— А, все равно теперь. Видно, день сегодня такой — к откровенности располагает. Скажу и про телевизор! Только... не торопитесь, Леонид Тимофеевич, в протокол-то записывать. Как бы потом выдирать листы не пришлось.
— Отчего же? — удивился следователь.
— Да не по плечу вам этот человек! Ну поверьте вы мне, жизнь со всех сторон повидавшему, не по плечу. — Боровец вновь помедлил. — Едва ли и до Филиппова-то дотянетесь даже с вашей железной принципиальностью. А телевизор... — он закатил глаза кверху, — телевизор туда ушел, куда сам Степан Григорьевич на цыпочках заходит. А вы... — Боровец скользнул взглядом по темно-синему мундиру следователя, — а вы ведь, Леонид Тимофеевич, всего лишь капитан. И даже не корабля, а милиции. Не пустят вас туда, куда и генерал не каждый заглядывает. Пустить не пустят, а форму казенную вместе с погонами снять могут очень даже запросто. И хорошо, если взамен другую не выдадут, черного, предположим, цвета.
— Василий Иванович! — остановил Боровца Пантюхов. — Давайте обойдемся без фантазии. Что с кого снимут — будущее покажет. Мне сейчас важнее про телевизор узнать. В чьи он, все-таки, попал руки?
— Заместителю министра лично! Его величеству товарищу Хмельнову Виталию Борисовичу, — выпалил, как выстрелил, Боровец и зачем-то перекрестился. — Это — человек! И не гляди, что зам. Для наших производственных нужд он гораздо важнее министра. Тот ведь утверждает, что подают. А подает заместитель. Ну, Филиппов-то это хорошо знает. «Достань-ка мне телевизор лучшей марки и непременно со знаком качества! — приказал. — С днем ангела Виталия Борисовича надо поздравить. Юбилей как-никак — шестидесятилетие.»
Побегал я за этим знаком качества, но раздобыл, — горделиво произнес Боровец. — Из-под земли, можно сказать, достал! И — на самолет. Вместе со своим главным инженером Удальцовым — в командировку, и груз доставить. А в аэропорту нас уже филипповская «Волга» поджидала. В багажник не клали — упаси бог — разобьется! Так вместе с Удальцовым на заднем сиденье до треста и везли. Доставили и вышли из машины. А уж к заместителю министра Степан Григорьевич подарок лично сопровождал. Мы к таким персонам не вхожи. Как говорится, рожей не вышли.
Мне после шофер управляющего все рассказывал: и как к дому Хмельнова телевизор подвезли, и как на третий этаж в квартиру с Филипповым заносили. И как Степан Григорьевич от имени трестовских работников юбиляра в роскошной прихожей приветствовал. Про меня он, ясное дело, не упомянул, — с сожалением отметил Боровец, — и даже про управление мое. Трест дарит, и все дела! А в тресте этом едва на цветочки да на картиночку дешевенькую наклянчили, — Василий Иванович угрюмо понурился.
— И вы телевизор списали за счет управления? — постучал ручкой по столу капитан.
— А как же?! — воскликнул Боровец. — Не из своего же кошелька филипповские заказы оплачивать!
— Это его указание? — расставлял точки над i Пантюхов.
— Что вы? — Василий Иванович обнажил в ухмылке острые мелкие зубы. — Филиппов сказал: «Раздобудь!»
— Может быть, он считал, что вы купили телевизор на свои собственные деньги?
— В его возрасте уже понимают, как делаются подобные вещи.
— Ну что же, — поднялся Пантюхов, — на сегодня, пожалуй, достаточно. Если бы вы, Василий Иванович, почаще находили в себе силы на такие беседы, обоим нам, право же, было бы намного легче.
— А я вам другое скажу, — не остался в долгу Боровец, — я не удивлюсь, если в скором времени вы перестанете интересоваться деталями сегодняшнего допроса.
Глава 24
По-разному встречали новый, тысяча девятьсот семьдесят второй, год бывший начальник спецмонтажного управления и управляющий союзным трестом «Спецмонтаж».
Но думы управляющего, как и у Василия Ивановича, были невеселые.
Нет, в отличие от своего подчиненного, он не помышлял о расплате: мало, кто где что сворует — при чем тут управляющий. Однако обычного застольного новогоднего веселья отчего-то не получилось.
В этот раз они с женой решили остаться дома. Несмотря на столь узкий круг, большой полированный стол, покрытый розовой скатертью, был уставлен изысканными яствами. За окном уже стемнело. Белые хлопья падающего снега неслышно опускались на землю. Степан Григорьевич Филиппов — крупный, осанистый мужчина лет пятидесяти пяти в серых брюках и белой рубашке расположился в кресле возле стола и не спеша потягивал из тонкостенной рюмки марочный портвейн.
Его жена, Елизавета Максимовна, располневшая, довольно-таки энергичная шатенка, заканчивала на кухне последние приготовления.
Сын Юрий уже несколько месяцев находился в армии и поэтому семейный праздник отмечали без него.
Специально гостей не ждали. Но были готовы, если кто-то забредет на огонек, для этого и уставили стол лишними приборами.
Степан Григорьевич отпивал из рюмки, совершенно не ощущая вкуса вина. О сыне думал он сейчас. О нем единственном, самом родном. А с сыном получалось неладно. Взять хотя бы последний эпизод на даче, уже перед самой армией.
