— Сейчас полночь пробьет, — оторвала мужа от дум Елизавета Максимовна. — Давай и мы!.. — она протянула ему тяжелую бутылку шампанского, серьезно произнесла: — За нас с тобой, Степа, за Юрочку, чтоб служилось ему хорошо. — И, пригубив кипящее вино, вдруг добавила:
— Что-то сейчас Василий Иванович поделывает? В тюрьме, поди, шампанского не подадут. И откуда такая напасть на славного человека?
— Ты-то почем знаешь, что славный? — грубовато прервал жену Филиппов. — Ты же его и в глаза сроду не видела!
— Ну так что же, — усаживаясь рядом со Степаном Григорьевичем, вздохнула жена. — Видеть не видела, а по телефону сколько раз говорила. Уважительный мужчина, про здоровье сначала расспросит, про семью, а потом уж тебя подзывает. — Елизавета Максимовна разгладила на коленях праздничное шелковое платье. — Да ты сам везде его хвалил, сколько помню: на торжествах в тресте и в министерстве.
— Да, хвалил, — глухо откликнулся Степан Григорьевич. — Я и в органы похвальную характеристику представил, но...
— Что «но»?
Филиппов внимательно заглянул в темно-серые глаза супруги.
— Он ведь уже около полугода в камере. И его оттуда почему-то не выпускают. А тюрьма, — Филиппов как-то неестественно оживился, — тюрьма, Лиза, людей меняет. И кто его знает — тот ли Боровец, которого я знал, томится сейчас на нарах, или смутная тень его.
Глава 25
Нелегко дался Леониду Тимофеевичу этот вызов. Прежде, чем дать на него разрешение, подполковник Ярцев долго вчитывался в материалы последних показаний Боровца. Вызов Филиппова как свидетеля его не особенно смущал. Но признание бывшего начальника спецмонтажного управления (найдись ему веское подтверждение) выводило управляющего союзным трестом из разряда сторонних наблюдателей и давало немалые основания считать его потенциальным обвиняемым. А если так, то...
— Каковы твои планы? — поинтересовался Ярцев у капитана.
— Все будет зависеть от поведения Филиппова, Предубеждений к нему я никаких не имею.
— Хо-ро-шо, — нехотя выдавил Ярцев, — вызывай. Однако помни, Леонид Тимофеевич, спасая собственную шкуру, Боровец мог нагородить. Прикрыться кем угодно, лишь бы уйти от наказания. А Филиппов не та фигура, которую позволительно задевать необоснованными подозрениями.
Пантюхов отправил вызов. В общем-то ему не нужно было для этого никаких специальных разрешений: прерогатива следователя вызывать кого угодно, если того требует дело. Но не поставить руководство в известность он считал себя не вправе.
Филиппов приехал только через две недели, а за это время в спецмонтажном управлении произошло еще одно, трагическое, потрясшее даже уже уставших чему-либо удивляться сотрудников, происшествие. На третий день после встречи Нового года покончил с собой главный бухгалтер управления Арнольд Федорович Зауэр.
Тихими, малоприметными были проводы Арнольда Федоровича.
«...Был исполнительным, добросовестным работником.
Тянул на себе нелегкий воз, порой забывая и о личной жизни», — говорил в прощальном слове парторг управления. Морозова стояла, словно закаменев.
«Для всех нас останется непостижимой тайной его преждевременный уход из жизни», — закончил Покосов.
— И что ему не жилось? Не старый еще, — переговаривались сотрудники, возвращаясь с кладбища. — Видать, была причина.
Причина! Причину эту Светлана Андреевна знала. Накануне того трагического дня у нее состоялся разговор с мужем. Конечно, она не предполагала таких последствий. Но теперь уж ничего не поправишь.
Она пришла с работы раньше мужа. Хотела приготовить что-нибудь на ужин, но все валилось из рук. Мысли о Боровце не давали ей покоя. Ей почему-то казалось, что к Новому году его должны выпустить. Не убийца ведь он в самом-то деле. Не скроется, не убежит.
Но прошел день, другой, третий, а Василия Ивановича не выпускали. И она почувствовала, что нервы сдают. Полгода ожидания сделали свое дело. Если раньше ей удавалось держать себя в руках, то теперь не хватало сил.
За окном быстро стемнело — зимние сумерки ранние. Светлана Андреевна принялась было чистить картошку, но порезала палец. Отбросила нож, разревелась, бросилась на диван и уткнулась в подушку. Все было мерзко ей в этот день: занудные разговоры женщин в бухгалтерии с обычным перемыванием косточек своих знакомых, проверка уже подписанного годового отчета, в котором, куда ни ткни, обнаруживались многочисленные изъяны. Существенный перерасход фонда заработной платы и премиального фонда. Отчет, тем не менее, приходилось отправлять в таком виде. Когда шла домой, донимал резкий встречный ветер, швырявший в лицо снежную крупу.
Она не слышала, как щелкнул дверной замок, как раздевался в прихожей, покашливая с мороза, Зауэр. Очнулась, когда муж дотронулся до ее судорожно вздрагивавшего от рыданий плеча.
— В чем дело, Света? Что случилось? — Зауэр присел рядом с ней, погладил ее горячую, оголенную выше локтя руку.
Морозова, вырвав руку, зарыдала еще горше.
— Я не понимаю, — растерянно начал муж. — Ты в последнее время ходишь сама не своя. Может, объяснишь.
