– Про грехи не очень понял.
– Папа ее принадлежал к элите общества. Дочь он должен был выдать замуж за человека своего круга, за сына состоятельных и влиятельных родителей. Про Катьку он даже не вспоминал, считал ее оторвой, позором семьи. Вся надежда – на Лену. Пока она была подростком, ее похождения оставались в тайне, а при замужестве все тайное стало бы явным, и мог грянуть нешуточный скандал. Разобиженные родственники жениха запросто могли потребовать забрать назад бракованную невесту.
– Фигня! Какая разница, девственницей она замуж выходила или нет?
– Ты у мамы спроси, как в конце 1950-х годов к вопросу девичей чести относились.
– Я не буду спрашивать. Разговоры с родителями на эту тему – табу.
– Если ты такой стеснительный, то я подскажу: жених и невеста иногда в первый раз целовались только на свадьбе, а уж об остальном и говорить нечего.
– Погоди, ее же не за старика бы замуж выдавали, а за современного молодого человека. Ему-то на предрассудки наплевать.
– Его родителям было бы не безразлично, кого они в семью берут. Тебе этого не понять, а Лена сразу же смекнула, что когда после брачной ночи вскроется ее тайна, то обвинительный приговор на Долматова будет очень кстати. Какие вопросы к девочке, если ее изнасиловали?
– Будь она постарше, у тебя бы ничего не вышло. Она набралась бы смелости, пошла бы к Долматову, и обман бы вскрылся.
– Будь она постарше, то про 119-ю статью речи бы не было. Последний момент. Я объяснила Лене, что следствие и суд будут проходить в закрытом режиме, то есть посторонние ничего не узнают.
– Она не спрашивала, откуда у тебя такие познания в юриспруденции?
– Когда на человека обрушивается несчастье, он думает только о себе, о том, как бы выпутаться. Второстепенные вопросы выносятся за скобки, на потом. Она даже не поинтересовалась, куда денется материал, собранный участковым.
– Техническая сторона дела понятна. Теперь объясни главное: зачем тебе все это было надо?
29
– Ты тупой или просто прикидываешься? – разозлилась Марина. – Как ты не понимаешь, что Катька прожила мою жизнь?
– Ты вроде не при смерти и на убеленную сединами старушку не похожа.
– Зря ты пошел в школу милиции. Тебе надо на завод разнорабочим устроиться. Я более тупого человека в жизни не встречала.
Нечаева вышла в зал, порылась в шкафу, нашла альбом, вернулась с групповой фотографией.
– По указанию Буглеева сделали. Посмотри, я сильно от Катьки отличаюсь? Ты бы за кем из нас приударил?
– Не знаю. Внешне вы похожи, как сестры.
– Вот видишь! При одинаковых природных данных она стала принцессой, а я скатилась к подножию ее трона. Смерть моего отца все перевернула. То положение в обществе, которое должна была занять я, заняла Дерябина. За ней ухаживали мужчины, которые должны были ухаживать за мной. Она сорила моими деньгами в ресторанах, носила мою одежду. Она жила моей жизнью, а я должна была довольствоваться подачками с барского стола. Катя не умнее и не красивее меня, но она всегда была на виду, а я – в тени.
– Кто мешал плюнуть на их семейку и жить своей жизнью? Пускай скромной, но своей?
– Ты меня еще в деревню отправь, за коровами ухаживать. Пока отец был жив, я ни в чем не нуждалась, привыкла к определенному образу жизни и отказываться от него не собиралась. После его гибели все в моей жизни поменялось, но круг общения остался прежним. Я не могла в одночасье порвать ни с Дерябиными, ни с нашими общими знакомыми. Это выглядело бы как нескрываемая обида, как признание жизненного поражения. Пришлось стать другом семьи Дерябиных, чуть ли не приемной дочерью. Все бы ничего, если бы Дерябины, особенно Катин отец, демонстративно не выпячивали свою заботу обо мне. Со стороны это выглядело как бескорыстная помощь семье погибшего коллеги, а в реальности – как издевательство. Ты когда в первый раз иностранную жвачку увидел?
– Классе в шестом или в пятом.
– Вспомни, как было. Приходит в школу мальчик со жвачкой «Бубль-Гум», пожевал ее, пока вкус не пропал, и отдал дожевывать товарищу, которому родители иностранную жвачку купить не могут. Видел, как пожеванными жвачками меняются?
– Один мой приятель по поводу такого обмена сказал так: «Чужая жвачка – это плевок тебе в рот». Но многие жевали! Я брезговал. Гудрон со стройки жевал, а чужую жвачку – нет.
– Теперь влезь в мою шкуру, если получится. Отец Катьке в девятом классе покупает новенькие джинсы «Ли Купер». На базаре она их мерит, джинсы сидят идеально. Проходит неделя, и Катя заявляет, что обновка ей не нравится. Папа покупает ей «Монтану», а разонравившиеся джинсы отдает мне. Дарит! Не продает за символическую цену, а небрежно так бросает: «Держи, Марина! Будешь перед парнями во дворе красоваться». Спрашивается, перед кем я в этих джинсах выделываться буду, если все знают, что это Катька их носила? Парни во дворе грамотные, прочитать этикетку на английском языке любой сможет. Эти джинсы были для меня как пожеванная жвачка. Брать их было стыдно, но другого выхода не было! Моя мать могла только джинсы «Тверь» купить, на фирменные тряпки денег не было.
