— А если нет? Тебе что — почти две тысячи рублей лишние? Кому угодно готов отдать?!
— Да нет же, — упирался Буянов. — Ну почему до тебя не доходит? — Он уже жалел о том, что посвятил Валентину в это дело.
— До меня-то доходит, — с вызовом продолжила жена. Она была на голову ниже Буянова, но сейчас, негодующая, прямая, как струна, с встрепанными волосами, показалась ему высокой. — До меня доходит, и я кое до кого дойду! Если муженек такой рохля.
И в самом деле, на следующий день Валентина пришла в управление. Но, видимо, пока поднималась по этажам, пока наводила справки в бухгалтерии, порастеряла воинственный пыл.
Посидела немного в приемной. Однако, увидев в приоткрывшуюся дверь покрасневшую от раздражения полную физиономию Боровца, услышав, как он гневно распекает стоящего перед ним сотрудника, войти не решилась.
Этот случай послужил для Буянова уроком. При подаче следующих рацпредложений он уже не обходил стороной начальника управления. Пятьдесят процентов лучше, чем ничего — прикидывал он. Тем более, что за рационализаторские его предложения мог признать только БРИЗ, в котором председательствовал главный инженер. А тот явно получал соответствующие рекомендации от Боровца.
За три последних года деньги в руках Буянова оказались немалые. Хотя и не такие, как думает, скажем, наблюдающий сейчас за ним инженер Комарьков. Секретарь БРИЗа наверняка считает, что начальник ПТО заполучил за этот период второй оклад. Ишь, как щупает своими рысьими глазенками. Нет — второй оклад не получается — половина перешла к Боровцу. Но без этой половины не было бы вообще ничего.
Через открытое настежь окно Буянов слышал, как о чем-то спорят между собой обэхаэсники, разбирающие архивные документы в соседней комнате, но слов разобрать не мог — их заглушал шум проходящего по Красному проспекту транспорта.
«О господи, — взмолился про себя Дмитрий Алексеевич, — да лучше бы их вовсе не было — этих «рацпредложений» и легких денег!»
Покидая управление в конце рабочего дня, Буянов у выхода столкнулся с Морозовой. В светло-желтом с большими цветами платье Светлана Андреевна выглядела нарядно.
— Вы, как всегда, неотразимы! — польстил Дмитрий Алексеевич, когда они оказались на улице.
— Зато на вас, извините, просто лица нет, — откликнулась Морозова.
— Да, сами знаете... — вздохнул Буянов, — Василия Ивановича арестовали. В документах управления сотрудники органов роются — как не переживать.
При упоминании о Боровце лицо Светланы Андреевны омрачилось.
— Это верно, — поддержала она Дмитрия Алексеевича. — Лишились мы головы. А может — недоразумение? — Морозова искоса взглянула на собеседника. — Разве не бывает у милиции ошибок?
— Ошибки, конечно, бывают, — не очень уверенно произнес Буянов. — Везде ошибки бывают... О чем с вами обэхаэсники разговаривали? — спросил он вдруг.
Морозова, прищурившись, глянула на спутника.
— Они не только со мной разговаривали... Душу людям выворачивают. Как же — Боровца посадили, надо доказать, что он преступник! Вот и перетряхивают грязное белье. Ведь и им не поздоровится, если безвинного-то за решетку. Муж от этой возни извелся весь, не лучше вас. Вы хоть в ПТО сидите — вроде, где-то с краю. А главный бухгалтер всегда в центре. К тому же, нервы у Арнольда Федоровича. Все так близко к сердцу принимает. Боюсь, не случилось бы с ним беды.
— Да что вы! Что вы! Зауэр — честнейший человек. Это каждый знает. Конечно, имеет слабость, — Дмитрий Алексеевич сделал характерный жест у горла, — так все мы не безгрешны.
— Не знаю, — покачала головой Морозова, качнулись из стороны в сторону золотые сережки с красным рубином. — Не знаю, как дальше будет, но мне беспокойно. Остается надеяться, что справедливость восторжествует и Боровца освободят. — Светлана Андреевна пристально взглянула на спутника, будто проверяла, внимательно ли он слушает. — Иначе... иначе много бед может произойти!
— Будем надеяться, — вздохнул взволнованный ее словами Дмитрий Алексеевич.
Он шел вверх по Красному проспекту не спеша, глубоко вдыхая начинающий свежеть воздух. Его обгоняли, толкали, а он продолжал так же неторопливо идти по красивой, обрамленной многоэтажными зданиями главной улице города. Давно миновал «дом под часами», как называли его старожилы, и даже не взглянул на гигантские стрелки. А они отсчитывали время. Минуты, часы, из которых складывались дни и месяцы. Те самые месяцы, из которых провести на свободе ему оставалось только два.
Глава 10
На смену июню пришел июль, а отфильтровку архивных материалов спецмонтажного управления пока не закончили. Просматривали наряды, почтовые переводы, квитанции. Далеко не все сохранились. Многие документы были уничтожены в связи с истечением срока хранения, а кое-какие, сдавалось Пантюхову, по другим причинам. Но и того, что осталось, хватало с избытком. Встречающиеся в финансово-отчетных документах фамилии сличали с картотекой отдела кадров: капитана не оставляла мысль, что случай с фиктивными нарядами на жену Боровца вряд ли единичен.