На этот раз Светлана Андреевна приподняла залитое слезами лицо.
— «Не понимаешь! Сама не своя!» А ты-то свой? Или у тебя все благополучно?!
— Я, кажется, кое о чем догадываюсь, — пробормотал Зауэр. — Взыграло ретивое?! Казалось, пора бы и позабыть.
— Догадывайся! — зло выкрикнула Светлана Андреевна, ей уже было все равно. Хотелось только одного — излить, во что бы то ни стало излить на кого-нибудь накопившиеся ярость и раздражение.
— Что, и в тюрьме покоя не дает?! — желчно вымолвил Зауэр. — По этапу за ним пойдешь?
— И пойду, — взвизгнула Морозова.
— Ну и ну, — встал с дивана Зауэр. — За какие же достоинства такое самопожертвование? За то, что от трех сыновей за любовницами ударяет. — Арнольд Федорович попытался сжать кулаки. — Или, может, красив, как Аполлон. Да нет же, — Зауэр разжал плохо слушающиеся пальцы. — Эффектными подарочками да затертыми рублями обходился. За них, похоже, и сидит до сих пор, жирный боров.
— Не смей! — взорвалась Морозова. — Не смей так о человеке, чьего мизинца не стоишь! — она откинула волосы и гордо распрямила плечи. — Моралист зачуханный! Ты-то что можешь дать женщине, кроме проповедей? У тебя в кармане вечно вошь на аркане — и та бы сбежала, да привязана.
— Я получаю двести тридцать, — изумленно ответил Зауэр, — как же можно.
— Вот именно — как же можно на них жить? — не дала ему докончить Светлана Андреевна. — Ты знаешь, сколько стоит приличный браслет из вот такусеньких бриллиантов? А шуба даже из самого плохонького натурального меха? Я, конечно, не про цигейку говорю.
Ты думаешь красивой женщине ничего этого не нужно — проходит и в заменителях. Машина в гараже под окном, дача в сосновом лесу — все это, по-вашему, роскошь, проклятые пережитки капитализма?! Ошибаешься, Арнольд Федорович. — Морозова шагнула к нему, кричала, будто плевала в лицо. — Спокон веку мужчина считался добытчиком, если он, конечно, настоящий мужчина. И тащил так, что дом от припасов ломился. — Морозова уперлась руками в бока. — Вот тогда и любили его, и ноги ему мыли. А вы — с вашим грошовым равноправием — сами себя в рогоносцев превратили. Женщина должна обожать, боготворить избранника! — зеленый огонь полыхал в глазах Светланы Андреевны. — Но боготворить можно за что-то. А не за равную зарплату, на которую ровно ничего не купишь.
Она видела, как бледнеет от ее слов Зауэр, но не собиралась останавливаться. Хоть раз в жизни скажет этому, отнюдь не лучшему представителю рода мужского, все, что о них думает.
— Ты спрашиваешь, чем околдовал Боровец, — наступала она на отходящего к противоположной стене мужа. — Да, он не Аполлон. Но он способен заменить десяток атлетов! Его мощь не в мускулах. Она во власти. Во власти над такими правдолюбцами, как ты!
Арнольд Федорович, словно защищаясь, вскинул руку.
— Нет уж, позволь — выслушай до конца! Я говорю не только о служебном положении. В принципе, между его и твоим креслом небольшая разница. Только Боровец и на твоем месте дал бы тебе сто очков форы. Потому что умение жить у него в крови. Жить! — Светлана Андреевна гневно притопнула ногой. — Жить, а не прозябать. И таких, как он, будут любить и при трех и при пятерых детях! В тюрьме ли, на свободе — все равно. А вам, — она с презрением оглядела мужа с головы до ног, — по-настоящему не отдастся ни одна женщина. Даже в супружеской постели! Что вы ей можете предложить: хлебные котлеты в общепитовской столовой, профсоюзную путевку раз в год в санаторий?
— Опомнись, Света, — почти шепотом прошептал Арнольд Федорович. Крупные капли пота выступили на его испещренном морщинами лбу. — Кого ты ставишь в пример — человека, уличенного следственными органами. Ему же придется отвечать в конце концов...
— Отвечать... — брезгливо хмыкнула Морозова. — Отвечать, Арнольд Федорович, скорее всего, придется тебе. В ОБХСС, знаешь ли, сидят не романтики. Там сроду никто не поверит, что нарушения финансовой дисциплины в управлении допускались без ведома главбуха. Гораздо скорее предположат другое — личную заинтересованность в этом деле товарища Зауэра!
Арнольд Федорович прислонился спиной к стене.
— Как ты можешь, Света? — ему вдруг стало невыносимо тошно. — Ведь ты же знаешь, что я в жизни государственной копейки не возьму, что я...
— Да я знаю, — как ледяным душем окатила его жена. — Только... — она чуть помедлила, — вряд ли этим стоит особенно гордиться. Кто же поверит, что ты здесь ни при чем, — она протянула к нему свои холеные, украшенные двумя дорогими перстнями пальцы. — И ты уж извини, Арнольд Федорович, — в ее голосе послышалось неприкрытое отвращение, — я не буду слишком жалеть, если тебя посадят.
Зауэр, сильно побледнев, молчал.
— Надо же вас как-то учить! Все закономерно: ты из племени барашков, а их, как известно, режут.
Она вышла в другую комнату.