– Он очень маму любил, – сказала я, чуть отстраняясь от плачущей сестры, – понял, что прожить без нее не сможет, вот и вся причина.
– Хорошо. – Родомский поднялся. – Графологическая экспертиза установит… Ознакомьтесь и распишитесь здесь. – Он придвинул к нам свои бумаги.
Мы по очереди расписались, не ознакомившись с текстом. Следователь, или кто он там был, сложил протокол в папку, со снисходительной жалостью посмотрел на Веронику, с иезуитской улыбкой на меня:
– А ваша сестра более чувствительный, ранимый и восприимчивый человек, на вашем лице я не заметил и слезинки. Можно подумать, что вы и горя никакого не испытываете.
Я ничего не ответила. Важно было одно: враг уходит, потерпеть осталось всего несколько мгновений, а что он там говорит напоследок, не имеет никакого значения.
Родомский повернулся, пошел.
– Всего доброго, – попрощался он, спохватившись.
Мы с сестрой промолчали.
Шаги прогремели по коридору. Дверь оглушительно хлопнула. Вероника вскочила, выбежала в прихожую – босиком, тапки ее где-то потерялись, – и принялась звонить по телефону. Я не могла больше оставаться рядом с сестрой, не в силах была выносить ее пышущего жаром жизни тела. Воспользовавшись моментом, прошмыгнула в свою комнату и закрылась на замок.
Смерть понять невозможно. Так я думала и ошибалась. Я многое смогла понять, лежа на кровати у себя в комнате за запертой дверью. И не только понять – прочувствовать. Теперь я знаю, о чем думает, что ощущает человек за несколько часов до своей смерти, за час, за минуту, в миг смерти и даже некоторое время после самой смерти. А еще поняла: лучше знать, когда и как умрешь, заранее – смерть не должна застать тебя врасплох, к ней нужно подготовиться. Внезапная смерть похожа на несозревшее до конца и потому несовершенное стихотворение. Умирание – те же родовые муки. Родовые муки матери-тела, выпускающего на свет новорожденную душу. Душа должна отделяться от тела постепенно, мгновенная смерть – слишком большой стресс, который душа может и не пережить. Больше всех времени для подготовки у тяжелобольных и самоубийц. Маме не повезло. Папа выбрал правильный путь. Когда-нибудь я последую его примеру. Может быть, очень скоро. А пока…
А пока буду лежать взаперти, постигать основы прощания с жизнью и проходить этапы приближения к смерти. Так лучше, чем плакать, как Вероника. Готовиться к смерти совсем не больно, не печально, не страшно. Тем более что… Ну да, тем более что стихи мои не пишутся, и жить все равно больше не для чего. Стихи не пишутся, родители умерли – мир расшатался, обветшал и вот-вот рухнет.
В дверь мою постучали, вкрадчивым, длинным, перекатывающимся каким-то стуком – потусторонним стуком, словно не в дверь стучат, а гремят деревянным ящиком с шахматами у замочной скважины. Так было, так было в детстве, давно, он сегодня напомнил, а теперь вот стучит… Подготовка к смерти включает в себя прижизненные встречи с покойными? Шахматный танец ежевечерне…
– Соня! Открой!
Бабушка. Обошлось без дешевых трюков. Всего лишь приехала бабушка. Но как же не вовремя, как неуместно сейчас. И любой неуместен – любой посторонний. Не открою: постучит и уйдет, как когда-то ушла, отошла в сторону, не вмешалась.
– Сонечка!
Забарабанила в дверь кулаками, отчаянно, громко, уже без всяких шахматных реминисценций.
– Открой немедленно!
Нет, больше она так просто не сдастся, не уйдет. Не открыть – дверь выломает.
И устроит праздник, новый праздник на новую смерть.
– Сонечка! Открой, пожалуйста, я очень тебя прошу!
От праздника не отвертеться.
Я встала с кровати, открыла дверь. Бабушка, словно с размаху, влетела в комнату. Диким каким-то взглядом осмотрела меня, оглядела все вокруг, зачем-то заглянула под кровать и за занавеску.
– Как ты меня напугала! – Она вернулась ко мне, обняла, крепко прижала к себе, всхлипнула. – Зачем ты закрылась?
– Я всегда закрываюсь.
Скрипнула дверь, в комнату просочилась Вероника, сиротливо остановилась у входа.
– Собирайтесь, поехали! – взглянув на сестру, решительно скомандовала бабушка.
– Куда?
– Ко мне, конечно. Вам здесь нельзя оставаться.
– Почему?
Я не хотела никуда ехать, я хотела лежать на кровати, одна, одна. Да и некогда ехать, нельзя.
У меня есть задача, забота… И неизвестно, сколько времени осталось.
– Я больше не позволю вам разговаривать с этим хамом. Вероника рассказала… Пусть, если надо, меня допрашивают, а вам не позволю!..
– Он ушел и сегодня вряд ли вернется, – уныло сказала сестра, – но все равно ты права: лучше пока нам пожить у тебя. Надо позвонить в агентство ритуальных услуг, – невпопад закончила она.
– Не беспокойся, я возьму это на себя. – Бабушка строго, даже как-то сурово посмотрела на сестру. – Еще есть время.
– Сегодня Новый год, а завтра…
– Они работают без выходных, круглосуточно. Помоги-ка Соне собраться. Белье и одежду положи на несколько дней, – бабушка открыла шкаф, вытащила из него сумку (большую, дорожную, с ней мы когда-то ездили с мамой в гастрольные путешествия), – зубную щетку и что там еще?