Это была тяжелая, до предела изматывающая работа. Приходилось перелопачивать в прямом смысле горы бумаги. У Пантюхова от разбора всевозможных почерков появилась резь в глазах. Возобновились мучившие его и прежде головные боли, а конца бумажному морю не предвиделось. Уже несколько раз Карташов обращался к нему с вопросом: стоит ли продолжать искать руду в завалах этой, судя по многим признакам, пустой породы? Может, лучше навалиться на разбор рацпредложений. Их все-таки куда меньше, чем, скажем, нарядов. Однако капитан не отступал. «Рацпредложения от нас не уйдут, — возражал он. — К тому же, если за них по-настоящему браться, работы будет не меньше. Я уже ставлю перед руководством вопрос о создании экспертной комиссии по их изучению. Но «мертвые души» у Боровца должны быть еще! И мы с тобой будем искать».
Убеждал Карташова, а в глубине души самого одолевали сомнения. Время-то идет. Боровец грозится писать жалобы. Подполковник Ярцев уже дважды с весьма недовольным видом переспрашивал, помнит ли капитан, когда истекают первые два месяца с начала следствия. А дальше... дальше на продление срока содержания начальника спецмонтажного управления под стражей нужна санкция прокурора.
И все-таки в завалах этой, по выражению лейтенанта, «пустой породы» нет-нет да и появлялось что-то ценное. Уже несколько раз, например, Пантюхов наткнулся на фамилию некоего Вержанского. Она упоминалась среди других в наряде на полторы тысячи рублей. Причем оказалась в самом низу списка и почему-то была сделана другими чернилами. Встретилась эта фамилия и в авансовом отчете, к которому были приколоты два авиабилета: от Киева до Новосибирска и обратно.
Из авансового отчета явствовало, что Вержанский летал в столицу Украины в командировку по делам спецмонтажного управления. Причем на билетах вверху первоначально была написана фамилия «Боровец», которую затем зачеркнули двумя жирными линиями и поставили «Вержанский». В отделе кадров учетной формы на Вержанского не оказалось. Нашлось только заявление о приеме на работу. «Начальнику Новосибирского спецмонтажного управления от Вержанского Игоря Матвеевича, — прочел капитан, — прошу принять меня на работу по специальности кабельщика-спайщика...»
«И этот — спайщик», — отметил про себя Пантюхов, припомнив заявление жены начальника управления. В верхнем левом углу листочка стояла размашистая резолюция Боровца: отделу кадров предписывалось оформить товарища Вержанского по высшему, шестому разряду с первого мая прошлого года. А сама резолюция была датирована двадцать восьмым мая.
— Где же карточка с фотографией и всеми данными? — обратился Леонид Тимофеевич к старшему инспектору отдела кадров Вере Сергеевне Корнеевой. Та молча опустила голову. В подкрашенных светло-каштановых волосах пробивались чуть заметные серебряные нити.
— Надо еще посмотреть, — неуверенно пробормотала она и снова принялась рыться в ящике письменного стола. — Нет нигде! — заявила наконец. — Да ведь этого Вержанского сразу откомандировали на красноярский участок, — попыталась оправдаться старший инспектор.
— И у вас не хватило времени оформить его, как полагается? — съязвил капитан, ознакомившись с приказом.
— Почему?.. — протянула Корнеева. — Может, просто карточка потерялась. К тому же человек и проработал-то меньше полугода. Вот видите, — она подала капитану еще один листок. Это оказалась докладная начальнику спецмонтажного управления от прораба красноярского участка Миронова. Прораб просил уволить товарища Вержанского с первого сентября в связи с уходом на учебу.
— Где же этот Игорь Матвеевич в возрасте тридцати девяти лет начинает учебу первого сентября? — все более настораживаясь, поинтересовался капитан.
— А с чего вы взяли, что ему тридцать девять? — оторопела инспектор.
— Так вот же, — Пантюхов взял из ее рук карандаш и тупым концом подчеркнул нужное место в приказе: «...Вержанского Игоря Матвеевича тысяча девятьсот тридцать первого года рождения... принять на «Красноярский участок».
Вера Сергеевна уставилась в подчеркнутую строчку.
— Вы сами-то хоть видели этого человека?
Ничего не ответив, Корнеева прошла в противоположный угол небольшой, но довольно уютной комнаты, занимаемой отделом кадров, и принялась перебирать какие-то регистрационные журналы, лежавшие там прямо на полу. Пантюхов заметил, что она сильно прихрамывает. Эта первоначально не замеченная им хромота, вся понуро сгорбившаяся фигурка создавали впечатление какой-то подавленности.
— Может, и видела! — вернувшись к своему столу, нехотя произнесла Вера Сергеевна. — А может, и нет. Разве всех упомнишь? — Лицо ее стало серьезным.
— Ничего себе, порядочки! — удивился Пантюхов. — Человек пишет заявление о приеме на работу. На основании этого заявления издается приказ, который должен готовить, и наверняка готовил, отдел кадров. Этим приказом товарищ зачисляется в штат и направляется в Красноярск. А у старшего инспектора по кадрам нет ни положенной на него карточки, ни самых элементарных сведений о нем. И более того, — он пристально взглянул на застывшую у стола Веру Сергеевну, — инспектор не может даже припомнить, встречала ли она вообще принятого и оформленного ею гражданина. — При слове «гражданина» Корнеева вздрогнула.