– Согласен. В джинсах «Тверь» на дискотеку не сходишь – засмеют.
– Потом была история с курткой, еще более мерзкая и гадкая. Кате купили японскую болоньевую куртку. Она поносила ее с полмесяца, зацепилась за гвоздь и распорола рукав. Куртку с барского плеча подарили мне. Мама ее аккуратно зашила, и я стала носить. Кате родители достали точно такую же куртку, но другого цвета. Теперь представь: идем мы по городу, она веселая и надменная, а мне кажется, что все прохожие на мой зашитый рукав смотрят и усмехаются, думают, что я – неряха криворукая.
– Не хочешь зла – не делай добра! – сделал вывод Воронов. – Ходила бы как все, какие проблемы? Девочка ты была видная. Даю гарантию, что ты бы и без фирменных тряпок популярностью у мужского пола пользовалась.
– Я вижу, что про вещи тебе безразлично объяснять. Тебе что фуфайка, что джинсовая куртка, все едино. На самом деле ты понимаешь, о чем я говорю, но прикидываешься деревенским дурачком. Ладно, сойдет! Будем считать, что ты – не девушка и от вопросов моды далек, как чукча от Парижа. Но, кроме тряпок, есть еще отношения между людьми. Начинает ее отец вздыхать, сокрушаться, что мой папа безвременно погиб, а такой был талантливый руководитель, такой хозяйственник! Я вижу, что он лицемерит, но сказать ничего не могу. Смерть моего отца вознесла Дерябина на вершину благополучия, так чего ему об этом сожалеть? Радоваться надо, а он, как выпьет, так слезы крокодиловы льет. До поступления в институт я молча сносила все его выходки. Понимала, что надо подстраховаться, проходной балл набрать. Как только поступила, так на зимних каникулах поехала в Чегдомын – разузнать на месте, как на самом деле погиб мой отец.
– У тебя появилось подозрение, что Алексей Михайлович Дерябин причастен к его гибели?
– Не знаю. Попробую объяснить. Корейскими рабочими на лесозаготовках руководил полковник трудовой армии КНДР. Он потерял значок с изображением Ким Ир Сена. Его вывезли в Корею и расстреляли за неуважение к вождю. Ты в курсе, что все корейцы за границей обязаны носить значок с президентом? Потеря такого значка – тяжкое преступление, практически измена Родине. Вместо полковника прислали генерала трудовой армии. Он повысил нормы выработки, стал укреплять дисциплину. Мой отец съездил, познакомился с генералом и сказал, что палку перегибать не надо, а то загонит рабочих, и некому будет лес валить. Генерал пообещал немного снизить ежедневную норму выработки, улучшить условия жизни рабочих, но слово свое не сдержал. Говорят, что из КНДР поступило указание – за потерю значка руководителем наказать всех трудармейцев как сопричастных к преступлению. Один мужик из местных по секрету сказал, что в сталинских лагерях условия жизни были лучше, чем у корейцев при новом генерале.
От непосильного труда производительность на лесозаготовках стала падать. В Министерстве лесного хозяйства дали указание руководству «Дальлеспрома» разобраться со сложившейся ситуацией и предложить пути выхода из нее. С инспекцией в Чегдомын должен был поехать Дерябин, так как он непосредственно курировал чегдомынские лесозаготовки. За день до отъезда Дерябин сказался больным и остался дома. Вместо него поехал отец. Когда он и корейский генерал шли мимо штабелей бревен, подпорка сломалась, и их накрыло покатившимся вниз кругляком. Из восьми человек, попавших под бревна, в живых остался один. Корейцы не дали нашим правоохранительным органам расследовать этот несчастный случай, сослались на какой-то международный договор. Они установили, что одна из подпорок была подпилена, арестовали подозреваемых и вывезли их в КНДР. Нам прислали официальное уведомление, что отец погиб в результате несчастного случая на производстве. Не могло же руководство крайкома признать, что на вверенной крайкому территории произошла самая настоящая диверсия! Спрашивается, куда наши спецслужбы смотрели?
– Ты у меня спрашиваешь? – не понял Воронов.
– При чем здесь ты? Я ни у кого не спрашиваю. Я вслух рассуждаю. Должны же быть агенты КГБ среди трудармейцев? Если их не контролировать, мало ли что им на ум взбредет? Сегодня они от своего генерала избавились, а завтра восстание против советской власти поднимут.
– Агентура среди трудармейцев наверняка была, но покойный генерал так всем мог надоесть, что в КГБ решили закрыть глаза на заговор против него.
– Они глаза закрыли, а я отца лишилась! – с неприязнью непонятно к кому сказала Нечаева. – Слушай дальше. Вместо погибшего генерала трудовой армии КНДР приехал новый, с которым Дерябин быстро нашел общий язык. По его требованию условия жизни трудармейцев улучшили: питание стало более калорийным, табачный паек увеличили в два раза, в магазинах разрешили отовариваться спиртным. Производительность труда выросла, Дерябина утвердили начальником «Дальлеспрома». Слишком много случайностей, ты не находишь?