уровне груди пламя заколебалось. Тогда он поставил свечу на дно, надел перчатки, достал зубило и молоток. Несколько точных ударов и камень поддался. Клим Пантелеевич опустил его у самых ног и освятил зияющую дыру — глазам открылся подземный ход. Второй, третий и четвёртый ракушечник вытащились без особого труда. Он задул свечу, сунул в мешок и, освещая путь фонарём, пригнувшись, стал пробираться по подземной галерее. В некоторых местах потолок осыпался, и приходилось двигаться на четвереньках. Пот струился по лицу, и от нехватки кислорода дышать становилось тяжелее. Постепенно коридор становился всё выше, и можно было двигаться почти в полный рост. Вдруг Клим Пантелеевич увидел выпавший из свода камень, и положил его прямо посередине прохода. Шагов через пять Ардашев остановился, прислушался к чему-то, улыбнулся и стал пробираться дальше.
Вскоре появились поперечные галереи, потом ход повернул вправо, под дом Загорской, а затем ушёл влево и пересек дорогу по направлению к Интендантским складам. Теперь это был уже сводчатый подземный коридор в человеческий рост, который казался бесконечным.
Неожиданно луч фонаря высветил покрывшийся пылью, почти истлевший дырявый мешок, набитый золотыми монетами, рассыпанными по земляному полу. Чуть поодаль, аршина через два, лежал ещё один, и ещё… Клим Пантелеевич опустил вещмешок, нагнулся, взял одну монету и осветил. Диск был украшен восточными письменами, в центре сиял полумесяц. «Точно такая и была спрятана внутри брегета, найденного в кармане поручика Рахманова девять лет назад на Соборной горе, — вспомнил Ардашев. — Золотой туман с отчеканенным именем персидского шаха Ага Мухаммада. И год тот же — тысяча двести одиннадцатый, что соответствует нашему тысяча семьсот девяносто седьмому». Он положил персидский туман в карман брюк. «Ну вот, — с удовольствием заключил он, — в деле полковника Игнатьева и поручика Рахманова поставлена точка. Содержимое восьмого сундука фурштата, отправленного из Тавриза самим Александром Грибоедовым, найдено… Был бы жив следователь Самоваров, наверняка бы, обрадовался… Пора и мне возвращаться на свет Божий». Статский советник уже повернулся назад, но неожиданно ему в лицо ударил ослепительный луч фонаря, от которого он невольно закрылся рукой.