Я сидела на кровати и безучастно наблюдала, как они меня собирают. Потом Вероника обошла квартиру, проверяя, выключен ли свет, перекрыла газ, бабушка вызвала такси, мы оделись и вышли. Внизу, у почтовых ящиков, нам встретился совершенно пьяный Артемий. Он шел к нам, но никак не справлялся с управлением своим телом и потому продвигался трудно и медленно.
– Софья! Вероника! Аграфена Тихоновна! – в восторженной горести воскликнул он. – Боже мой, какое несчастье! – Артемий пошатнулся, бабушка брезгливо его поддержала. – Простите. – Он всем своим весом навалился на ее плечо, уткнулся лицом ей в шею, зашептал горячо и пьяно: – Нам теперь нужно держаться вместе. Опасность… она повсюду, караулит за углом, прячется в каждой подворотне… Я вчера сам чудом спасся.
– Пойдемте, мы отвезем вас домой. Я вызвала такси. – Бабушка взяла его под руку.
– Домой? – Артемий помотал головой. – Я ведь к вам шел… помочь. Девочек нельзя оставлять одних… Глаз с них нельзя спускать… Вторая смерть… И вряд ли последняя. – Он оглянулся на меня, наклонился к бабушкиному уху и зашептал совсем тихо, но я услышала: – Особенно с Сони нельзя глаз спускать, вы меня понимаете?
– Пойдемте, пойдемте. – Бабушка решительно повела его вниз по ступенькам. – Вам нельзя расхаживать по городу в таком виде.
– Мне вообще расхаживать опасно… Нам каждому по отдельности расхаживать опасно… Роман… Боже мой!
Бабушка свела его со ступенек, Вероника распахнула дверь подъезда. Такси уже стояло у крыльца. Вдвоем они усадили Артемия, бабушка назвала водителю адрес и сердито захлопнула дверцу. Для нас пришлось вызывать другую машину.
… Вечером бабушка вдруг собралась и куда-то ушла. Вероника больше не плакала, сидела на диване, тупо уставившись в пространство. Находиться в одной комнате с ней, такой безучастной и мертвой, было невыносимо, я вышла на кухню, закрыла дверь и тоже замерла, умерла. А когда вернулась – прошел, вероятно, не один час, – Вероника сидела перед телефоном, растерянно держала трубку в руке, словно это какой-то незнакомый инструмент и она не знает, что с ним делать.
– Ее нет, все еще нет, – жалобно сказала она. – Не понимаю, почему ее нет, она обещала приехать часа через два, а уже три с половиной прошло. Позвонила Артемию, а он… лыка не вяжет, бормочет что-то про какую-то опасность. Он ведь раньше не пил! – Вероника тряхнула трубкой, с недоумением на нее посмотрела. – Куда еще позвонить?
Я так долго сидела на кухне в прострации безвременья и совершенно не беспокоилась! Но тут словно что-то во мне включилось, какая-то паника началась. Мне вдруг представилось, что и бабушка… как мама, как папа…
– Да что же это ты! – Меня вдруг осенило. – Позвони на мобильный!
– Звонила! – Вероника обиженно пожала плечами. – Думаешь, я такая дура, да? Конечно, сразу позвонила.
– И что? – умирая от ужаса, зная уже ответ, еле слышно прошептала я. Ну вот, все так и есть! Мама, папа, а теперь бабушка.
– Ничего! Не берет она трубку.
– Не берет или отключилась?
– Отключилась. Да какая разница?!
– Очень большая. – Я перевела дыхание: может, еще и не то, может, еще есть надежда. – Бабушка пошла по каким-то делам и отключила телефон, чтобы не мешал.
– По каким делам! Вечером, за несколько часов до Нового года?
За окном бахнуло, вспыхнула ракета, словно подтверждая, что никаких дел сейчас быть не может – все люди на всей земле заняты только праздником. Кроме нас, разумеется. Значит, действительно случилась беда, и нет никакой надежды.
– Ее сбила машина, – убежденно проговорила Вероника. – Я так и вижу. – Она закрыла глаза, повела телефонной трубкой. – На полной скорости врезалась и промчалась, не останавливаясь, дальше. Заснеженная дорога, тишина, глухой переулок. Ее не найдут до утра, а утром уже будет поздно!
Всю эту картину увидела и я – так отчетливо, словно была там, и переулок этот прекрасно знала, и машину: ярко-желтый «пежо», он часто стоит возле соседнего подъезда, – трехэтажные дома старого центра, тихо падает снег. Здесь даже петарду никто не запустит, потому что люди живут такие же старые и тихие.
– Что же нам делать?
– Звонить. Только я не знаю куда. – Сестра протянула мне трубку. Я только сейчас заметила, что она так нудно, так тоскливо гудит, все гудит, гудит…
– И я не знаю. – Все, к кому я могла обратиться, умерли, Артемий пьян.
Игорь! Как же я о нем забыла?
Я взяла у сестры трубку, набрала номер Игоря. Он был дома, он весь день ждал моего звонка, он совсем ничего не знал. Очень расстроился за меня, страшно испугался за бабушку, переулок, правда, решительно отверг (я начала с переулка), пообещал обзвонить все больницы и сразу нам сообщить, как только что-нибудь узнает. Вероника напряженно слушала наш разговор, кивала, по временам подавала реплики, словно мы говорили втроем, находясь в одной комнате. Но когда я повесила трубку, почему-то не спросила, кто такой Игорь и какое отношение он имеет к нашей бабушке.