Стоял теплый погожий день. В середине рабочего дня Степану Григорьевичу понадобилось забрать кое-какие документы: он часто работал на даче.
«Волга» затормозила прямо у резной калитки. Филиппов направился было к дому, но вдруг ощутил беспокойство: широкие окна были настежь открыты. Слышалась громкая музыка. «Кто бы это мог быть?» — неприятно удивился Филиппов. Жена сегодня дома. Сын работает до шести. Осторожно, оглядываясь на сидящего в машине шофера, потянул на себя дверную ручку. Дверь оказалась незапертой.
Еще на веранде он почувствовал незнакомый запах духов, уже торопливо прошел в просторную гостиную и остолбенел.
На передвижном столике стояли початые бутылки виски, отечественной «Экстры» и сухого вина. Глубокая фарфоровая пепельница была полна окурков, а на тахте!..
На тахте лежали три смятых женских платья и поверх них веером были рассыпаны цветные фотографии. Степану Григорьевичу приходилось, конечно, и раньше видеть порнографические открытки. Но здесь, в его доме! В его райском уголке!
С отвращением отбросив фото, Филиппов выпрямился. Только сейчас он заметил брошенный на стул пиджак. Это был костюм сына.
Он нашел их в высокой траве возле бани. Всех четверых. С одной стороны от любопытного взора компанию скрывал высокий сплошной забор, а с боков их прикрывали молодые сосенки и густые кроны жасмина.
Сына Степан Григорьевич узнал с большим трудом. Перед ним был чужой, незнакомый человек. Вот тогда-то, в тот августовский день Филиппов впервые после долгого перерыва схватился за сердце.
Юрия он отхлестал по щекам. Девиц полуодетыми вышвырнул с дачи. Но еще долго звучал в ушах удивленно-просящий голос сына: «Ну что ты, папа... Это всего лишь маленький сэйшен. Обычное дело на западе».
Нет, Степан Григорьевич давно не считал Юрия пай-мальчиком. Замечал за ним и дерзкие выходки, и порой нагловатые суждения о людях вообще и о женщинах в частности. Но чтобы такое!.. Сам Степан Григорьевич в общем-то не считал себя избалованным жизнью человеком. Да, отец занимал крупный пост в объединении «Краснодарнефть». Перед самой кончиной успел пристроить Степана Григорьевича референтом заместителя министра, но дальше... Дальше-то он сам пробивал себе дорогу. Дошел до заместителя управляющего союзным трестом, а после и возглавил трест. Нелегко было. Конкурентов — хоть отбавляй. И все-таки выдержал, сумел пробиться, отстоять свое место под солнцем.
Юрию явно импонировало, что отец занимает весьма ответственный пост. Он привык к машине у подъезда по первому звонку матери или по его собственному. «Отец задерживается в министерстве», — значительно говорил он знакомым по поводу частого позднего отсутствия Степана Григорьевича. Ему нравилась эта фраза.
А вот работать Юрий не любил — это не могло укрыться от матери. Помочь по дому, сходить в магазин за продуктами — извините: у него более важные дела.
Когда после десятилетки сын получил повестку из военкомата, он тут же кинулся в кабинет к отцу: помоги, избавь от призыва! И Степан Григорьевич помог. Это не составило большого труда. Труднее оказалось пристроить Юрия на работу. В институт на дневное отделение он не прошел (Степан Григорьевич переоценил его способности и не заручился на всякий случай поддержкой). Пришлось наверстывать упущенное задним числом — пропихивать отпрыска на вечерний факультет. Но там требовали справку с места работы. Конечно, Степану Григорьевичу ничего не стоило приткнуть Юрия на любой из подведомственных ему участков. Однако сына не устраивал любой. Ему нужно было туда, где бы, по его выражению, «и душа не скучала, и головушка не бренчала». Одно за другим отметал он предложения отца, пока не остановился на управлении автоматики, косвенно входившем в состав треста, где его (не без помощи Степана Григорьевича) «как студента-вечерника и будущего специалиста» авансом провели по ставке инженера.
— Ты все же, Юра, смотри, — напутствовал Филиппов сына, — отец отцом, а трудись, как положено, не ударь лицом в грязь.
— Краснеть не будешь, — уверял Юрий, обаятельно улыбаясь.
И действительно, жалоб на него не поступало. Но начальник управления автоматики, когда Степану Григорьевичу приходилось с ним сталкиваться, при расспросах о поведении сына на службе отводил в сторону глаза и отвечал весьма неопределенно: работает, дескать, помаленьку, работает, как все. Позднее Филиппов узнал, что, оказывается, сын частенько уходил с работы в служебное время, подолгу отсутствовал, прикрываясь будто бы полученными от отца поручениями.
И нынешней осенью, когда снова пришла повестка из военкомата, Степан Григорьевич не побежал по знакомым, теперь он уже страстно желал отправить Юрия в армию: может, хоть там ему малость вправят мозги. Сын обижался, видя «отступничество» отца. Закатывал истерики матери, но вынужден был подчиниться и на два года сменить штатский костюм на гимнастерку.
Из армии (хотя служил он совсем рядышком) вскоре домой посыпались письма: Юрий жаловался на суровый солдатский быт, частые простуды и почти в каждом письме просил денег. А вот их-то Степан Григорьевич высылать ему не хотел. Степану Григорьевичу вдруг показалось, что не будь ранее в распоряжении Юрия дурных денег, возможно, и не было бы всего остального.